Вольфганг Хольбайн - Немезида: От полуночи до часа кошмаров Страница 65

Я без всякого желания повиновался. Мне хотелось остаться одному, я больше не нуждался в компании, чтобы устроить грандиозный скандал. Теперь мне для этого хватало бесед с самим собой. Я бы мог часами спорить сам с собой о себе — о том, кем я был, пока не оказался здесь, а также о том, кем я, возможно, стану, когда, наконец, покину эту крепость. Во всяком случае, я должен был позаботиться о себе и поскорее научиться контролировать мои внезапные причуды, утрату реальности, лучше всего полностью запрятать это все в дальний уголок моего мозга, откуда это все и выскользнуло. Однако я только теперь понял, что я довольно долго отсутствовал в нашей компании, и этим я, вероятно, заслужил еще большее недоверие, и я уже мог дословно представить себе тот текст, которым Эд с ухмылкой осведомится, что это я так долго делал в зале наедине с покойником и чем занимался наверху с серой мышкой. Я не хотел доходить до крайности и вовсе обособляться от компании, делая себя тем самым не только наиболее подозреваемым, но и самым одиноким. Но, когда мы вошли, никто ничего не сказал. Мария закрыла за нами дверь. В помещении повисло подавленное, смущенное молчание, которое не отважился нарушить даже болтун Эд.

На Марию это, напротив, не произвело никакого впечатления. Она целеустремленно подошла к кухонному столу и с размаху плюхнула на него книги, которые она держала под мышкой, вероятно, найденные ею на втором этаже. Я не без радости заметил, что кто-то уже очистил стол от крови мертвого спортсмена. Потом она схватила стопку фотографий и вынула один из снимков: Клаус Зэнгер в своем белом лабораторном халате.

Элен прятала свой страх за стеной высокомерия, отметил я. А Мария, напротив, никогда не прятала свою ранимость, и за счет этого была в состоянии на короткое время забывать о ней, когда оказывалась как бы у школьной доски с мелом в руке, чтобы поразить группу глупых учеников своими обширными знаниями. Уверенность и целеустремленность ее движений говорили о том, что нам предстоит довольно пространная и обязательная лекция. Я с трудом удержался от стона и еще дальше затолкал кулаки в карманы. Короткая, болезненная молния вонзилась мне в лоб и отдалась в затылке.

— Я сразу поняла, что в этом снимке есть некая особенность, — с победоносной улыбкой, которая на ее лице смотрелась совершенно неуместно и портила его, Мария протянула снимок Юдифи. — Он доказывает, что наш благодетель был больше чем просто учителем и классным руководителем.

Она показала на второго мужчину в белом халате, который стоял прямо сзади Зэнгера.

— Позвольте представить, Рихард Краузе.

Она бросила на Эда убийственный взгляд.

Лицо Эда трудно было разглядеть под многочисленными пластырями, которыми Эллен немилосердно заклеила его, и до сих пор это не имело почти никакого значения, так как единственными лицевыми мышцами, которыми он обычно пользовался, были те, которые отвечали за движения уголков рта и позволяли ему строить свои глупые ухмылки, которые он нам демонстрировал при каждой возможности. Но в этот раз эти мускулы ему не понадобились. Может быть, я и ошибаюсь, но я видел, как вся кожа между пластырями мгновенно побелела. В то время как реакция Юдифи, Карла и Элен была абсолютно спокойной, так как ни они, ни я понятия не имели кто такой Рихард Краузе и что вообще хотела нам этим сообщить Мария, все мы не проявили к этому ни малейшего интереса, Эд был явно поражен и даже смущен. Некоторое время он молча смотрел на Марию, потом он, не говоря ни слова, отвел от нее взгляд и тупо уставился в пустоту. Мария всего несколькими словами добилась того, что я вообще считал невозможным: она добилась того, что Эд утратил дар речи.

Хотя у меня не было никакого желания присутствовать на этой лекции по истории, я просто наблюдал, а из-за необычной реакции Эда это было довольно любопытно, как Мария взяла с кухонного стола следующую книгу и раскрыла ее на какой-то странице, которую она заботливо заложила закладкой. Там красовался черно-белый снимок молодого мужчины в форме с лихо надетой фуражкой, который с победной улыбкой облокотился о стойку фотомагазина. Если бы не мертвая голова СС на петлице, мужчина выглядел довольно симпатичным, эдакий образец победителя. Но все же он скорее производил впечатление карикатуры на самого себя.

