Сара Лотц - Три Страница 6

Мы буквально ползли через толпу, и я слышал шлепки ладоней, бивших в борт нашего фургона. Прозвучал еще один взрыв, и я, инстинктивно пригнув голову, подумал: «Ну вот, началось, черт побери!» Над головой у нас кружили вертолеты, и я велел Корнелиусу остановиться — было очевидно, что мы не можем продвигаться дальше, не обеспечив свою безопасность. Я вылез через задние дверцы и постарался подготовить себя к тому, с чем предстояло столкнуться.

Это был настоящий хаос. Если бы я не видел все своими глазами, я бы не поверил, что это упавший самолет, — скорее бы предположил, что здесь разорвалась громадная смертоносная бомба. А жар, которым тянуло с этого места… Потом я видел кадры съемки, съемки с вертолетов: черная яма в земле, смятые в лепешку лачуги; школа, построенная американцами, которая была раздавлена так, будто ее делали из спичек; церковь, рассеченная пополам, словно она была такой же хрупкой, как какой-нибудь садовый сарайчик.

— Там есть еще! Там есть еще! Помогите нам! — кричали люди. — Здесь! Сюда!

Казалось, в нашу сторону, взывая о помощи, кинулись сотни людей, но, к счастью, полицейские, оказавшиеся на месте этого противостояния, сумели оттеснить их назад, и мы смогли оценить, с чем имеем здесь дело. Корнелиус сразу начал разбивать их на группы очередности предоставления медицинской помощи, на месте разбираясь, кто требовал срочного внимания. Но первый же ребенок, которого я увидел, в этом уже не нуждался — я понял это сразу. Его обезумевшая от горя мать рассказала, что они спали, когда услышали ужасающий рев и на их спальню обрушился поток обломков. Теперь мы знали, что самолет при ударе о землю развалился, разбрасывая вокруг горящие осколки, словно агент «оранж».

Первым на место катастрофы прибыл доктор из больницы Каелитши. Это был очень толковый парень, который проделал фантастическую работу. Еще до приезда команды по чрезвычайным ситуациям он разметил места для палаток оказания первой помощи, морга и станции «скорой помощи». В организации таких вещей существует определенная система, и без специальной подготовки тут не обойтись. Они организовали внешний круг ограждения в рекордное время, и буквально через несколько минут после нашего приезда сюда прибыли пожарные и спасательная команда из аэропорта, чтобы обеспечить безопасность в зоне падения. Было жизненно важно гарантировать, чтобы в этом месте не последовало других взрывов. Мы все прекрасно знали, сколько кислорода грузят на самолеты, не говоря уже о топливе для двигателей.

Мы по большей части занимались незначительными травмами. В основном это были ожоги, порезы конечностей осколками, несколько ампутаций, но совсем немного; у многих людей возникли проблемы с глазами — особенно у детей. Мы с Корнелиусом были измотаны этой лихорадочной работой. Копы оттесняли толпу назад, но этих людей трудно было винить в том, что они сгрудились вокруг нас. Кто-то кричал, разыскивая пропавших родственников, другие спрашивали о состоянии здоровья своих близких, родители искали детей, которые в это время были в школе или детских садах. Некоторые снимали все это на мобильные — я не виню их, такие вещи позволяют сохранять дистанцию от происходящего, верно? И повсюду кишели представители прессы. Мне пришлось останавливать Корнелиуса, чтобы тот не врезал одному парню с телекамерой на плече, который пытался сунуть свой объектив буквально нам в лицо.

По мере того как дым рассеивался, можно было уже разглядеть и оценить масштаб разрушений. Покореженный металл, обрывки одежды, поломанная мебель и бытовая техника, разрозненные пары обуви, растоптанный сотовый телефон. Ну и конечно, человеческие тела… Большинство из них обгорели, но были и другие… в общем, куски… Постоянно слышались вопли, когда обнаруживали все новые и новые трупы, и палатка, использовавшаяся в качестве полевого морга, уже не могла вместить их все.

Мы проработали там весь день и значительную часть ночи. Когда стало темно, место взрыва осветили прожекторами, и от этого почему-то стало только хуже. Даже в масках для защиты дыхания некоторые добровольцы помоложе от службы по чрезвычайным ситуациям не могли долго выносить этого: все время можно было видеть отбегающих в сторону парней, которых рвало.

А штабель закрытых мешков с трупами все увеличивался.

Сейчас не проходит дня, чтобы я не думал об этом. Я до сих пор не могу есть жареного цыпленка.

