Марсель Монтечино - Убийца с крестом Страница 61

— Не забудьте сообщить номер... — Голос наконец затих.

Голд с Заморой молча проехали несколько этажей, потом переглянулись и хором сказали:

— Естественно, черт его дери.

12.16 дня

Ферфакс-авеню дымилась — в прямом и переносном смысле. Над улицей висело зловонное марево, больше всего напоминавшее ядовитый банный пар. Не было ни намека на ветерок. Перед многочисленными магазинчиками — мясными лавочками, где торговали кошерным, кондитерскими — группками стояли старики и, яростно жестикулируя, что-то горячо обсуждали. Воздух был наэлектризован ощущением надвигающейся опасности, как бывает там, где ожидают стихийное бедствие — ураган, наводнение или лесной пожар. Жители высыпали на улицу, чтобы подбодрить друг друга. То там, то тут мелькали голубые рубашки и синие береты ребят из Еврейского вооруженного сопротивления. Один из них узнал Голда и помахал сжатым кулаком, когда они проходили мимо.

В «Деликатесной» Гершеля было прохладно и чисто. Она казалась благословенным приютом, особенно после изнуряющего уличного зноя. В застекленной витрине неподалеку от входа были выложены кондитерские изделия, соленое мясо, копченый язык, всевозможные сорта сыра, маринованная спаржа. Выпечка наполняла помещение густым сладким ароматом ржаной коврижки и настоящего пумперникеля, имбирных пряников, пирожков с луком. Из кухни вкусно пахло маслом, яичницей, подсушенным хлебом. Помещение — просторное, обжитое — было пропитано устоявшимся запахом хорошей еды. Панели над нишами были увешаны фотографиями знаменитых звезд шоу-бизнеса тридцатых, сороковых, пятидесятых годов. Эдди Кантор, Эл Джолсон, Бернс и Эллан, Пикфорд и Фэрбенкс, Арнатц и Болл — все они работали на телевидении или киностудиях, располагавшихся по соседству, в нескольких кварталах отсюда, в Голливуде, и были завсегдатаями этого круглосуточно открытого ресторанчика. С ним соседствовали увеличенные снимки рок-звезд шестидесятых, семидесятых, восьмидесятых — портреты новых посетителей «Деликатесной».

— Джек, — окликнул Гершель Голда из-за стойки, вытирая руки полотенцем, — привет, как дела?

Они пожали друг другу руки непосредственно над индейкой, приготовленной на болонский манер.

— Я слушал радио. Когда ты наконец изловишь этого убийцу? Когда этот поц перестанет отравлять людям жизнь?

— Скоро, Гершель. Правда, скоро. Познакомься, мой новый помощник Шон Замора.

— Здравствуйте, мистер Гусман.

— Просто Гершель. Меня все так зовут. Джек, так это твой напарник! Такой юный! Слушай, сынок, делай все, как велит тебе Джек Голд, — точно останешься в живых. Он тебя многому научит. Только не бери у него уроков по части виски.

Они засмеялись.

— Я здесь подрабатывал еще ребенком, у Гершеля-большого, Гершеля-отца, — вспоминал Голд. — Я учился в школе напротив, а после уроков приходил сюда. Убирал со столов, мыл посуду. Двадцать пять центов в час.

— И ливерных обрезков, сколько мог стянуть.

— Ты и это помнишь?

— Еще бы! Мы же объедались ими вместе.

Мужчины снова рассмеялись.

— Что хотите покушать? Я сам приготовлю.

Трое помощников Гершеля быстро выполняли заказы, ибо народу по обеденному времени было полно.

— Два пастрами, исключительно постных...

— Непременно.

— ...на ржаной лепешке. Можно на большой.

— Все сделаем в лучшем виде.

— И хорошенько добавь горчицы.

— А как же без этого! Что будете пить?

— Два «Доктора Брауна» с содовой.

Делая сандвичи, Гершель приговаривал:

— Та убитая женщина, которая держала кафе на Пико. Я сам ее не знал, только слышал от посетителей. Хорошая была женщина. Она подкармливала начинающих адвокатов, вроде того как мой отец — безработных актеров. Ее все любили.

— Да, я знаю.

— Она была в лагерях. Но выжила.

— Это я тоже слышал.

— Ты правда надеешься быстро расправиться с этим типом?

— Так быстро, как только смогу, Гершель.

— Вот и я говорю, чем скорее, тем лучше. Может, его приговорят к электрическому стулу. Я сорок лет голосовал за демократов, даже сорок пять. Но довольно, сказал я себе. Республиканцы опять ввели электрический стул, и я с ними согласен. Око за око, вот мой закон. Будь это так, куда больше честных людей могли бы спокойно ходить по улице. На прошлой неделе зашла вполне приличная женщина — купить дюжину бубликов. Стоило ей выйти за дверь, как к ней подскочил какой-то цветной и сорвал с шеи золотую цепочку. Да еще хорошенько ее избил. В больнице пришлось наложить восемнадцать швов — здесь, за углом, ты помнишь. Нет, верните электрический стул, вот что я вам скажу. Пастрами готовы.