— Позвольте представить, — Мария предъявила нам фотографию таким жестом, как кельнер в дорогом ресторане предлагает посетителям какое-то особенно дорогое вино. Или еще лучше: как в кино о дорогих ресторанах. Но ее победный голос как-то не сочетался с ее жалким видом и какой-то униженной позой. — Рихард Краузе, — объявила она. — Или, точнее, штурмбанфюрер Рихард Краузе. В 1932 году вступил в НСДАП, с 1935 года — член Объединенных сил СС. Он носил эту форму по убеждению. С 1943 года он штурмбанфюрер. В это время он выполнял особую миссию на территории Польши, Украины и Белоруссии. А теперь посмотрите на этого светловолосого голубоглазого арийца повнимательнее. Ничего не замечаете?

Закончив говорить, с сияющей победной улыбкой она оглянулась вокруг. Это мне вовсе не понравилось. Недавно в вестибюле я почувствовал к ней внезапную, совершенно необъяснимую ненависть, которую я еще не полностью преодолел, хотя в голове у меня все время, пока я находился на кухне, шла непрекращающаяся работа, которая должна была избавить меня от этого. К остатку необоснованной злости по отношению к Марии присоединилась совершенно обоснованная, рационально объяснимая антипатия: ее поведение, ее тон, ее мимика очень злили меня. Затем я бросил взгляд на фотографию, которую она все еще держала в руке, показывая ее нам по кругу, и убедился, что я не ошибался: штурмбанфюрер Краузе был как две капли воды похож на Эда.

Карл коротко присвистнул и глянул на Эда с такой ухмылкой, которая была лишь незначительно злобнее, чем тот взгляд, которым искоса поглядывала на Эда Мария, зато совершенно открытой.

— И вот такие вот правили бы нами сегодня, если бы мы тогда выиграли войну, — насмешливо сказал он, шутливо кланяясь Эду. — Я очень рад встретить живого потомка высшей расы!

Эд заметно вздрогнул, но ничего не сказал. Я видел, как в глазах Марии блеснула радость. Она наслаждалась смущением Эда и казалась удовлетворенной тем, что ее стратегия, по всей видимости, привела именно к этому.

— Ты не представился по фамилии, когда мы встретились в гостинице, — добавила она. — Тебе есть что скрывать? Она положила книгу на стол рядом с Эдом, который все еще молчал, скрестила руки на груди и высокомерно приподняла одну бровь. — Совершенно уверена, что вашей семье есть что скрывать, — уверенным тоном произнесла она.

Эд медленно повернулся к ней и взглянул на нее. Его лицо ничего не выражало.

— Никто не представился полностью, — наконец без всякого выражения произнес он.

Это было неправда. По крайней мере, я, в этом я совершенно уверен, точно представился всем остальным полностью, назвав и фамилию. За остальных я не отвечаю, все они прибыли задолго до меня. Я неуверенно поглядывал то на фотографию, то на лицо Эда. Мария была совершенно права: сходство между нашим раненым пассажиром и эсэсовцем, тесно упакованным в черное кожаное пальто, было потрясающим, почти жутким. И все-таки это могло быть и совпадением. Обвинять Эда только на основании такой сомнительной косвенной улики было просто некорректно. Нужно было бы его ненавидеть, для того чтобы прийти к такому заключению.

— Твоя фамилия Краузе? — наконец сухо и холодно спросила Элен.

Эд снова вздрогнул. Он бросил на Марию почти умоляющий взгляд. Потом он снова уставился немигающим взглядом в пустоту позади нее и медленно кивнул. Он не произнес ни одного звука, ни одной глупой шутки, не выказал никакого возмущения. Видеть его в такой роли для меня было все равно, что наблюдать слезы Элен, когда он обидел ее своим подозрением. В течение нескольких секунд наглый, никогда не раздумывающий над глупыми ответами Эд вдруг превратился в жалкого маленького жука, который, встретившись с могущественным врагом, притворяется мертвым, замирает, затаив дыхание, и ждет, что его оставят в покое. Он казался каким-то… подавленным.

Эд скомпрометировал Марию, проболтавшись об их приключении в спальне, и она, очевидно, начала ему злобно мстить. Она метила в самые больные точки, и в одну из них явно попала и праздновала это с садистским блеском в глазах. Во мне снова вспыхнуло подавленное было желание поколотить ее. Конечно, Эд ранил ее, и она должна была отомстить ему, например, выдав его любимую позу или пройдясь по поводу запаха изо рта. Но было абсолютно нечестно делать его ответственным за что-то, чего он не делал, чего он вообще не мог бы сделать, так как попросту не родился еще в то время, когда кто-то принимал участие в величайшем преступлении против человечества и, в конце концов, всего лишь неловко переспал с его бабушкой. И хотя ему был абсолютно понятен невысказанный упрек Марии и вся его бессмысленность, и хотя он мог и должен был что-то возразить, Эд просто трусливо замкнулся в себе.