Зухра Сидикова - Стеклянный ангел Страница 65

- Вот вы как заговорили! – она подошла к нему очень близко, зло прищурила глаза, говорила торопливо и громко, почти кричала. - Быстро усвоили! Ведь это типично буржуйские отговорки, чтобы не думать о тех, кто живет хуже, кто живет совсем плохо. Чтобы без зазрения совести воровать у других воздух, жрать икру, пока другие голодают!

- Причем тут икра? - поморщился Миша. - Что за ерунду вы несете?

- При том, - воскликнула Ольга, - при том! У меня одна подопечная живет только на детское пособие, все деньги уходят на съемную квартиру. Недавно пришла ко мне и в обморок упала, от того, что не ела три дня! Вы и вам подобные в ресторане за один только вечер прожираете столько денег, сколько ей хватило бы на месяц! Как вы можете быть таким равнодушным? Ведь вам ничего не стоит помочь хотя бы одной, двум семьям!

- Достаточно того, что вы помогаете, - саркастически заметил Миша.

Он понимал, что злится сейчас не на эту девушку, - отстаивающую, наверное, что-то свое - сокровенное, - а на Жанну, обманувшую его, покинувшую его без единого ответа на вопросы, которые весь этот год он вынашивал в своей больной уставшей душе.

- Хотите, Оля, я подскажу вам более действенный способ? Может быть, лучше пойти по другому пути? Не помогать хорошим и несчастным, а начать убивать тех, кто делает этих людей несчастными? Да, да! Что вы так смотрите? Убивать тех, кто поступает подло, кто обижает слабых, ворует, не делится! Очистить от них землю! Вы знаете, что женщина, которая подарила вам этот дом, так и поступала - убивала плохих людей? Она была преступницей, убийцей, но действовала из тех же побуждений, что и вы - хотела сделать мир лучше.

Она слушала его, широко раскрыв глаза, и в этих глаза Миша видел дрожащее пламя свечи, и это напоминало ему о других глазах, и злило еще больше.

- Если это правда, – сказала она и в сердцах отшвырнула стул, - если правда то, что вы говорите об этой женщине, - я не останусь здесь. Уеду. Утром уеду.

- Глупости все это, - устало проговорил Миша, - человек самого себя не может сделать лучше. Где уж ему с другими справиться? То, чем вы занимаетесь – ерунда, гордыня, которая ведь тоже считается грехом. Выходили бы лучше замуж, рожали бы своих собственных детей. Мать - вот главное предназначение женщины. Не с миром воевать, не с чужими детьми возиться, а своих воспитывать. И воспитывать как надо, как положено. А, что с вами говорить? – махнул он рукой. – Разве вы поймете?

Он с вызовом посмотрел на нее и негромко добавил:

- Хотя вы правильно делаете, что своих не рожаете. Зачем плодить себе подобных? Разводить нищих, которые потом, так же как и вы, будут ходить с протянутой рукой?

Она не отвечала, только смотрела на него. И этот ее взгляд – словно она видела перед собой жабу или мокрицу - болезненно раздражал, словно в незажившую рану безжалостно тыкали палкой с заточенным острием.

- И не вздумайте мне звонить. И приходить ко мне не смейте, - повторил он напоследок, - благотворительностью я не занимаюсь, и заниматься не буду! Я лучше себе еще одну машину куплю! Или проститутке заплачу за ночь!

- Вы сейчас на Аркадия Сенина похожи, - вдруг сказала она, - как будто это не его убили, а вас. Вас, Михаила Плетнева, порядочного, хорошего парня убили, а он, подонок и мерзавец, остался жить. И стоит сейчас передо мной.

Его передернуло, судорожным ознобом свело руки и ноги. Он встряхнул головой, словно пытаясь сбросить с себя ее тяжелый взгляд, и сказал, криво улыбаясь:

- А хотите, я вам заплачу? За ночь? Всего один раз, и вы сможете купить своим подопечным пару мешков муки! Ну, соглашайтесь! Ведь вы ради них на все готовы, а я утолю свой сексуальный голод.

- Пошел вон, - хрипло сказала она и отвернулась.

И он пошел. С этой прилипшей к губам кривой улыбкой, от которой самому было тошно. Долго плутал по деревне, путаясь в переулках, потом вышел к шоссе, ведущему в город, и еще около часа шагал по обочине, подставив опущенную голову холодному моросящему дождю. Занимался осенний рассвет. Небесный свод, окаймленный по линии горизонта черным кружевом леса, понемногу светлел, становясь прозрачнее. А он все шел и шел, и был противен сам себе. Как никогда в жизни.

Наконец рядом с ним остановилась машина. Женщина лет сорока пяти, короткой стрижкой и быстрым говорком остро напомнившая ему маму, отвезла его в медленно просыпающийся город, нахохлившийся мокрыми крышами домов, словно взъерошенный воробей, безропотно ожидающий неотвратимо надвигающиеся холода.