— Благодарствуй, Гершель. Сколько о нас? — Голд потянулся за бумажником.

— Мальчику — бесплатно. С тебя — вдвойне.

Снова все рассмеялись.

— Спасибо, Гершель.

Гершель помахал им.

— Бога ради, схватите этого подонка, который убил хорошую женщину. Электрический стул, только электрический стул, запомните это. — Следующий! — Гершель принимал уже другой заказ.

Голд с Заморой заняли столик в тихом уголке у стены. Какое-то время оба жевали, потом Голд произнес:

— Правда вкусно?

Замора кивнул с набитым ртом.

— Нью-йоркские евреи, — проговорил Голд, поглощая сандвич, — уезжают отсюда, твердя, что на Западном побережье не отведаешь настоящего пастрами. О, говорят они, хорошо покушать можно где угодно, только не здесь. Дерьмо они там, а не евреи. Я бывал в Нью-Йорке, когда служил во флоте, и точно говорю, это не евреи, а дерьмо. Лучшее в мире пастрами готовят именно здесь, у Гершеля! Ведь правда замечательно?

— Правда, правда, — согласился Замора.

Голд с удовольствием захрустел маринованной спаржей.

— Я бывал здесь раньше, — сказал Замора.

— Да?

— Мы иногда забегали сюда с ребятами из театральной студии. После импровизаций.

— Каких таких импровизаций?

— Ну, несколько актеров выходят на сцену, им задается ситуация...

— Что?

— Ситуация. Время, место действия, характеры. Это все надо сыграть.

— Сразу? Без подготовки?

Замора кивнул, не переставая жевать.

— Это скорее из области писательства, — заметил Голд. — Здесь литературы больше, чем театра.

— Нечто среднее. — Замора вытер губы салфеткой. — Но, пожалуй, это можно считать литературой, что меня и привлекает. Я написал пару сценариев вместе с приятелем. У него уже приняли несколько вещей. Один из сценариев, написанных в соавторстве, я показал Джо Уэмбо, — помнишь, бывший полицейский, который занялся литературой.

Голд покачал головой.

— Ну, не важно, но Уэмбо сценарий одобрил. Сказал, что у меня есть способности, что написано убедительно. — Замора глотнул виски. — Голд, надеюсь, ты не против, я завел специальный блокнот для этого.

— Для чего?

— Мне кажется, что дело, которым мы сейчас занимаемся, действительно важное. И когда мы его завершим, я напишу сценарий и попробую его куда-нибудь пристроить.

Голд озорно сверкнул глазами.

— Ну, Шон, ты просто выдающийся полицейский. А я встречался на своем веку с прелюбопытнейшими экземплярами.

Замора улыбнулся.

— Да и ты, честно говоря, ведешь себя весьма оригинально.

Теперь уже рассмеялся Голд.

— Может, Гунц был прав — мы впрямь друг друга стоим! Голд покончил с сандвичем и вытащил сигару. Замора, осушив стакан, откинулся на спинку стула.

— Джек, ты правда думаешь, что арест и допрос всех этих правых нас к чему-нибудь приведет?

Голд, прежде чем закурить, поковырял в зубах спичкой. Он пожал плечами.

— Это уведет нас куда дальше, чем Долли Мэдисон с его анализом краски. Дик Трейси хорош только для кино. — Он выразительно поглядел на Замору на слове «кино». — Я бы отдал все лабораторное дерьмо за пару крепких наручников или за хорошего осведомителя, за подслушанный телефонный разговор. Достаточно как следует шарахнуть одного сопляка об стену или врезать ему по яйцам — и он выдаст всех до единого, даже если сам не подозревает, что ему что-то известно.

— Думаешь, его кто-нибудь продаст?

— Если мы случайно зацепим того, кто знает убийцу.

— А если у этого подонка нет друзей?

— Ну, приятели найдутся у каждого. Даже у Гитлера, у Аятоллы Хомейни. Даже у Алана Гунца. — Голд отодвинул стул и поднялся. — Пошли. Надо поговорить с ярыми антисемитами. Может быть, удастся выйти на тех, кто ненавидит и мексиканцев, и в особенности тамошних выходцев из Ирландии.

5.07 вечера

Бобби рывком распахнул дверцу машины и, плюхнувшись на сиденье, с силой захлопнул ее.

— Бобби, — спросила Эстер, — что с тобой?

— Отстань, давай сначала уберемся куда подальше с этого чертова места.

— Бобби, Бога ради, скажи мне, что случилось. Это же твой первый день!

— Слушай, Эстер, или заведи этот драндулет, или пусти меня за руль. Ну!

Эстер нажала на педаль, и машина медленно тронулась от кафетерия «Пикадилли» на Гранд-авеню в центре Лос-Анджелеса. На дороге была дикая пробка, машина еле двигалась, и Бобби тихо закипал, но, когда машина в третий раз встала на красный свет, взорвался и с силой ударил кулаком в крышу.