Вильям Кобб - Клуб Мертвых Страница 63

Жак поднял голову.

— Я не могу отвечать, — сказал он, — как и не умею лгать! Нет, я не доктор. Я проходил мимо. Любопытство, жалость привели меня сюда…

— Жалость! Это правда! — вскрикнула «Поджигательница».

— Правда! Он пришел, чтобы покончить со мной! Ну, тронь меня!… Госпожа, прошу вас, пошлите за жандармами, пусть его схватят, пусть его арестуют… Это вор, это убийца! Это Жак, Волк!…

— Милостивый государь, — сказала холодно маркиза де Фаверей, — я не знаю, может ли эта женщина лгать перед смертью. Но как бы то ни было, я не хочу проникать в эту тайну. Вы можете уйти…

— Значит, вы верите этой ужасной, безумной клевете? — воскликнул Жак, делая шаг вперед.

— Я не верю ничему, но ваше присутствие мучает эту несчастную. Вы говорили о гуманности, о сострадании! Во имя этой гуманности я умоляю вас уйти!

Жак в отчаянии оглянулся вокруг, как бы надеясь, что к нему протянется чья-либо рука помощи. Маркиза и обе молодые девушки снова склонились над постелью умирающей.

Но «Поджигательница»… Почему она его обвиняла? Он хотел бы поговорить с ней, расспросить ее… В агонии она боролась с какими-то ужасными призраками…

— Жак… убийца! — кричала она. — Кровь!… На гильотину! Волк!

— Прощайте! Я проклят! — вскрикнул Жак и бросился вон из комнаты.

Жандарм пропустил его, повинуясь полученным приказаниям, но не удержался, чтобы не заметить своему товарищу:

— Странно! У этого доктора оригинальная манера лечить больных!

— Я с удовольствием задержал бы его! — отвечал другой.

Жак ничего не слышал. Он бежал, не понимая, какой странной, даже подозрительной должна была показаться его поспешность…

Глубокое волнение, овладевшее им после сцены в доме герцога де Белена, возобновилось с новой силой.

Им овладело какое-то безумие. Он ничего не понимал. Повсюду, в доме по улице Сены, в «Зеленом Медведе», в этой комнате на улице Арси, везде его оскорбляют, везде ему бросают в лицо эти ужасные обвинения!

А между тем, что же он сделал? Какое преступление совершил он? Что это были за разбойники, к которым его причислили и прозвище которых внушало такое отвращение и страх?

На лицах молодых девушек он видел неподдельный ужас! И это было еще горше, чем оскорбления де Белена, чем унизительная фамильярность кабатчика.

— Надо с этим покончить! — повторил он себе еще раз. — Надо найти дядю Жана!

Но при этом имени дрожь пробежала по его телу.

Будучи рабочим, он жил на улице Сен-Жан, в одном из тех убогих лачуг, где гнездится нищета. Дядя Жан тоже жил там, хотя и бывал дома редко.

По крайней мере, содержатель этой ночлежки мог сказать, где его можно найти…

Но в ту минуту, когда Жак хотел свернуть в улицу Пти-Пон, он чуть не столкнулся с каким-то оборванцем, который шел ему навстречу.

При виде его незнакомец остановился.

— Куда ты идешь? — спросил он.

Жак взглянул на него. Ему казалось, что он где-то видел этого человека.

— Это вы мне говорите? — спросил он.

— Конечно, тебе… Жако!

Это был тот Волк, который был известен под кличкой «Двенадцать франков»…

— Вы меня знаете?… — спросил Жак.

— Что за вопрос? Племянник Биско?

Опять это имя!

— Биско? Кто это?

— Вот как! — вскричал с гневом «Двенадцать франков». — Да ты, я вижу, смеешься надо мной?

— Но дядя Жан? Где он? Что с ним случилось?

— Недалеко от Биско! — ответил, смеясь, Волк. — Ты прав. Лучше называть это имя! Но теперь нет времени на разговоры! Куда ты идешь?

— На улицу Сен-Жан…

— Я так и думал! Ну, малютка, счастлив ты, что меня встретил… Быть бы тебе в западне… Там поставили мышеловку!

Жак знал это слово. Значит, полиция наблюдала за посетителями ночлежки…

— Но где же найти дядю Жана? — спросил он снова.

— Ну, уж этого не знаю, поищи у себя в карманах! Может быть, он умер!

— Умер?

— Черт побери! Ему пришлось порядком понырять!

— А работы, которые он начал?

«Двенадцать франков» покатился со смеху. Слово «работы» показалось ему чрезвычайно комичным. Жак по-прежнему видел в дяде Жане только честного подрядчика.

— Работы! — хмыкнул «Двенадцать франков». — Ба! Ну, они не пропадут! Да и, между нами будь сказано, — продолжал он, понижая голос, — я не думаю, чтобы с ним в самом деле случился карачун. Это старая лисица!

