Ричард Матесон - Посылка Страница 60

Но каким-то непостижимым образом мы вдруг оказались уже не в постели, а внизу, в гостиной, и закружились в неистовом танце. Вместо музыки звучал тот пронзительный, пульсирующий гул, пугавший меня прежде. И казавшийся музыкой сейчас, когда я сжимал в объятиях призрак мертвой женщины, не в силах оторвать глаз от ее прекрасного лица и не в силах перестать ее желать.

Раз, прикрыв на мгновение глаза, я ощутил внутри себя жуткий холод. Но стоило открыть их — и все прошло, я снова был счастлив. Счастлив? Нет, сейчас я выбрал бы другое слово — околдован. Во власти наваждения, лишавшего меня способности думать.

Мы танцевали. Рядом кружились другие пары. Я видел их, но не могу описать, как они выглядели, во что были одеты. Помню лишь лица — белые, сияющие, с мертвыми неподвижными глазами и темными провалами ртов.

Круг, еще круг и еще. У входа появился мужчина с большим подносом в руках. И — внезапная темнота. Пустота и тишина.

VII

Проснувшись, я не чувствовал в себе сил подняться.

Я был в одном нижнем белье, весь мокрый от пота. Одежда, явно сорванная второпях, валялась на полу. Скомканные простыни и одеяло лежали там же. Видимо, ночью я сошел с ума.

Свет, лившийся из окна, был мне почему-то неприятен. Я закрыл глаза, не желая видеть утра. Повернулся на живот, спрятал голову под подушку. Вспомнил манящий запах ее волос и содрогнулся от охватившего меня вожделения.

Но спину стал припекать добравшийся до нее солнечный луч, и встать все-таки пришлось. Недовольно ворча, я подошел к окну, задернул шторы.

Стало лучше, но не намного. Вернувшись в постель, я зажмурился и накрыл лицо подушкой.

Я чувствовал свет.

Трудно поверить, но я его действительно чувствовал, даже не видя, как чувствуют его ростки, пробивающиеся из-под земли. И мне все больше хотелось темноты. Словно ночному зверьку, не терпящему света, но случайно оказавшемуся среди дня без укрытия.

Я со стоном сел, огляделся, кусая губы, по сторонам. Что делать, чем занять себя в мучительном ожидании? Стал дуть на свечу, которая и без того не горела, прекрасно понимая всю бессмысленность своих действий, но все же дуя, пытаясь погасить невидимое пламя, ускорить возвращение ночи. Возвращение Клариссы.

Кларисса.

Сам звук этого имени заставил меня снова содрогнуться. Не от муки и не от счастья — обоих сразу. Я встал, надел халат брата и вышел из спальни. Ни голода, ни жажды, ни других физических нужд я не испытывал. Ходячий труп, безгласный пленник, закованный в кандалы и не желающий из них вырваться.

У лестницы я остановился, прислушался. Попытался представить — она идет мне навстречу, теплая, трепещущая, окруженная голубым сиянием. Кларисса. Закрыл глаза, стиснул зубы.

И похолодел от страха. На краткое мгновение я опомнился.

Но тут же снова превратился в пленника. Я вдруг ощутил себя частью дома, такой же неотъемлемой принадлежностью его, как балки и окна. Его беззвучное сердцебиение слилось с моим, и я стал одним целым с ним, постиг его прошлое. Почувствовал, как руки людей, когда-то живших здесь, касаются перил, подлокотников кресел, дверных ручек, как ступают по полу невидимые ноги. Услышал смех над давным-давно отзвучавшими шутками.

Видимо, тогда-то моей душой и завладели пустота и безмолвие, которые меня окружали и которых я не замечал, околдованный, завороженный видением теней прошлого. Я перестал быть живым человеком. Я умер, и только тело еще дышало и двигалось, последнее препятствие на пути к блаженству.

Мысль о самоубийстве явилась сама собой, не взволновала меня и не испугала. Пришла и сразу исчезла, но я принял ее с полнейшим хладнокровием. Жизнь после жизни — вот цель. А нынешнее существование — ничтожная помеха, для устранения которой достаточно касания бритвы. Капли яда. Отныне я — господин жизни, потому что мне решительно все равно, жить дальше или умереть.

Ночь. Ночь... Когда же она наступит наконец? Я услышал собственный голос, жалобный, хриплый, стонущий:

— Почему день тянется так долго?..

И на мгновение опять пришел в себя. Ведь то же самое говорил Сол!

Я заморгал, растерянно огляделся по сторонам, не понимая, что со мной. Что за наваждение на меня нашло? Я должен вырваться... но, не успев подумать об этом, я снова оказался во власти жутких чар.

