Ли Чайлд - Триллер Страница 68

То, что вытворяла в постели Лили, напоминало искусные эротические ритуалы. Неудивительно, что он испытывал неземное удовольствие, без которого со временем уже не представлял жизни. Позже он с горечью осознал, что тем самым Лили крепко-накрепко привязала его к себе.

Как только он разглядел наконец истину за глянцевым фасадом, все переменилось. Лили, как выяснилось, работала в Агентстве — но не в агентстве недвижимости Филдстоуна и не в пиар-агентстве Марча и Массона (в последние годы). Точнее, она числилась в конторе Филдстоуна, а затем у Марча с Массоном, но обе фирмы принадлежали Агентству и им управлялись. Это были точно такие же искусно имитирующие реальность декорации, каких он сам создал десятки.

В дверь номера кто-то тихонько поскребся. Он повернулся, чтобы посмотреть судьбе прямо в глаза, будто это объектив камеры. Пускай они входят. Его враги. Теперь он готов их встретить, ведь когда они проникнут в номер, то найдут там Гарольда Мосса или Макса Брандта. Ничто для него уже не будет иметь значения, а вот его враги здорово разочаруются. Его самого больше нет, он исчез, растаял, словно свеча на жаре.

На чем он остановился? Ну да, Лили. Конечно Лили. Его альфа и омега.

— Я знаю, чего ты хочешь, — сказала она, когда их отношения только начинались.

И была права: она видела его насквозь, до самой сердцевины. Пустой сердцевины. Собственно, он убежден: она и вышла за него именно потому, что внутри у него была пустота; она могла сделать из него идеального любовника. Она могла вывернуть его наизнанку и обратно, могла лепить из него все, что угодно.

Спустя годы он как-то спросил жену:

— Чего ты хочешь от меня?

Была ночь, они лежали в постели, обнаженные и мокрые после акробатических упражнений. Лили все еще сидела на нем верхом и не желала слезать. За окном стояла тишина. Так было всегда, когда они занимались любовью, — будто все остальное вокруг переставало существовать.

— Мне казалось, это вполне очевидно. Я люблю тебя.

Она обманывала, но, наверное, не в первый раз. «Не смотри на меня так, у меня от этого мурашки по коже». Или как она говорила, пока он гримировал ее, пока убивал ее: «Ты ничто для меня. Мне все равно, живой ты или мертвый». А потом, возродившись на сцене, она кидала взгляды за кулисы, туда, где, как она знала, он имел обыкновение стоять во время каждого представления, и улыбалась.

Актеры, конечно, все большие мастера создавать свой мир, но ложь… нет, это совсем другое. Сейчас, по прошествии стольких лет, в другой уже жизни, когда он в номере изнывает от жары — хотя по календарю сейчас зима, — ему кажется, что Лили пристрастилась врать точно так же, как другие могут пристраститься к героину или кокаину. Он подозревал, что жена получала кайф от своей лжи. Нет, не подозревал — знал, поскольку, формируя личность мужа по собственному разумению, Лили раскрывала и всю свою подноготную; он изучил жену так же хорошо, как и она его.

Возможно, именно этим она все и погубила — нет, не самим фактом лжи, а тем, как лгала. Когда характер лжи изменился, совсем незначительно, но очевидно, он это уловил. Однажды Лили отправилась в одну из своих «деловых» поездок, и он проследил за ней до сельской глуши посреди штата Мэриленд. Там он видел, как она сунула что-то в разукрашенный скворечник, прибитый к кривому деревянному столбу. Лили тут же уехала, а он остался. Через двадцать минут появилась машина. Вышедший из нее человек направился прямо к столбу и вытащил из тайника то, что спрятала Лили. Этого человека он несколько раз щелкнул кнопкой цифровой камеры с десятикратным увеличением.

Снимки он отнес людям из Агентства, и те сразу же пришли в заметное возбуждение. Затем он показал им найденный в комнате Лили клочок бумаги с непонятным знаком.

— Это не руна, — сообщили ему люди в Агентстве и забеспокоились еще сильнее. — Это буква арабского алфавита.

Он просыпается в темноте и мгновенно вскакивает с постели, поскольку в полной тишине слышит громкое сопение — как будто прямо за дверью находится большая, враждебно настроенная собака. Когда же он умудрился заснуть? Никак не вспомнить, да это все равно не имеет значения. Минуты бегут и бегут, но на дворе еще глухая ночь.

