Рут Ренделл - Солнце для мертвых глаз Страница 6

Что же касается инструментов, то выбора у него не было, и пришлось хранить их в том уголке сада, который не занимал Кейт. Там он ими пользоваться не мог. Он сложил их на газоне и прикрыл пленкой. Если бы Кейт не жил здесь или не ставил сюда машину, он построил бы на этом месте себе мастерскую, как у мистера Ченса.

Но Кейт жил здесь, а вот Элейн вскоре не стало. Она плохо кончила. Когда она была маленькой, мать часто повторяла ей, что та плохо кончит, но даже не предполагала, что конец будет именно таким.

Глава 4

Непослушание спасло Франсин жизнь. Она выжила, потому что плохо себя вела. Во всяком случае, так говорила Джулия. Самой Джулии здесь не было, да и никого не было, кроме нее, матери и, естественно, мужчины, но Джулия всегда все знала. «Он поднялся наверх и искал тебя», – говорила Джулия. Иначе зачем ему было заглядывать во все спальни?

Странность состояла в том, что еще долго после этого Франсин не могла вспомнить, в чем состоял ее проступок. Расшумелась, заупрямилась или нагрубила? Такое поведение было для нее нетипично, она всегда была совсем другим ребенком. Однако Франсин наверняка сделала нечто, чего не должна была делать – ведь ее мать никогда не отличалась строгостью, она обладала легким характером. Шум или нежелание есть хлеб с маслом никогда не заставили бы ее повысить голос и заявить: «Франсин, ты ведешь себя глупо и беспечно. Ты наказана, иди в свою комнату».

А может, она была именно таким ребенком? Откуда ей знать? То, что произошло в следующие полчаса, перевернуло ее жизнь, сделало другим человеком, и у нее нет возможности узнать, какой она тогда была – упрямой и вредной или такой, как сейчас. Франсин не стала спорить с матерью. Она подчинилась и поднялась наверх, в свою спальню, и закрыла дверь. То был теплый июньский вечер, время приближалось к шести. Она еще не научилась определять время. Отец говорил, что сейчас детям сложнее определять время, потому что есть часы со стрелками, а есть – с цифрами. Но Франсин знала, что время без десяти шесть – так сказала мама, прежде чем отправить ее наверх.

Окно в ее комнате было открыто, и некоторое время она постояла, облокотившись на подоконник, глядя вдаль. Других садов и домов вокруг не было, ближайший находился в четверти мили. Она видела поле, деревья, защитную полосу из плотно посаженных деревьев, а еще дальше – шпиль церкви. На противоположной стороне улицы остановилась машина, но Франсин не обратила на нее внимания, так как машины ее не интересовали, а потом не могла вспомнить, какого она цвета. Она не разглядела водителя и не заметила, был ли в машине кто-то еще.

Вот бабочку в своей комнате она помнит, помнит, как поймала ее, осторожно, чтобы не стереть с крыльев пыльцу, взяла ее большим и указательным пальцами. Это был «красный адмирал», и она выпустила ее наружу, а потом следила, как она летит, пока та не превратилась в точку на фоне голубого неба. Затем Франсин отошла от окна и легла на кровать. Ей стало скучно от одиночества, и она гадала, через сколько придет мама, откроет дверь и скажет: «Итак, Франсин, можешь спуститься вниз».

Но вместо этого позвонили в дверь. Они никого не ждали, поэтому было еще интереснее: кто там – сосед, знакомый? Появление гостя обязательно выльется в то, что ей разрешат спуститься вниз. Она спрыгнула с кровати, подбежала к окну и выглянула. Сверху можно было увидеть того, кто пришел, во всяком случае, его макушку. Однажды она увидела абсолютно лысую чью-то голову, белую и блестящую, как луна. Эта же макушка была другой – с волосами, с копной каштановых волос. Франсин не удалось ничего разглядеть, кроме нее и начищенных коричневых ботинок.

Мама открыла дверь. Наверняка она, потому что больше некому было это сделать. Дверь закрылась. Франсин слышала, что дверь закрылась очень тихо. Сначала голосов не было, а потом она услышала его голос. Резкий, негромкий, но сердитый, очень сердитый. Это удивило Франсин: кто-то приходит в их дом и сердится на ее маму, кричит на нее. Она слышала голос матери, но не разобрала слов, та говорила спокойно, твердо. Мужчина спросил у нее что-то. Франсин прижала ухо к двери. В следующее мгновение ее мама закричала: «Нет!»

Только это, только короткое «нет», а затем выстрел. А за ним еще выстрелы. Она слышала их по телевизору, поэтому знала, как они звучат. Но вот когда раздался крик – перед первым выстрелом, или между ними, или сразу же после, – она так и не смогла вспомнить. Что-то упало – вероятно, перевернули что-то из мебели, стул или, скорее всего, маленький столик, потому что это что-то с грохотом покатилось, а потом зазвенело разбитое стекло. Потом были звуки, которые Франсин никогда прежде не слышала – глухой стук падения, тяжелое дыхание, сдавленный стон – и еще один, который она слышала, – скулеж; так скулил щенок ее подруги, когда его оставляли дома одного. А потом был еще один выстрел, последний.

