Джеффри Форд - Год призраков Страница 6

Книжный шкаф, прислоненный к перилам лестницы с правой стороны, был битком набит отцовскими книгами по математике и тетрадями, каждый дюйм которых был заполнен цифрами и странными карандашными значками, сделанными его рукой: казалось, отец много лет выводил уравнение, которое покончило бы со всеми уравнениями. Я помню множество желтых журналов — на обложке каждого в овальной рамке помещался портрет какого-нибудь знаменитого и давно умершего гения. Мне хотелось узнать о них побольше, но когда я достал с полки и раскрыл один из журналов, оказалось, что его тайный язык мне недоступен.

В середине правой от лестницы части пола стояла школьная парта, сделанная как одно целое с сиденьем; под столешницей имелась полка для книг. Пользуясь ими, Мэри играла в школу, куда ходил Микки — ее альтер эго. Иногда, зная, что она затеяла эту игру, я открывал дверь в коридоре и слушал удивительно разные голоса учительницы, миссис Харкмар, одноклассников Санди Грэма и Салли О'Малли и, естественно, Микки, который знал ответы на все вопросы.

Чуть дальше, в темноте, рядом с мазутной горелкой, стоял небольшой столик, а на нем — шкатулка из-под елея с дверцами ручной резьбы и медным крестом на вершине. Мы понятия не имели, что такое елей, но Джим сказал мне, что это «чертовски святая штука», и если открыть дверцу, то оттуда выскочит Святой Дух и удушит тебя, а когда потом найдут твое тело, выглядеть все будет так, будто ты подавился собственным языком.

Слева от лестницы, под единственной голой лампочкой — миниатюрным солнцем, можно было видеть Драный город, творение Джима. Одно время отец подумывал купить нам электрическую железную дорогу. Мы поехали в магазин и купили козлы для пилки дров — четыре штуки, а к ним самый большой кусок фанеры, какой удалось найти. Отец установил на козлы фанеру, чтобы на ней разместить железную дорогу, но тут случились денежные затруднения, и сооружение некоторое время стояло в подвале, пустое и неприкаянное. Но вот как-то раз Джим принес домой груду всякого хлама, подобранного им рано утром во время разноски газет. Это был день вывоза мусора, а Джим разносил газеты до приезда мусорщика. С помощью кофейных банок, старых обувных коробок, деталей поломанной бытовой техники, коробочек из-под мятных леденцов, пуговиц, одноразовых стаканчиков, бутылок и другого мусора он принялся создавать копию нашего квартала и прилегающих территорий. Он непрерывно добавлял что-нибудь то с одной, то с другой стороны.

Начал Джим с того, что нарисовал темно-серой краской дорогу, которая шла от Хаммонд-лейн, а потом огибала школу. Школьный корпус он изготовил из обувной коробки: прорезал окна, установил перед строением флагшток, сделал «ватрушку», баскетбольные площадки и поля. На здании черным маркером было аккуратно написано «Фабрика дебилов». Остальную часть фанеры Джим закрасил зеленым, что символизировало траву, и на этом фоне выделялось лесное озеро — темно-синий овал, покрытый блестками.

Я оставил Джима внизу за созерцанием его миниатюрного мира, а сам возвратился наверх, чтобы записать отчет о нашем расследовании.

Утопленник

Я сидел за столом в своей комнате, с карандашом в руке. Передо мной лежала открытая тетрадь, а взгляд мой был устремлен в окно — я пытался припомнить подробности всего связанного с бродягой. Тут были и старая приставная лестница, и отпечаток, который, как земляной слоеный пирог, лежал в розовой шляпной коробке внутри сарая. Я мог бы начать с миссис Конрад и ее задницы. Или с ее вопля.

Но я так толком и не понимал, с чего начать. Хотя с шести лет я любил читать и писать, к отчету о расследовании душа у меня не лежала. Потом через раскрытое окно я услышал, как у Фарли со скрипом открылась и захлопнулась задняя дверь с москитной сеткой. Я поднялся и подошел к окну — посмотреть, что там такое. И увидел мистера Фарли, который нес стакан виски в одной руке и полотенце в другой. На его желто-белом дряблом теле не было ничего, кроме плавок. Голова Фарли казалась слишком тяжелой для мускулов шеи — она наклонилась вперед, отчего возникало впечатление, будто он обронил что-то в траву и теперь ищет.

У Фарли был детский каркасный бассейн, размером побольше надувных, но всего в три фута глубиной и разве что восемь в длину. Мистер Фарли поставил стакан на садовый столик, накинул полотенце на самую толстую ветку вишневого дерева, скинул сандалии и опасливо коснулся ногой водной глади.

