Фред Варгас - Заповедное место Страница 6

— Не волнуйся, она объявится, — сказал Адамберг.

— Кто?

— Абстракт.

— Рассуждая логически, — произнес Эсталер, все еще размышлявший над этой темой, — племяннику следовало бы не убивать медведя, а доставить тете его экскременты. Ведь дядя находился в животе у медведя, а не в его шкуре.

— Верно, — с удовлетворением заметил Адамберг. — Тут все базируется на представлениях племянника о его дяде и об этом медведе.

— И на представлениях тети, — добавил Данглар: его немного успокоила уверенность Адамберга в том, что Абстракт еще объявится. — Ведь мы не знаем, что ей больше хотелось получить в память о муже — шкуру медведя или его экскременты.

— Все зависит от представлений, — повторил Адамберг. — Возможно, по представлениям племянника, дух его дяди вселился в медвежью шкуру, в каждый ее волосок. А какие представления были связаны у текофага с его шкафом? Какое особое значение имели человеческие ступни для того, кто их отрезал? Чей дух вселился в деревянные полки, в пятки и подошвы? Что говорит Сток, Данглар?

— Оставьте вы в покое эти ноги, комиссар.

— Что-то они мне напоминают, — неуверенно произнес Адамберг. — Какой-то рисунок или рассказ.

Данглар подозвал стюардессу, предлагавшую пассажирам шампанское, попросил налить по бокалу ему и Адамбергу, затем поставил оба бокала на свой столик. Адамберг пил редко, а Эсталер не пил вообще, потому что от спиртного у него делался туман в голове. Когда ему объяснили, что именно для этого люди и пьют, он был глубоко потрясен. Если Данглару случалось выпить, Эсталер поглядывал на него с жадным любопытством.

— Возможно, — продолжал Адамберг, — это была какая-то не очень понятная история о человеке, который по ночам искал свои башмаки. Или он умер и являлся с того света, требуя, чтобы ему их вернули. Интересно, слышал ли об этом Сток.

Данглар быстро выпил первый бокал, отвел глаза от потолка и посмотрел на Адамберга. В его взгляде было и восхищение, и отчаяние. Иногда Адамберг сосредотачивался, сжимался, как пружина, становился грозным и опасным противником. Это случалось редко, но именно в такие минуты с ним можно было поспорить. А вот когда в голове у него вместо мозгов булькала какая-то каша — так бывало гораздо чаще, — не стоило даже пытаться втянуть его в спор. И уж совсем бессмысленно было нападать на Адамберга, когда — как, например, сейчас, под действием качки, — его мозги находились в разжиженном состоянии и он напоминал ныряльщика, чье тело и мысли совершают плавные, грациозные, но бесцельные движения. Его глаза становились похожи на бурые водоросли и вызывали у собеседника ощущение чего-то зыбкого, ускользающего, призрачного. Находясь в такие моменты рядом с Адамбергом, Данглар чувствовал себя как на морском дне, среди медлительных рыб, густой тины и колышущихся медуз, все контуры выглядели нечеткими, краски — размытыми. Проводить с ним слишком много времени было рискованно: а вдруг заснешь в этой теплой воде, увязнешь в этой липкой тине? Любой разговор на серьезную тему превращался в диалог с морской пеной или с кудрявым облачком. Данглар был очень зол: надо же было Адамбергу превратиться в некое подобие желе именно сейчас, когда он, Данглар, подвергался двойному испытанию — ехал в туннеле под Ла-Маншем и не знал, сложатся ли у него отношения с Абстракт. А еще он сердился на самого себя за то, что слишком часто забирался в туманные миры Адамберга.

Он выпил второй бокал шампанского и стал цитировать по памяти отчет Рэдстока, выбирая из него наиболее важные, не вызывающие сомнений и не слишком удручающие факты. Адамбергу этого было достаточно, он не хотел объяснять Данглару, какой леденящий ужас вызвали у него отрезанные ступни. Все эти разговоры о пожирателе шкафов, о дяде и племяннике он затеял лишь для того, чтобы отвлечься, забыть картину, представшую перед ними на кладбище, отогнать жуткое воспоминание от себя и от юного, еще не закаленного опытом Эсталера.

— Ног всего семнадцать, — сказал Данглар, — восемь пар и еще одна, отдельно взятая. Следовательно, их взяли у девяти человек.

— У живых или у мертвых?

— У мертвых. Кажется, уже установлено, что ступни были отделены от тел после смерти, с помощью пилы. Пятеро мужчин и четыре женщины. Все — взрослые.

Данглар сделал паузу, но Адамберг неотрывно глядел на него своими похожими на водоросли глазами, ожидая продолжения.

— По данным экспертизы, это проделали до того, как тела были преданы земле. Пометки Рэдстока: «В морге? В помещениях похоронного бюро?» Судя по фасону туфель, это происходило лет десять-двадцать назад и растянулось на довольно долгий период. Иначе говоря, некто время от времени отрезал то тут, то там по паре ног.

