Шарлотта Линк - Эхо вины Страница 69

Мне было ясно, что она не сможет быстро собраться и снова уехать со мной. Но я уповал на то, что мы подберем для ее отца подходящий дом для престарелых, отправим его туда, а его лачугу продадим или будем сдавать жильцам. Да, Ливия звонила в несколько богаделен, заказывала оттуда рекламные проспекты и даже посетила одну из них лично… Однако довести дело до конца она так и не решилась. Все планы зависли и застопорились, и вскоре она поведала мне, что папа не хочет покидать собственный дом, не хочет, чтобы за ним ухаживали чужие люди. Она сказала, что не может принудить отца делать то, чего он не желает и чему активно сопротивляется.

Вот так мы и оказались в тупике. Жребий брошен. Я понял, что Ливия останется с отцом, что она смирилась со своей ролью сиделки. Характер у нее совсем как у ее матери – покорная, безропотная женщина. Немного странно в современных условиях, правда? Однако это так.

Конечно, я не хотел разводиться с ней через неделю после свадьбы. Я уговаривал себя, что в принципе мне все равно, где писать роман, и надеялся со временем уговорить жену сдать старика в богадельню. Я рассчитывал, что мы проживем с ним вместе примерно год, не больше.

Мы прожили с ним двенадцать лет. Двенадцать лет, которым трудно найти оправдание. Мы постоянно возвращались к вопросу о доме престарелых, и постоянно этому что-то мешало. То – подождем до Рождества. То – дотянем до его следующего дня рождения. То – дай ему провести последнее лето в своем доме! То – не отправлять же его в интернат осенью, когда все так уныло и серо. Ты понимаешь, Вирджиния? Двенадцать лет мы прожили с надеждой, что вот сейчас, сейчас он переедет в дом престарелых, и, наверное, не замечали, что с каждым годом эта цель все больше отдалялась от нас.

Я метался по маленькому городку, как тигр по железной клетке. Десять шагов налево, десять направо – и все, больше идти некуда! Я знал, что все соседи считают меня бездельником и нахлебником, а Ливию – чуть ли не святой. Стоило мне только присесть в единственном кафе на главной площади городка, чтобы наконец-то поработать над своими записями, как на меня начинали пялиться толстомясые домашние хозяйки, которые ходили мимо за хлебом, подвязав свои наплоенные локоны старушечьими косынками. Если я хотел побыть вечером в одиночестве и поужинать в кафе, то там обязательно начинали свои заседания какие-нибудь дурацкие кружки по интересам или материнские клубы. Я то и дело получал втыки от совершенно чужих людей зато, что не подмел начисто полоску асфальта перед нашей калиткой или не подстриг какой-нибудь паскудный куст, ветки которого – о ужас! – перекинулись на территорию соседей.

Меня упрекали за то, что я не ходил на регулярные общественные посиделки за чаем, уклонялся от жарки сосисок на филе во время уличных шествий, отказывался руководить соревнованиями по бегу в мешках, которые устраивали по выходным школьники… Я никому не делал ничего плохого, я был индивидуалист, и как раз это считалось самым тяжким из преступлений. Иной раз мне вообще не хотелось выходить из этого уродливого дома, который принадлежал отцу Ливии. Но тогда я вынужден был постоянно наталкиваться на мерзкую рожу старика, а это было еще более невыносимо. Не было такого места, где мне было хорошо, где я ощущал бы мир и покой.

Не было у меня и места, где я мог бы вплотную заняться творчеством.

Конечно же, я подумывал о том, не свалить ли мне оттуда насовсем. Просто так взять и уйти. Или поставить Ливии ультиматум. Дать ей срок, до которого я еще потерплю, но чтобы потом жизнь кардинально переменилась. Однако я так и не решился выдвигать ей требования. Ведь я и так прекрасно знал, чем все кончится: Ливия ничего не решает. Она не сдвинется с места ни на сантиметр. Она останется с отцом, поскольку не сможет заглушить свое чувство долга. А я буду сидеть где-нибудь в одиночестве и мучиться, представляя себе, как папаша терроризирует и изводит ее, как она выбивается из последних сил, старается угодить ему, но тот все равно вечно недоволен. Также я знал, что есть хозяйственные дела, с которыми она просто не справится.

Любил ли я ее еще по прошествии двух-трех лет после свадьбы? Обстоятельства складывались не в пользу укрепления наших чувств. Я испытывал отчаяние, разочарование, часто бесился, мне казалось, что я попал в волчью яму, из которой никогда в жизни не выберусь. Я изо всех сил пытался заработать собственную копейку. Да, я жил и на деньги тестя, но это по большому счету казалось мне справедливым, поскольку я следил за домом и садом, а также всегда был к услугам как санитар, когда старикашку приходилось таскать к врачу или на прогулку. Но это было, конечно, совсем не то же самое, что работать и получать регулярную зарплату. Кроме того, папашка вечно попрекал меня куском хлеба.

