Николь Жамэ - Дольмен Страница 61

Мари и Люка ознакомились с досье, из которого не узнали ничего нового. Взятый на месте преступления, Риан подписал признание, через два дня судьи вынесли приговор, а правосудие в то время вполне этим удовлетворялось. Люка, который не мог больше выносить подчеркнутого внимания директора к его спутнице, стал прощаться. Но тот, желая продлить приятные минуты пребывания с красивой женщиной, редкие в стенах тюрьмы, уточнил, что, несмотря на замкнутый характер, Риан на какое-то время завел приятельские отношения со своим соседом по камере, известным психиатром, насильником и рецидивистом.

— Можете нам дать копию досье этого заключенного? — попросила Мари, очень заинтересованная этими новыми обстоятельствами.

Пока из ксерокса выползали страницы, директор, обращаясь исключительно к декольте Мари, сыпал анекдотами об этом странном психиатре, покончившем самоубийством при переезде в новое здание. Тут вмешался Люка:

— Предполагаю, их старая камера не сохранилась?

— Нет, почему же. Мы все ждем, когда появятся средства на ремонт.

— Можно взглянуть?

— Конечно, могу вас проводить.

— В этом нет необходимости.

Люка добавил, что им с коллегой необходимо пока не разглашать детали текущего дела и они предполагают общаться без свидетелей.

Мари посмотрела на него с удивлением и, подождав, когда они останутся вдвоем, спросила, что это ему взбрело в голову.

— Теперь ты, похоже, веришь, что стены могут заговорить?

— Я бы и не то придумал, лишь бы избавить тебя от этого нахала!

Она насмешливо улыбнулась, но он сделал вид, что не заметил.

— И потом, если серьезно, всегда полезно увидеть место, где человек провел значительную часть своей жизни, — с апломбом произнес он.

Провожая их в старый корпус тюрьмы, уже освобожденный от заключенных, дневальный, кажется, не пришел в восторг от своей миссии. И действительно, здание выглядело мрачно, их шаги раздавались в анфиладе грязных коридоров, в воздухе носился запах плесени, уборной и сырости, от которого начинало першить в горле. Дежурный толкнул одну из дверей, которая зловеще заскрипела, и сделал им знак войти.

Камера как камера: отхожее место, две койки из литого бетона, крошечное зарешеченное окошко, настолько грязное, что через него едва пробивался зеленоватый свет. Трудно представить, что два живых существа могли выжить в такой близости — конечно, им не оставалось ничего другого, кроме самоубийства или безумия. Или ухода с головой в книги и писательство.

Люка, предусмотрительно взявший у дневального фонарик, включил его. Мари достала из кармана свой. Два луча осветили стены камеры, они были покрыты надписями, которые полицейские попытались разобрать.

Свидетельства морального и физического упадка. Попытка уверить себя, что ты еще существуешь, сопротивляешься бездействию, забвению времени, воплощение пустых надежд — послания, не имеющие иного адресата, кроме самого себя, подобные битью головой о стену.

— Какой силой духа нужно обладать, чтобы провести в такой обстановке целых тридцать пять лет!

Голос Мари прервался, в то время как замер кружок света от фонарика.

— Нет, невозможно поверить, кажется…

— Что? — Люка подошел поближе. На его лице тоже отразилось удивление: он узнал глубоко вырезанную на камне эмблему Керсенов.

23

На фронтоне замка, на щите, сделанном из камня, окаймленный с обеих сторон щитодержателями, красовался герб в виде скрещенных саламандр и шпаги, под которым был выгравирован девиз: «Держать и хранить».

Артюс, сидевший спиной к монументальному камину в большом зале замка, поднялся с места, прямой и величественный, встречая вошедшего сына и сноху, которых он в буквальном смысле слова призвал к себе.

Армель нервно поправляла на голове черную бархатную наколку — «пожирательницу мозгов», как дерзко окрестила ее Жюльетта, вызывая тем улыбку на лице деда, что же касается Пьера-Мари, то он пока сохранял спокойствие, от которого не осталось и камня на камне после сделанного отцом заявления.

— Я хочу довести до вас свое решение посмертно признать Гвенаэль Ле Биан законной дочерью.

Насладившись недоумением на лице сына и немым вопросом на физиономии Армель, которая уже прикидывала, какая в этом таилась для них выгода, он продолжил:

— И настаиваю, чтобы ей были устроены достойные имени Керсенов похороны.

Пи Эм от возмущения начал заикаться:

— Но… о-о-о-отец, вы же бредите! Он сошел с ума! Он попросту болен!