— Пока ему не надоела эта коллекция.

— Надоела? Что на это указывает?

— То, что мы ее нашли. Представьте себе, Данглар: десять или двадцать лет человек собирает эти трофеи, причем собирать их — чертовски тяжелая работа. Ему ведь приходилось держать их в морозильнике. Сток говорит что-нибудь по этому поводу?

— Да. Коллекция несколько раз замораживалась и размораживалась.

— Значит, он регулярно вынимал их, чтобы осмотреть, или для какой-нибудь иной цели. Возможно, чтобы перенести их в другое место.

Адамберг откинулся на спинку кресла, а Данглар взглянул на потолок. Еще несколько минут, и они выберутся из ловушки.

— И вот однажды вечером, — продолжал Адамберг, — отдав этой коллекции столько трудов и стараний, наш Отрезатель ступней вдруг решает расстаться со своим сокровищем. Бросить его посреди улицы, на тротуаре. Как будто все это перестало его занимать. Или — что еще тревожнее — как будто этого ему уже недостаточно. Знаете, коллекционеры нередко распродают свои прежние приобретения для того, чтобы начать все сначала, подняться на новую, более высокую ступень коллекционерства. Отрезатель ног сменил сферу деятельности. Он нашел для себя занятие получше.

— То есть похуже.

— Да. Он еще дальше заходит в свой туннель. Стоку есть о чем волноваться. Если ему удастся заглянуть в прошлое, он увидит одно за другим много впечатляющих событий, пока…

— Пока что?.. — спросил Эсталер, наблюдавший за тем, как действует на Данглара шампанское.

— Пока не доберется до самого главного, чудовищного, непереносимого происшествия, ставшего первопричиной длинной истории, которая в итоге приводит к помешательству, связанному со шкафом или с обувью. На этом месте открывается темный туннель с лестницами, разветвлениями и тупиками. И Стоку придется спуститься туда.

Адамберг закрыл глаза: могло показаться, что он задремал или унесся в мыслях куда-то далеко, но это было не так.

— Мы не можем с уверенностью утверждать, что у Отрезателя ступней начался новый этап в жизни, — поспешил возразить Данглар, заметив, что Адамберг ускользает от него. — И еще не доказано, что он решил избавиться от своей коллекции. Он оставил ее у ворот кладбища, а больше мы ничего не знаем. Но, черт возьми, это вовсе не так уж мало. Например, можно выдвинуть версию, что он принес ее в дар.

Поезд в одно мгновение выскочил из туннеля на вольный воздух, и лоб Данглара разгладился. Его улыбка придала смелости Эсталеру.

— Майор, — прошептал Эсталер, — а что произошло тогда на Хайгетском кладбище?

Как бывало уже не раз, Эсталер, сам того не желая, попал в точку.

V

— Не знаю, надо ли рассказывать о Хайгетском кладбище, — сказал Данглар, выпив третий бокал шампанского, который он попросил для бригадира. — Быть может, настало время, когда лучше этого не делать. Если воспользоваться выражением комиссара, речь идет об одном из длинных туннелей, какие прорывают люди. Туннель очень старый, заброшенный. Может, лучше не трогать его, подождать, пока он обвалится сам собой. Ведь когда буйнопомешанный прокладывает такой туннель, есть опасность, что его путем могут пойти и другие. Помните рассуждения Рэдстока? Так вот, именно это произошло на Хайгетском кладбище.

Эсталер ждал продолжения: у него было безмятежное лицо человека, который собрался послушать какую-то занятную историю. Данглар смотрел на это лицо — и не знал, начинать ему или нет. Брать Эсталера с собой в Хайгетский туннель значит идти на риск, ведь бригадир может навсегда утратить свою наивность. В Конторе было принято говорить о «наивности» Эсталера, слова «глупость» никто не произносил. В четырех случаях из пяти Эсталер промахивался. А порой благодаря его невероятному простодушию возникали ситуации, которые шли на пользу расследованию. Бывало, что из его промахов рождались новые версии, настолько банальные, что никому из коллег такое просто не пришло бы в голову. И все же по большей части вопросы, которые так любил задавать Эсталер, тормозили работу сыщиков. Все старались терпеливо отвечать на них, во-первых, потому, что Эсталера любили, а во-вторых, потому, что Адамберг предрекал ему большое будущее. Всем хотелось верить в это пророчество, и отвечать Эсталеру постепенно стало для коллег привычным делом. По правде говоря, Данглар тоже любил поболтать с Эсталером, когда у него выдавалось для этого время. Он мог блеснуть перед юношей своими познаниями, ведь тот готов был слушать его сколько угодно. Майор взглянул на Адамберга, который сидел прикрыв глаза. Он знал: комиссар не спит и прекрасно его слышит.