Сунув руку под подушку, он смахивает водяного жука с вороненого дула полуавтоматического пистолета, который многие годы служил ему верой и правдой. На рукоятке ряд засечек — каждая означает человека, сраженного выстрелом из этого оружия. Таким образом, люди, убитые им, всегда рядом, как и любовницы, в которых он разочаровался. Таким образом, он может подтвердить свой рассказ о местах, где ему пришлось побывать, перед тем как очутиться в этой дыре. Кому-то подобный ход мыслей покажется извращенным, даже алогичным, но он-то никогда не опускался до рассуждений на тему, есть ли хоть капля логики в его убеждениях.

Хотя в этом нет нужды, он еще раз проверяет пистолет — тщательный уход за оружием всегда составлял предмет его гордости. Вся обойма на месте. Он достает запасную, кладет в левый карман и еще одну — в правый, чтобы наверняка.

Вдруг комната наполняется шумом, дверь начинает ходить ходуном. Он бросается к окну и открывает жалюзи. Едва не ослепляя, в комнату врываются мириады огней ночного Буэнос-Айреса. Он забывает о своем решении оставаться в номере и настежь распахивает окно. За крошащимся бетонным выступом проходит металлическая пожарная лестница, и он, оттолкнувшись ногами, перебирается на нее. Шум в комнате становится оглушающим. Не оборачиваясь, он быстро взбирается по ступенькам, задыхаясь, но не задерживаясь даже на секунду, чтобы посмотреть на распростершееся над головой ночное небо или высящиеся вдали темные горы. Когда он оказывается на крыше, то первое, что видит, — это раскинувшийся внизу блестящий океан. Волны накатывают на изогнутый дугой песчаный берег, который цветом и формой здорово напоминает реснички Лили.

Он оглядывается по сторонам. Вокруг простирается, подобно пустой сцене, голая крыша, пахнущая креозотом и протухшей рыбой. Здесь и там торчат прямоугольные кожухи вентиляционных шахт, но доминирует над всем металлический каркас, к которому крепится огромная неоновая вывеска с названием отеля: «ЭЛЬ ПОРТАЛ». Претенциозное название — можно подумать, что это дворец наслаждений, а не захудалая дыра, кишащая водяными жуками. Но ему-то все абсолютно ясно. Это не более чем декорация, гигантская, ярко раскрашенная фантазия, призванная имитировать реальную жизнь. Снизу вывеска смотрится, но здесь, вблизи, уродливая черная тяжеловесная конструкция производит угнетающее впечатление.

Со стороны лестницы доносятся звуки, и он отступает назад. С пистолетом наготове идет к ближайшей вентшахте и, скрючившись, прячется за ней. Теперь преследователи, едва появившись на крыше, сразу окажутся у него на мушке. За спиной неоновая вывеска шипит и освещает все вокруг неестественным светом, словно умирающая звезда. Голуби описывают круги в пылающем небе. Далеко внизу заливается лаем собака — этот зов одиночества ему близок и понятен.

Тут он замечает промельк над парапетом — тень, неясный силуэт, чернеющий на фоне окружающей ночи, — и нажимает на спусковой крючок. Тень становится отчетливой и приобретает человеческие очертания. Неизвестный неспешно движется к нему, хотя он продолжает стрелять. Отбросив опустевшую обойму, он отбегает к следующей вентшахте, загоняет в пистолет вторую обойму и сразу же палит, палит, пока не опустошает и ее. Шагает во мглу скрещенных над головой металлических конструкций, держащих вывеску, и вставляет последнюю обойму. Карабкается в море разноцветных сверкающих огней, словно это последнее, что связывает его с прошлым, и стреляет… Но теперь он знает: неизвестный будет неотвратимо приближаться, равнодушный и неуязвимый…

Он просыпается в полной темноте, мокрый от пота, сознание наполовину парализовано. Кошмар отчасти представляется более реальным, чем окружающая действительность. Определенно, он более реален, чем любые события из его прошлой жизни. Судя по всему, это был вещий кошмар, поскольку в дверь стучат. Но нет, он так же мало верит в иррациональное, как и в рациональное.

За дверью не слышно никакого собачьего сопения, лишь обычный человеческий голос. Он снимает пистолет с предохранителя и, лавируя между вырванными, разрезанными и сложенными в несколько раз страницами из журналов (наступать на них он не осмеливается!), пробирается к двери. Но он не настолько глуп, чтобы вставать прямо перед дверью, нет. Враги не зря завлекли его этим добреньким голосом — почти наверняка они сейчас изрешетят дверь автоматной очередью. Только им не провести его!

Он делает вдох, медленно и ровно выдыхает — спустя какое-то время он точно так же, хладнокровно нажмет на спусковой крючок. Затем осторожно изгибается и заглядывает в глазок. Смотрит несколько секунд, потом моргает и снова смотрит. Распрямляет спину. За дверью находится его сын.