А знаете, что произошло с Корнелиусом? Его жена говорит, что никогда не сможет простить его. А я могу. Я его понимаю. Я прекрасно знаю, каково это, когда все время испытываешь тревогу и беспокойство, когда не можешь спать, когда вдруг ни с того ни с сего, без всякой причины начинаешь плакать. Именно поэтому я и пошел консультантом по психологическим травмам. Понимаете, если вы там не были, адекватно объяснить всего этого невозможно, но позвольте мне попробовать как-то увязать все это для вас. Я занимался этим более двадцати лет и за это время повидал всякое. Я видел человека, которому надели на шею облитую бензином шину и подожгли; тело еще дымилось, а на лице у него было такое выражение, какого не увидишь даже в самом страшном ночном кошмаре. Я был на дежурстве, когда забастовка муниципальных служащих вышла из-под контроля и полицейские открыли огонь — тридцать убитых, причем не только от пулевых ранений. Вы себе и представить не можете, какие страшные раны оставляет панга. Я приезжал на место массовых автокатастроф, где тела детей, совсем маленьких, в специальных детских креслах, были размазаны по дороге на три ряда движения. Я видел, что происходит, когда у тяжелого военного грузовика отказывают тормоза и он наезжает на крошечный «Форд Ка». А когда я работал в буше Ботсваны, то натолкнулся на останки рейнджера, которого гиппопотам перекусил пополам. Но ничто из этого не может сравниться с тем, что мы увидели в тот день. И мы все понимали, через что прошел Корнелиус, — вся наша команда знала это.

Он сделал это в своей машине, на западном побережье, куда обычно ездил рыбачить. Асфиксия, шланг с выхлопной трубы… Все аккуратно, никакой суеты.

Мне не хватает его.

Потом мы получили разнос за то, что снимали тогда и выложили фотографии на Фейсбуке. Но я не собираюсь извиняться. Для нас это был один из способов-справиться, нам необходимо было это с кем-то обговорить, и если вы не сталкивались с такой работой, то вам этого не понять. Сейчас поговаривают о том, чтобы мы убрали эти снимки из-за того, что какие-то придурки используют их для своей пропаганды. Поскольку я вырос в этой стране, с ее специфической историей, я не большой поклонник цензуры, однако понимаю, почему они прикрывают это. Зачем подливать масло в огонь, верно?

Но вот что я хочу вам сказать. Я был там, в самом центре взрыва, и ни у кого с того самолета не было ни малейших шансов выжить. Ни у кого. Я настаиваю на этом, что бы там ни твердили эти долбаные сторонники теории тайного заговора (прошу простить мой французский).

Я настаиваю на этом.

Йомиюри Мийадзима — геолог и доброволец, занимающийся отслеживанием самоубийств в печально известном в Японии лесу Аокигахара, где предпочитают покончить с собой люди, страдающие глубокой депрессией; он был на дежурстве в ту ночь, когда у подножия горы Фудзи упал самолет японской компании «Сан Эйр», обеспечивающей внутренние рейсы по стране.

В ту ночь я рассчитывал найти одно тело. Но не сотни.

Вообще-то волонтеры по ночам не патрулируют, но, когда стемнело, нашему диспетчеру позвонил мужчина, глубоко обеспокоенный судьбой своего сына-подростка. Он перехватил несколько тревожных е-мейлов, а под матрасом у сына обнаружил экземпляр учебника для самоубийц Ватару Тцуруми. Вместе с печально известным романом Мацумото эта книга пользуется популярностью у тех, кто стремится покончить с жизнью в нашем лесу. За годы работы здесь я уж и не припомню, сколько мы таких отобрали.

Для отслеживания подозрительной активности в районе самого часто используемого подъезда к лесу у нас установлено несколько камер видеонаблюдения, но я не получил подтверждения того, что парня кто-то видел. У меня было описание автомобиля юноши, однако я не заметил этой машины ни на обочине дороги, ни на небольших парковках на опушке. Тем не менее это ничего не означало. Часто люди отъезжают в дальние или скрытые места на краю леса и накладывают на себя руки там. Некоторые пытаются отравиться выхлопными газами, другие вдыхают токсичный дым от работающих на угле портативных барбекю. Но самым популярным способом безоговорочно является попытка повеситься. Многие из самоубийц прихватывают с собой палатки и продукты, как будто им необходимо провести ночь или две в лесу, чтобы обдумать то, что они собираются сделать, прежде чем выполнить это. Каждый год полиция и множество добровольцев прочесывают лес и находят тела тех, кто хотел умереть здесь. Когда мы в последний раз делали это в прошлом ноябре, то обнаружили останки тридцати несчастных. Большинство из них никогда не будет опознано. Если я наталкиваюсь в лесу на кого-то, кто, как мне кажется, собирается убить себя, я прошу его подумать о той боли, которую он причинит своим близким, и напоминаю, что надежда существует всегда. Я указываю на вулканическую породу у нас под ногами и говорю, что если уж эти деревья смогли вырасти на такой твердой и недружелюбной почве, то новую жизнь человек может построить на сколь угодно неблагоприятном фундаменте.