Застыл в мучительном оцепенении, на тонкой грани между жизнью и смертью. Повис на тонкой нити над бездной, которая раньше была недоступной для моего понимания. Теперь я все понимал, видел и слышал. И обладал силой обрезать эту нить. Выбор принадлежал мне. Я мог висеть и дальше, покуда нить не растянется постепенно и не опустит меня медленно в чудесную, зовущую тьму. А мог, не продлевая мук ожидания, покончить с нитью одним ударом, упасть и оказаться рядом с Клариссой. Навсегда. Вновь ощутить ее тепло. Ее холод. Ее сводящую с ума близость. И смеяться вечность вместе с ней над миром живых.

Я подумал даже, не напиться ли до потери сознания, чтобы легче было дотянуть до ночи.

Спустился в гостиную, не чувствуя под собой ног, сел в кресло перед камином и долго смотрел на нее. Который час, я не знал и знать не хотел. Забыл о времени — что мне до него было? С портрета улыбалась она. Ее глаза сияли. Я чуял ее запах... неприятный, но возбуждающий, терпкий, мускусный.

И что мне до Сола? — подумал я вдруг. Кто он такой? Совершенно чужой человек — из другого мира, другой жизни. Мне нет до него никакого дела.

«Ты его ненавидишь»,— сказал кто-то у меня в голове.

И все рухнуло, как шаткий карточный домик.

Слова эти настолько возмутили сокровенные глубины моей души, что в глазах мгновенно прояснилось, словно с них спала пелена. Я с изумлением огляделся по сторонам. Боже милостивый, что я делаю до сих пор в этом доме?

Содрогнувшись, я вскочил и ринулся наверх, одеваться. На часах, как я успел заметить, было уже три пополудни.

Пока я натягивал на себя одежду, ко мне одно за другим возвращались нормальные ощущения. Я почувствовал холод пола под босыми ногами, желание есть и пить, услышал мертвую тишину, царившую в доме.

Мысли кипели. Я понял все — почему Солу хотелось умереть, почему так долго тянулся для него день, почему с таким нетерпением он ждал ночи. Теперь я все мог объяснить, и он должен был мне поверить, потому что я прошел через это сам.

Сбегая по лестнице, я думал, как расскажу ему о мертвецах дома Слотера, которые, злобствуя из-за постигшего их неведомо по какой причине проклятия, пытаются заманить живущих в свой вековечный ад.

Все кончено! — возликовал я, заперев входную дверь. И поспешил, не обращая внимания на дождь, в больницу.

Тень, притаившуюся у крыльца, я не заметил.

VIII

Когда женщина за стойкой сказала мне, что Сол выписался за два часа до моего прихода, я остолбенел. Вцепился в стойку, лепеча севшим голосом, что она, наверное, ошибается, этого не может быть. Но она лишь покачала головой.

Силы меня разом оставили. Вернулись слабость и страх. Я готов был заплакать, но сдержался. Вокруг были люди, и все они глазели мне вслед, пока я шел к выходу, едва держась на ногах. Голова закружилась, я пошатнулся, чуть не упал. Кто-то схватил меня за рукав, спросил, хорошо ли я себя чувствую. Я что-то пробормотал в ответ, не заметив даже, мужчина это был или женщина.

Вышел на пасмурную улицу. Дождь к тому времени усилился, я поднял воротник плаща. Меня терзал один вопрос: где Сол? И сомневаться в ответе не приходилось. Дома. Куда еще он мог пойти?

Я побежал к трамвайной остановке. Путь до нее казался бесконечным. Все, что я помню,— дождь бил в лицо, мелькали по сторонам серые дома. На улице не было ни души, все проезжавшие мимо такси оказывались занятыми. Сумерки сгущались.

Споткнувшись, я налетел на фонарный столб и едва успел схватиться за него, чтобы не упасть в лужу.

Услышал лязг и звон, увидел трамвай, кинулся к нему. Дал доллар кондуктору и тут же забыл об этом. Вспомнил, когда меня окликнули, чтобы вручить сдачу. Вися на поручне, раскачиваясь вместе с трамваем, я думал лишь о брате, который оставался сейчас один на один с ужасами проклятого дома.

От духоты в вагоне, запаха мокрой одежды, сумок, зонтов меня мутило. Закрыв глаза и стиснув зубы, я стал молиться, чтобы мне позволено было успеть домой, к брату, пока не произошло самое страшное.

Наконец я доехал, выпрыгнул из трамвая и бегом помчался к дому. Дождь лил все сильнее, слепил глаза. Поскользнувшись, я все-таки упал, ободрал колени и локти, промочил одежду. Поднялся со стоном и побежал дальше, почти не видя сквозь плотную завесу дождя, куда бегу, ведомый одним инстинктом.

Дом темной тенью замаячил впереди. И словно притянул меня к себе — я не заметил, как очутился на крыльце.