Постепенна я стал считать Ливию виноватой в том, что мы живем в такой заднице. В общем-то я понимал, что и она оказалась в такой ситуации не совсем по доброй воле, что к этому ее вынудили жизненные обстоятельства. Однако мне все больше и больше казалось, что я бы не застрял в подобном болоте, если бы не встретил ее. «Зачем я вообще связался с ней? – постоянно спрашивал я у себя. – Как много в жизни вышло бы по-другому!»

Я все меньше и меньше уважал ее. Кто она такая? Серенькое существо, с раннего утра снующее туда-сюда то с горшком, то с тряпкой, лишь бы угодить своему паршивому папику. Худенькое, бледное, невыразительное создание… Ее покорность судьбе приводила меня в настоящее бешенство. Она даже не пыталась хоть раз вправить мозги своему старикану, поставить его на место! Ведь она могла, могла в ответ на его брюзжания прикрикнуть на него и дать ему понять, что с ним будет, если она просто повернется и уйдет!

Но это было не в ее характере. Каков человек в колыбельке, таков и в могилке. Ее не переделаешь.

И вот так мы и сидели в том городке, как квочки. Шли годы, и вдруг старик умер. В прошлом году. Однажды утром мы нашли его в постели мертвым. Я глядел на него и не мог поверить своим глазам. Но это была правда. Он действительно откинул копыта, и мы стали свободны.

Я, конечно, знал, что Ливия не хотела отправляться в кругосветное путешествие. И, наверное, я был не прав, что надавил на нее с этим решением. Однако, черт побери, мне так хотелось использовать свой шанс; вырваться из плена, разорвать на себе все обрыдшие цепи! Можно было, конечно, продав дом, переехать в другой город – и точно так же засесть там, словно в болоте, ведя себя так, будто ничего не случилось. Но об этом я даже думать не хотел! Я страстно желал полной, безоговорочной свободы! Я хотел оставить за плечами все – мою страну, моих знакомых, мое гражданство. Я мечтал лишь о том, чтобы качаться на корабле по волнам и чтобы надо мной простиралось лишь синее небесное раздолье. Чтобы вокруг была воля, чтобы под палубой плескалась глубокая вода, чтобы я мог чувствовать на губах привкус морской соли и слышать пронзительные крики чаек. Я хотел увидеть другие страны, познакомиться с новыми людьми.

Я больше не желал, чтобы на моих ногах висели кандалы каторжника. Я хотел писать роман.

Моя мечта сначала воплотилась, но… Ты знаешь, как трагически все кончилось. Мы дошли до Ская, и море отобрало у нас все наше добро. Мне сорок три года, и я абсолютно нищий. Теперь я постоянно спрашиваю у себя: а может, именно это и есть настоящая свобода? Мне нечего больше терять, не за что больше цепляться. Может, именно о такой свободе я и мечтал те ужасные двенадцать лет?

Или, наоборот, я стал более зависимым, чем прежде? Кто я? Счастливец, избежавший верной смерти, неудачник, профан, горемыка… Мою ситуацию можно описать как очень красивыми, так и довольно грубыми словами – думаю, ни те ни другие не годятся. Ведь правда неоднозначна, она многоцветна и многогранна. В светлые дни я думаю, что я счастлив и мне можно позавидовать. В черные дни все кажется мне кошмаром, мне чудится, что я сплю и вижу страшный сон, и хочется лишь одного – поскорее проснуться.

Но в моей жизни произошло еще кое-что. И хотя я говорю об этом только сейчас, напоследок, это самая важная часть. Это бросает совершенно новый свет на все случившееся.

После того как я потерпел крушение у берегов Ская, в моей жизни появилась ты. Стоило потерять все, чтобы встретиться с тобой. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Разве это не чудо?!

Я сказал тебе, что моя жизнь располосована на белые и черные дни. Начиная с прошлых выходных мне кажется, что все темные дни уже позади.

6

Без пятнадцати четыре Дженни поняла, что ее добрый волшебник так и не прилетит. Она больше не решалась заходить в магазин канцтоваров, но украдкой глядела сквозь витринные стекла и видела, что покупателей внутри нет. Лишь скучающий владелец лавочки похаживал вдоль прилавка туда-сюда, листал какой-то журнал и беспрерывно зевал.

Дженни заняла наблюдательный пост на противоположной стороне улицы, рядом с офисом небольшого агентства недвижимости. В витрине были развешаны фотографии разных домов, выставленных на продажу, и Дженни притворилась, будто внимательно разглядывает фото и подписи к ним. С этой точки ей хорошо была видна дверь канцелярской лавочки. Дежурила она тут уже целый час, и за все это время туда вошли лишь три человека и вскоре снова вышли. Это были девушка с мелированными волосами, старушка с палкой и молодой человек в сером костюме и алом галстуке.