Ли Чайлд - Триллер Страница 66

Забавно, но именно в этой чертовой дыре ему комфортнее всего. За последние тринадцать недель он побывал во множестве отелей в самых разных городах на трех континентах: в Европе, в Северной Америке, теперь вот в Южной. Разница — не считая перехода от зимы к лету — в том, что здесь, в этом убогом переулке с рушащимися домами на задворках Буэнос-Айреса, старуха с косой поджидает прямо за углом. Все эти тринадцать недель смерть неотступно следовала за ним по пятам и вот добралась; он уже чувствует ее смрадное дыхание, напоминающее вонь бешеной собаки или запах изо рта старика с гнилыми зубами.

И чем ближе подкрадывается смерть, тем спокойнее он становится. Такая вот ирония. Но когда он видит в зеркале собственное бледное лицо с запавшими глазами и грубо очерченными скулами, он сознает, что ничего веселого во всем этом нет.

Некоторое время он смотрит на подушечку указательного пальца. Замечает на нем какой-то знакомый рисунок — из журнала? А может, из его собственной жизни? Он пожимает плечами и оттягивает указательным пальцем поочередно одно веко, затем другое. Глаза напоминают две черные, совершенно непрозрачные линзы. Кажется, в их глубине не вспыхнет искорка света, разум не пробудится. Он… А кстати, кто он сегодня такой? Макс Брандт. Так же как и вчера, и позавчера. Макс Брандт, бизнесмен из Эссена. Так он зарегистрировался в этой дыре. Но вот через паспортный контроль в Эсейса, международном аэропорту Буэнос-Айреса, проходил совсем другой человек: турист Гарольд Мосс, недавно разведшийся с женой. Мосс и Брандт совсем не похожи: один сутулый, с чуть выступающими зубами и снисходительной ухмылкой, другой держит спину прямо, будто шомпол проглотил, шагает по улице уверенной походкой и определенно радуется жизни. В таких делах походка намного важнее, чем лицо. Лицо со временем теряет очертание и забывается, а вот походка остается в памяти.

Брандт внимательно изучает себя в зеркале, и ему кажется, что перед ним рисунок или манекен. Он одновременно и Гарольд Мосс, и Макс Брандт; он существует в их телах, а они существуют в его теле. Они помогают забыть, стереть воспоминания о том, кем он был прежде, до того, как призвал их к жизни из небытия. Его внешность, его экзоскелет, его броня совершенны. Он никто и ничто, он меньше — намного меньше, — чем нуль. Кто бы, взглянув на него на улице, мог предположить, что встретил самого взаправдашнего секретного агента? Только враг. Враг, против которого вот уже тринадцать лет — а возможно, и дольше — он без устали ведет борьбу; враг, которого уже не обмануть периодическими сменами личины, как бы он ни владел этим искусством; враг, который после стольких лет наконец обнаружил его и теперь затаился на пороге.

Подойдя к смятой постели, Брандт смахивает с нее еще нескольких водяных жуков. Они любят кучковаться в теплой вмятине, оставленной его телом. Несомненно, они питаются мельчайшими чешуйками кожи, которые он теряет во сне, — и такими же чешуйками от подсознания отрываются будоражащие сон ночные кошмары. Он сгоняет жуков чисто машинально; на самом деле он не испытывает к ним враждебности, как большинство людей. Живи сам и давай жить другим — таково его жизненное кредо.

От грубого смеха жуки в панике разбегаются в затемненные углы комнаты. Некоторые прячутся за деревянными жалюзи на окне. Они слишком быстро поняли, с кем имеют дело, и теперь не хотят быть съеденными заживо. Он плюхается на тонкий матрас, раскинув в стороны руки и ноги — этакая звезда, — и пристально вглядывается в созвездия трещин на оштукатуренном потолке, который, судя по всему, был выкрашен в светло-синий цвет давным-давно. Такое чувство, словно каждый раз, когда он разглядывает потолок, трещины меняют местоположение. Но он-то знает, что это невозможно.

«Знаю, знаю…» Он будто бы сам себе поет монотонную колыбельную.

«Что я знаю?» Что-то… нечто… Кто мог бы ответить точно, имей он те трещины, что появляются в его голове?