Франсин прикинула, можно ли вылезти в окно. Она подошла к подоконнику, выглянула и поняла, что слишком высоко. К тому же в саду не спрячешься, а она знала, что нужно спрятаться как можно скорее. Джулия говорила, что она спряталась, потому что инстинкт подсказал ей, что мужчина поднимется наверх и будет искать ее, чтобы тоже пристрелить. Но в тот момент Франсин точно так не рассуждала. Если бы ей понадобилось объяснить, зачем прячется, она бы сказала, что все дети, как животные, инстинктивно прячутся, если возникает какая-то опасность.

У двери она прислушалась. Судя по звукам, что-то тащили по полу. Такой звук получается, когда по ковровому покрытию тащат скатанный ковер. Один раз – всего только один – за ее короткую жизнь Франсин видела, как плачут взрослые. Плакала мама, когда умерла ее собственная мать. Этот звук, плач взрослого, был гораздо страшнее, чем плач ребенка, и именно его издавал мужчина. Он пугал сильнее, чем выстрелы и звук волочения. Франсин забралась в шкаф.

В шкафу на вешалках висела ее одежда, на полу стояла обувь. Еще там была картонная коробка с игрушками, с которыми Франсин давно не играла, так как уже выросла. Она сдвинула обувь к коробке и села на пол. Сначала ей показалось, что закрыть дверцу изнутри не получится, так как нет ручки, но потом она обнаружила, что можно притянуть ее, ухватившись пальцами за нижний торец, над ковром. Вот оно, преимущество ее семи лет – пальчики-то тоненькие. Будь Франсин старше, она не смогла бы закрыть дверцу и тот мужчина нашел бы ее, войдя в комнату. Так говорила Джулия.

Он вошел. Сначала послышались шаги на лестнице. Ее комната располагалась у площадки, поэтому оказалась первой, куда он вошел. Вошел, огляделся, ушел. Франсин слышала, как он ходит по комнате родителей, выдвигает ящики и вываливает их содержимое на пол. А потом бросает следом сами ящики. Франсин заледенела от страха, ее зубы стучали так же, как в прошлом году, когда она искупалась в холодном море. Мама тогда завернула ее в большое пляжное полотенце и в папину куртку. А сейчас согреть ее было некому.

Франсин услышала, как он сбежал вниз. И очень тихо закрыл за собой входную дверь. Так люди делают по ночам, когда не хотят будить спящих. Но ее мама не спала. Она была мертва. Только в тот момент Франсин еще об этом не знала – не понимала, что такое смерть. Однако, прокравшись вниз и увидев мать, лежащую на полу в холле, сразу поняла, что мужчина причинил ей большой вред и вред этот непоправим.

Франсин опустилась на колени рядом с матерью, взяла ее за руку и потянула на себя. Странно, тогда она не заметила кровь. Наверное, потому, что у мамы были темные волосы, а ковер был темно-красный. Уже потом она вспомнила, что кровь была, – Франсин погладила маму по голове, а когда отняла руку, то пальцы и ладошка были красными, как будто их покрасили мягкой кисточкой. И кто-то из тех людей, которые приехали позже – мужчин в форме, полицейских, врачей «Скорой», – сказал, что она сидела в луже крови, а ее школьная юбка вся пропиталась ею.

Скоро должен был вернуться отец. Обычно он приходил домой в семь или без четверти семь. Франсин посмотрела на часы и увидела, что стрелки указывают на нечто непостижимое. Только в тех случаях, когда стрелки указывали точно вверх или точно в стороны, она могла представить, какой сейчас час. Франсин сидела на полу рядом с мамой и наблюдала за часами, пытаясь понять, почему нельзя заметить, как движутся стрелки. Но стоит только ненадолго отвести взгляд, а потом опять посмотреть на часы, как сразу становится видно, что стрелки сдвинулись.

Зубы перестали стучать. Все вокруг остановилось. Мир. Жизнь. Но не время, потому что, когда Франсин опять посмотрела на часы, одна из стрелок успела подняться вверх и указывала вбок, влево. Право от лево она отличать умела.

В замке очень похоже на царапанье мышки зацарапались отцовские ключи, дверь открылась, и вошел папа. Стоя в холле, глядя перед собой, Ричард Хилл издал звук, совершенно не похожий на те звуки, которые она когда-либо слышала. Франсин даже не смогла описать его, уже потом, когда к ней вернулся дар речи; он был слишком пугающим и слишком инородным, нечеловеческим, и напоминал рев одинокого животного в дебрях.