Глава пятая

- Михаил Германович, сейчас звонил Герман Олегович. Они с Ириной Владимировной прилетают завтра утром.

- Хорошо, Наталья, запишите мне номер рейса. Я их встречу. В чем дело? Почему вы так смотрите на меня? Что-нибудь случилось?

- Дело в том, что Герман Олегович просил его не встречать… и…

- Ну, ну, продолжайте!

- Велел не беспокоить его дня три. Сказал, что будет отдыхать.

- Он велел лично мне передать? Ну что ж, я понял. Можете идти, Наталья.

- А вы еще не пойдете домой? Уже очень поздно. В целом здании никого нет, кроме охранника на первом. Все разошлись. Завтра ведь выходной.

- Я еще задержусь на часок. Работы много. А вы идите. Уже действительно очень поздно.

- До свиданья, Михаил Германович.

- До свидания.

* * *

Вечерний город за огромным, занимающим всю стену, панорамным окном, сиял и переливался огнями, словно гигантский неоновый муравейник.

Миша сидел в кресле, придвинутом вплотную к окну, и, вдавливаясь лбом в холодное стекло, думал о том, что этот город и этот блеск, всего лишь пошлая мишура, за которой нет ничего настоящего, одно вранье, и голая, ничем не прикрытая, фальшь.

Целый год он прожил в этой фальши, и только сейчас понял всю сущность этого глянцевого никчемного мирка.

Отец не хотел видеть его, и даже не соизволил позвонить и сказать ему об этом лично, передал через секретаршу. Никогда Миша не станет для этого человека тем, кем он был для мамы. Для мамы, которую он предал, чтобы угодить этому толстосуму, для которого он, Михаил Плетнев, - всего лишь слабое утешение в его горе. Или постоянное болезненное напоминание о том, другом, любимом, сыне.

Бедная мама… Одна в своей убогой квартирке. Наедине со своими горькими мыслями. Может быть, она права, что не желает переезжать в хоромы, которыми откупился отец. Да, права... Ведь пока живешь в панельке на окраине города, можешь мечтать о чем-то лучшем, большем, чем роскошная квартира и машина последней модели. О чем-то большем, чем деньги, на которые можно купить все, кроме настоящего… кроме главного…

У Миши было это главное и настоящее, а он и не знал. Он потерял все, что у него было в погоне за этой блескучей пустой мишурой. А взамен получил то, что нельзя превратить в любовь, преданность, верность. И как обменять обратно, как вернуть то настоящее, он не знал.

Он снова прислонился к холодному стеклу, и все глядел на этот город, когда-то полный жизни и надежды, а теперь такой опустевший и чужой.

Сегодня первый день зимы, а снега все нет, и тяжелое темное небо низко нависает над землей, и даже отсюда с десятого этажа видно как безжалостно терзает ветер беззащитные голые тела молоденьких лип в маленьком парке у самой автострады.

Ему вдруг захотелось оказаться на улице, захотелось, чтобы ветер рвал полы его дорогого плаща, хлестал по лицу, пронизывал до костей. Захотелось вернуть ощущение жизни, настоящей жизни. Вернуть прошлое, когда он мерз на ветру, когда еще умел плакать, смеяться, любить. Когда жил. Жил, а не притворялся.

Он вышел из кабинета, пошел по длинному коридору, минуя лифт, начал спускаться по серой мраморной лестнице, останавливаясь на каждой площадке и смотрясь в темную гладь окон, в которых на фоне пульсирующих неоновых линий и разноцветных дрожащих огней, отражался он сам, кажущийся себе незнакомцем в этом длинном черном плаще, с кейсом в руках.

На выходе он кивнул охраннику и направился к боковой двери, ведущей в подземную парковку.

- Михаил Германович! – позвал его охранник. – А девушка останется в офисе?

- Какая девушка? – обернулся Миша.

- Девушка, что прошла к вам минут пятнадцать назад. Сказала, что вы ее ждете. Что ей назначено. Она пришла сразу после ухода Натальи.

- Послушайте, - раздраженно сказал Миша, - а разве я не предупреждал, чтобы эту девушку не пускали ко мне ни под каким предлогом? Ведь я вам лично говорил об этом, Алексей. Вам что не нравится ваша работа? Увольнения хотите?

- Простите, Михаил Германович, - охранник покраснел и вытянулся в струнку, – но это была не та девушка! Не та! Я помню, о ком вы меня предупреждали. О высокой брюнетке с короткой стрижкой. Зовут Кира. Кира Полунина. Очень хорошо помню. Вы и фотографию мне показывали. Но это была не она. Это была другая девушка.

- Другая? – Михаил подошел ближе. – Она представилась?