И синий цвет неизменно пробуждает в нем воспоминания о Лили. Лазурное небо, под которым они отдыхали, когда только начинали встречаться; аквамариново-белый прибой, в котором он, догоняя ее, плыл на глубину. А еще синие птички, щебечущие в ветвях старого сикомора, что рос во дворе их дома в Мэриленде. Вскоре после женитьбы было время, когда Лили в качестве хобби разводила колокольчики. Еще она любила одеваться в одежду разных оттенков синего: летом блузки без рукавов цвета синего пороха, осенью кардиганы строгого синего цвета, зимой кобальтовые парки, весной джинсовые рубашки. Особенно он любил весеннее время, после суровых зим с ледяными ветрами, когда она закатывала рукава и демонстрировала восхитительную кожу рук.

Лили с ее крепким сухощавым телом и яркими васильково-голубыми глазами. На лошади скакала почище любого мужика, а в постели была сама женственность. В моменты близости она была такой нежной, так мило ворковала, что он с радостью исполнял любые ее капризы. Он единственный мог видеть эту сторону ее натуры, о которой даже их сын Кристофер не догадывался. Как бы ни было горько, он понимал истинную природу чувств Лили по отношению к себе, но сам влюбился безумно, без памяти. Когда он впервые увидел ее в университете, где Лили пробовалась на роль в любительском спектакле, его словно ударили чем-то тяжелым, так что он едва не грохнулся на пол.

В то время он подвизался на театральном поприще и постигал премудрости искусства гримера. И через неделю ему предстояло работать над лицом Лили — состарить его, поскольку роль на пробах она получила, великолепно сыграв даже тогда, без всякого опыта и подготовки. Она была рождена актрисой, слова на сцене произносила так, будто они идут от самого сердца и выражают подлинные ее мысли и чувства.

Он любил свою работу. Образы, им созданные, были для него более реальными, нежели сами актеры. Последних он находил скучными и самонадеянными. Каждый раз, когда требовалось изобразить кровь или раны, он внедрял технические новшества, а все потому, что размышлял о причинах повреждений героя, жил этим, представлял все так ярко и подробно, что постоянно заслуживал поощрения от руководства факультета, хотя за четыре с лишним года оно менялось неоднократно.

Гримировать Лили было равносильно занятию с ней любовью. Он отчетливо ощущал, что преображает ее не только внешне, но и внутренне. С его помощью она становилась другим человеком. Неизвестной величиной. Он чувствовал тогда удивительную, буквально трансцендентную близость. Он словно убивал ее, но только для того, чтобы она воскресла во всем своем великолепии, когда выйдет на сцену.

Поначалу он совершенно не волновал Лили, по крайней мере, она ухитрялась держаться равнодушно. Ему уже была известна ее репутация. Несколько человек из круга его друзей и знакомых советовали ему держаться от Лили подальше. Но как водится, после таких предупреждений она стала еще желанней. Страсть разгоралась в нем все сильнее и угрожала поглотить без остатка.

— Ты хочешь меня. Возможно, ты думаешь, что хочешь меня, — сказала ему Лили в один из первых дней знакомства. — Но я знаю, чего ты хочешь.

Она очень удивила его, однако со временем он принял как непреложный факт: как бы странно ни звучало то, что говорит Лили, все это — правда. Она достаточно им заинтересовалась, чтобы провести небольшое расследование. При этом Лили не производила впечатления человека, который станет терять время на несущественную для него ерунду. Так и оказалось. Спустя шесть месяцев после окончания университета они обручились.

К тому времени он оставил ремесло гримера и занимался изготовлением декораций для спектаклей. Ему уже недостаточно было просто преображать лица — от этого веяло смертной скукой. Хотелось воссоздавать реальность в более крупных масштабах, давать волю воображению на бо́льших холстах, нежели человеческие лица. Его работы высоко ценились. В них он передавал не только общий замысел драматурга, но и ухитрялся подчеркивать особенности характеров основных действующих лиц. Он тщательно представлял себе каждого персонажа, находил у него наиболее значимую черточку и вкладывал ее в свои работы.

Еще через год, в июне, они поженились. Это было прекрасно, или, точнее, Лили была прекрасна в блестящем сатиновом платье с невесомыми рукавами из тюля. Однако не обошлось и без ложки дегтя. Во время свадебной гулянки он вышел облегчиться и, вернувшись, увидел Лили со своим кузеном Уиллом, они мило беседовали. Что разозлило его больше всего — Уилл держал его новоиспеченную супругу за обнаженное предплечье. Белый тюль рукава был поднят, словно занавес будуара, открывая то, чего не следовало касаться никому чужому. Это было немыслимо.

Потребовались усилия четырех человек, чтобы оттащить его от кузена, лицо которого к тому моменту превратилось в кровавую кашу. Он медленно покидал поле боя, испытывая дикий восторг при виде противника, который не мог самостоятельно держаться на ногах.