В эту минуту на перекрестке показалось несколько человек.

— Ого! — сказал Волк. — Будет болтать!… Я тебе дал хороший совет, малыш! Нечего ходить домой, тебя там сцапают… Теперь удираем каждый в свою сторону. Прощай, Жако!

С этими словами «Двенадцать франков» удалился со всей возможной резвостью своих длинных ног.

Роковое кольцо все более и более сжималось вокруг Жака. Последняя надежда оставила его. Тяжелее всего для него было то, что он больше не мог утешать себя иллюзиями. Было очевидно, что дядя Жан принадлежал к какому-то таинственному обществу так же, как и Манкаль, и что сам Жак был их жертвой…

Все сразу изменило несчастному. Исчезли даже те, на которых он собирался рассчитывать при любых обстоятельствах.

Изгнанный из общества, куда он только что был введен, покинутый своими старыми друзьями, он был теперь один, без помощи и совета.

Облокотившись на парапет моста, он бессознательно смотрел на черную воду, погруженный в мрачную задумчивость.

Холод, которого он не чувствовал, пробирал его насквозь, в то же время голова его начинала кружиться, а вода неодолимо манила его в свою пучину. Сколько несчастных становятся жертвами этой таинственной, притягательной силы волн!

Мысли Жака путались… Наконец из этих галлюцинаций выросла идея, ярко сверкнувшая в его больном мозгу.

Этой идеей была смерть.

К чему жить? Что могло ждать его в будущем?

— Да, — прошептал он, — я должен умереть…

Он взглянул на Сену более спокойными глазами.

— Нет, не так, — прошептал он. — Это смерть трусов…

Он отошел от парапета и пошел вперед наудачу, разговаривая вполголоса сам с собой.

— Если бы сейчас, в той комнате, где мучалась эта несчастная, одно из этих очаровательных созданий бросило бы мне одно слово, один взгляд сострадания, мне кажется, у меня хватило бы тогда мужества жить и бороться. Они же прогнали меня! И как, однако, одна из них взволновала меня… Это странно!… Мне кажется, что уже когда-то, очень давно, над моей колыбелью наклонялась какая-то женщина, и, мне кажется, что у нее были такие же черты… Но нет, безумие! Я брежу!… А вот — действительность!…

— Мать! — продолжал он после минутного молчания. — Да! Есть дети, которые засыпают в объятиях своих матерей… а я одинок, брошен в мир нелепым случаем… Какой-то знатный господин соблаговолил однажды вспомнить, что я существую… Он думал, что это позднее признание загладит его проступок… Он бросил мне свое имя, свое состояние, как милостыню… О! Этот титул, эти деньги, — как все это кажется мне теперь смешным и ничтожным!…

Жак снова вспомнил двух девушек, которых он встретил при таких странных обстоятельствах. Как они были хороши!… Особенно одна из них поразила его. Это была Полина де Соссэ. Думая о ней, он чувствовал, что его сердце бьется как птица в силках.

— Когда я буду умирать, это будет моим последним воспоминанием, — прошептал он.

Умирать! Он спросил себя еще раз, решился ли он окончательно, и не почувствовал ни малейшего колебания. Прежде всего надо было достать оружие. Он пошел на Королевскую улицу, купил там пару пистолетов и велел зарядить их.

По требованию оружейника он назвал свое имя: граф де Шерлю! Он испытывал какое-то горькое удовольствие, называя имя, которое скоро должно было исчезнуть вместе с ним…

Положив пистолеты в карман, он направился к Булонскому лесу. Это было легендарное место самоубийств. Дикие массы деревьев еще не были тогда прорезаны прямыми аллеями. Ничего не могло быть лучше для дуэлянтов и самоубийц… Парижский шум не проникал сюда. В тени деревьев, перед лицом неба палец нажимал спуск… и все было кончено… На следующий день лесной сторож находил в чаще леса труп.

Теперь нет таких удобств. Отчаянный вид и бледность лица привлекают внимание полиции и часто рука, направляющая оружие в грудь или в висок, бывает остановлена в критическую минуту.

На парапетах теперь ставят решетки, на берегах рек всегда найдутся люди, готовые броситься вплавь при звуке падения вашего тела в воду…

В эпоху нашего рассказа дело решалось проще и легче.

В конце Елисейских полей прохожие были редки. К тому же была зима и все кутались в теплые пальто, не заботясь о выражении лиц встречных прохожих.

Жаку нравились тишина и уединение. Именно в таких условиях хотел он умереть.

Не обратив на себя ничьего внимания, он дошел до заставы Мальо и, повернув направо, очутился перед небольшим рестораном. Не евши ничего целый день, он чувствовал себя слабым. Он подумал, что в решительную минуту силы могут ему изменить. Он не чувствовал ни малейшего колебания, но боялся, что рука его дрогнет: он желал умереть, но не желал быть обезображенным.