— Заткнись и подумай, хотя бы раз в жизни! — с металлом в голосе скомандовал старик. — Официально я сделаю вид, что узнал об этом только после ее смерти.

— Не понимаю!

— На другое я и не рассчитывал!

Армель с трудом утихомирила мужа, дав возможность свекру объяснить свое намерение, которое сама она мгновенно сочла достойным внимания. Керсены выигрывали по всем статьям: они не только поднимались в глазах общественности, но еще и получали немалую финансовую выгоду: Ронан автоматически становился внуком Артюса. Последний выждал, чтобы произвести наибольший эффект, и продолжил, довольный собой:

— Поскольку наш дорогой Ронан — единственный наследник Ле Бианов, мне достаточно, женив его на Жюльетте, заключить с ним ловкое соглашение, чтобы земли и недвижимость, принадлежащие его семье, неизбежно оказались впоследствии в наших руках.

Армель наградила старика восхищенной улыбкой.

— Отлично задумано, отец!

— Я просто восстанавливаю историческую справедливость, возвращая то, что нам принадлежит по праву. Дорогая Армель, я очень на вас рассчитываю в том, что все будет сделано как нельзя лучше, — заключил Артюс.

Сын помалкивал, сообразив наконец, что старик сделал интересный ход, идущий не только на благо всего семейства, но и его лично.

Он наблюдал за разговором старика и Армель, из которого ему стало известно, что она, согласовав это с Артюсом, накануне беседовала с дедом и бабкой «малышки Переков» о продаже ими лабораторий и земельных угодий. Пи Эм нашел, что рядом со слоноподобной фигурой отца его жена казалась прирученной йоркширской свинкой, услужливой и покорной.

— Отец, бумаги, которые вы столь предусмотрительно подписали вместе с беднягой Бреа, мир его душе, верфь нам гарантируют, но, боюсь, нам труднее будет убедить Кермеров распрощаться с отелем.

— Не сомневайся, дорогая, очень скоро Керсенам опять будет принадлежать весь остров. — Он усмехнулся. — Можно подумать, убийца Жильдаса, Ива, Лойка и Гвен с самого начала был на нашей стороне, разве не так?

Пи Эм заставил себя улыбнуться, что отчасти нейтрализовало враждебный взгляд, который он бросил на старика.

Когда они вышли, Керсен-младший призвал супругу к порядку, требуя, чтобы она ставила его в известность обо всем раньше, чем Артюс. Она прервала его сдержанным жестом, проговорив безапелляционным тоном:

— Не доверяя мне, дорогой, вы совершаете огромную ошибку. Ведь я-то не требую у вас объяснений по поводу того, где вы провели ночи накануне убийств. Вы уверили полицейских, что были со мной. Не должна ли я припомнить, что в действительности этого не было?

Люка тоже размышлял о доверии. Пока Мари внутри парома листала досье сокамерника Риана, он, глядя на приближавшиеся Ланды, думал о том, что на данный момент, кроме Пьеррика и Ивонны, которые были не в лучшей форме, из свидетелей кораблекрушения, произошедшего в 1968 году, оставалась только Жанна Кермер. От него не укрылось мгновенное колебание Ивонны, прежде чем она постаралась вывести из игры мать Мари. Ферсен подумал о том, что Мари, только полностью доверяя ему, могла согласиться на повторный допрос Жанны. Он поискал взглядом и увидел ее, идущую к нему в ореоле золотисто-рыжих волос. Ему пришло в голову, что она, обласканная солнцем, и сама лучится и что жизнь его погрузится во мрак, если Мари исчезнет с горизонта. Взгляд, обращенный к нему, был полон жизни, едва ли не восторга.

— Дай руку!

— Руку? Это что, официальное предложение?

Она дернула его за руку и быстрым и точным жестом, достав булавку, уколола его в палец.

— О! Ты с ума сошла?

— Нашла объяснение следам от уколов! Психиатр насиловал своих жертв, предварительно делая им инъекции успокоительного наподобие мезадрола. И вычислили его по одному и тому же признаку: все женщины имели на пальцах следы. Таким образом, он был уверен, когда их насиловал, что они находились в гипнотическом состоянии.

— Боже! Значит, Риан выучился у сокамерника вводить людей в транс! И гипнотизировал наших береговых разбойников?

— Постой, это не говорит о том, что он их убивал! Когда Гвен напичкали успокоительным, подвергли гипнозу, а затем убили, и когда из менгира полилась кровь, Риан был уже мертв! Либо у него есть сообщник, либо кто-то пользуется его методикой.