Фарли протралил всю поверхность, просматривая каждый дюйм — нет ли там жуков и пчел, проскочивших через постоянно работающий фильтр, маленький и шумный. Он ухватил пальцами ноги несколько почерневших вишневых листьев на дне и выкинул их во двор. Только после этого Фарли осторожно сел — вода поднялась, укрывая его брюшко, впалую грудь и обвислые плечи, пока над поверхностью не осталась одна голова. Потом он медленно сделал нырятельное движение, поджав ноги под себя. Руки он распростер в стороны, ноги выпрямил, и его спина появилась над поверхностью, а лицо исчезло под водой, оставив после себя лишь яркий пузырь.

Так Фарли завис на несколько мгновений. Тело его вытянулось в середине бассейна, а потом наступил миг, когда жесткие контуры тела исказились под натиском смерти: руки медленно погрузились под воду, а туловище скрутилось, как пережаренный блинчик. Из мистера Фарли и вправду мог бы получиться неплохой утопленник. Я спрашивал себя — оставил ли он открытыми глаза, которые в таком случае разъедает хлорка, или же закрыл, чтобы еще глубже погрузиться в свой сон.

Я снова уселся за свой стол, но вместо отчета о расследовании стал писать о мистере Фарли. Рассказав, как он вошел в бассейн и якобы утонул, я занес на бумагу и два других случая, которые помнил. Первый касался его старшего сына, Грегори, — тот после этого уехал из дома. Когда парень был помладше, Фарли, который работал инженером и делал всякие штуки для полетов в космос, пытался заинтересовать своего сына астрономией и наукой. А мальчишка хотел быть художником. Мистер Фарли не одобрял этого желания. Перед тем как Грегори навсегда уехал из дома, его отец сделал гигантское яйцо из гипса и установил в саду позади дома. Оно простояло там несколько месяцев под дождем, ветром и солнцем и наконец позеленело. На следующий день после того, как астронавты прогулялись по Луне, мистер Фарли размолотил это яйцо кувалдой так, что от него и следа не осталось.

Второй случай произошел в тот день, когда мы с отцом граблями очищали от листьев газон перед домом. Дверь соседского дома внезапно открылась, и появился, чуть покачиваясь, мистер Фарли со стаканом виски в руке. Мы с отцом замерли с граблями в руках. Мистер Фарли принялся осторожно спускаться. На каждой ступеньке ноги под ним подгибались все сильнее, пока его колени не коснулись травы. Несколько мгновений он пребывал в таком коленопреклоненном положении, а потом рухнул лицом на землю. Все это время, даже лежа лицом на земле, он держал стакан с виски над головой, как человек, который плывет через реку и пытается не замочить пистолет. Я заметил, что из стакана не пролилось ни капли. Заметил это и мой отец, который посмотрел на меня и прошептал: «Высший класс».

Я отложил карандаш и с чувством исполненного долга закрыл тетрадь. У Джима был его Драный город, у Мэри — ее вымышленный мир, у моей матери — вино, у отца — три работы, у Бабули — карты, у Деда — мандолина. А я решил писать не об отпечатке подошвы или вопле миссис Конрад, а заполнить тетрадь рассказами о жизни моих соседей и создать между двумя переплетами свой собственный Драный город.

Спустившись в подвал, чтобы сообщить Джиму о своем решении, я обнаружил, что он держит пластмассового солдатика у лампы. Вокруг глаз солдатика были нарисованы большие белые круги, а его руки, прежде державшие автомат и гранату, теперь были отрезаны. Вместо них из обрубков опасно — острыми кончиками наружу — торчали булавки.

— Посмотри-ка, эта краска светится в темноте, — сказал Джим, устанавливая фигурку на доску между нашим домом и домом Конрадов.

Он простер руку над Драным городом и дернул за шнурок лампы. В подвале воцарилась темнота.

— Глаза, — произнес мой брат.

И я, посмотрев вниз, в темноте рукотворного города увидел два кружочка на лице солдатика. От этого зрелища у меня мурашки побежали по коже — вид был словно в кошмарном сне.

Джим стоял, молча восхищаясь своим творением. Наконец я сказал ему о том, что решил делать с тетрадкой. Я думал, он разозлится на меня за то, что я не исполняю его приказ.

— Хорошая мысль, — одобрил он. — Подозреваются все.

Он ходит по земле

В субботу, ближе к вечеру, мы с Мэри сидели в кустах форзиции, и я читал ей то, что записал в своей тетради. Тем утром я ни свет ни заря отправился на велосипеде прочесывать окрестности — не попадется ли мне на глаза новый подозреваемый, которого можно описать. На глаза мне попались миссис Харрингтон, прозванная мной Колоссом за необъятную талию, и Митчелл Эриксон — парнишка, который родился в один день со мной и на каждом школьном мероприятии играл на своем аккордеоне «Испанскую даму».[16]