Джон Бердетт - Бангкок - темная зона Страница 7

Викорн вскинул руки и приподнял плечи.

— Следовательно, сейчас самое время заключить с ним сделку. Ты так не думаешь?

Я смирился с мыслью, что в этот день мне не удастся поговорить с полковником о деле Дамронг. Извини, фаранг, но грядет отступление от темы.

5

В качестве следователя, отвечающего за обвинение Ямми, я держал его дело в голове и, пока ехал на такси в Лард-Яо, вспоминал детали.

Он родился в Сендае в семье мелкого служащего. Его отец работал в корпорации «Сони», мать — традиционная японская домохозяйка, со всей страстью и неутомимостью готовившая к столу мясо кита с морскими водорослями.

Решающим моментом в первые годы жизни Ямми стало то, что его отец имел доступ к образцам товара корпорации, особенно фотоаппаратам. Наш герой научился наводить объектив, щелкать затвором и почти одновременно ходить, и в результате не развил навыки речевого общения. В интровертной культуре это почти не имело значения, но его письменная речь была тоже не на высоте.

Отец Ямми не слишком расстраивался — он сполна познал прелести жизни по струнке и рассмотрел в изъянах сына проявление гениальности. Пожертвовав многим, семья переехала в Лос-Анджелес, где пробелы в образовании юноши остались незамеченными.

При первой возможности отец поместил его учиться в школу кинематографии. Все шло хорошо до тех пор, пока семья не отправилась на экскурсию в Сан-Франциско, где Ямогато-старший умудрился стать единственным за два десятилетия туристом, который попал под трамвай. Выплаченную страховку мать отдала за образование Ямми, но сама не согласилась ни минуты дольше оставаться в Америке. Оставшись один на один с собственной гениальностью, но лишившись коронного материнского блюда — стейка из китового мяса в морских водорослях, Ямми тем не менее легко получил профессию голливудского оператора.

— Ты просто супер, — хвалил его любимый режиссер. — У тебя азиатское внимание к деталям, твоя натура не помеха бизнесу, и ты понимаешь тонкости искусства. Далеко пойдешь в рекламе.

— Я не хочу далеко идти в рекламе, — отвечал ему Ямми. — Хочу снять игровой фильм.

Режиссер грустно покачал головой. Он тоже когда-то хотел снимать игровое кино. Как первый, второй и третий операторы. Как главный осветитель, звукоинженер и техник на площадке.

— Это не так просто, парень. Одного таланта недостаточно.

Ямми уже это понял. Если бы студии ценили талант, то не выпускали бы год за годом одну и ту же муру. Разумеется, случалось, что и в Голливуде делали что-то как следует, но Ямми не интересовал американский рынок. Он мечтал вернуться домой, как только отточит свой талант до острия бритвы. Его кумирами серебряного экрана были Акира Куросава, Тэйносукэ Кинугаса, Сергей Эйзенштейн, Витторио де Сика, Ингмар Бергман, Луи Буньюэль — кинематографические гении, о которых не слышали не только в Голливуде, но даже в кинематографической школе. И еще он знал, что его успеху в Калифорнии мешает социальный барьер, который скорее всего непреодолим. Правда, именно в это время он со своей группой снимал рекламу духов в Колумбии, хотя за те же деньги, но гораздо проще, это можно было сделать на любой горе в Колорадо. Ямми писал в факсах своим приятелям в Сендае: «Я здесь чужой, во-первых, потому что не нюхаю кокаин, во-вторых, потому что не употребляю кокс, и, в-третьих, не балуюсь „марафетом“. Все принимают меня за внедренного агента ФБР».

Каждый вечер после съемок они с режиссером заводили привычный разговор, а режиссер в это время выкладывал на мраморном столе расточительно длинные линейки белого порошка.

— Все дело в деньгах, — говорил он. — Чтобы снять независимый артхаусный фильм, требуются спонсоры, у которых денег столько, сколько им требуется в каждый данный момент, и поэтому не нужно опасаться потерять несколько десятков миллионов на рискованном предприятии. Знаешь, кто подпадает под эту категорию?

— Да, — отвечал Ямми.

— Наркоторговцы. — Режиссер закрыл указательным пальцем одну ноздрю и наклонился над столом. — А знаешь, кто заправляет наркоторговцами?

— Да, — отвечал Ямми.

— А знаешь, кто заправляет в Лос-Анджелесе мафией?

— Бюро, — отвечал Ямми.

Когда они вернулись в Калифорнию, режиссер решил дать талантливому японцу уникальный шанс. Вечеринка состоялась в расположенном в пустыне тайном, уединенном особняке, о котором прекрасно знали все, кто хоть что-нибудь значил в киноиндустрии. Ямми запомнились мужчины и женщины, взирающие большими, словно «летающие тарелки», глазами на белую гору посреди банкетного стола, но даже он знал, что эта гора отнюдь не свадебный торт. К услугам присутствующих были полуобнаженные девушки, мальчики и свободные спальни, но большинство не могли отвести взгляда от белой горы. Через пять минут все, кроме Ямми, испытывали непоколебимую уверенность в себе, но то и дело натыкались на мебель и несли несусветную чушь.

— Тебе не следует удивляться по поводу шефа лос-анджелесского отделения бюро, — раздался сзади голос режиссера, подошедшего неверным шагом к Ямми. — Фэбээровцам же надо получать сведения, кого необходимо убить в Колумбии и Боливии. А откуда взять такую информацию, если не от мафии в Лос-Анджелесе, которая покупает наркоту оптом? Можно их арестовать, но тогда иссякнут источники разведданных. Вот почему шеф сегодня здесь. — Режиссер, наверное, думал, что едва заметно кивнул в сторону крепкого коротышки, хотя на самом деле тряхнул головой, словно заржавший конь.

Главный лос-анджелесский фэбээровец тем временем протянул руку и заграбастал полную пятерню от белой горы.

— Вот это и есть свобода, — вздохнул режиссер.

На следующий день, в подавленном состоянии, оттого что не воспользовался золотым шансом сделать карьеру и не свел дружбу с мафией во время кокаиновой оргии, Ямми решил, что в нем нет того, что требуется для успеха в Лос-Анджелесе, и упаковал чемоданы.

Оказавшись с мамой в Сендае, он позвонил приятелю, работающему в киноиндустрии в Токио. Приятель умудрился снять игровой фильм о свихнувшемся мастере пирсинга, который убивал все, что двигалось, кроме своего домашнего хомячка, за которого в конце концов и отдал жизнь. Кино с треском провалилось, но какое это имеет значение? Приятель среди прочего бессмысленного существования все-таки сделал один художественный фильм. Ямми нанес ему визит в токийском районе Шинбаши.

— Послушай, — сказал приятель после пяти бутылок саке, — в наши дни есть всего один способ снять фильм — найти инвесторов…

Ямми закончил за него мысль.

Что ж, фаранг, полагаю, ты уже и сам догадался, что произошло дальше на японщине: славный Ямми впал в алкогольную депрессию, и потребовалось десять лет, чтобы он поддался неизбежному. Надо отдать должное Ямми — он чуть не разбогател. Но, как многие начинающие бизнесмены в моей стране, сделал роковую ошибку: предпочел покупать товар у армии, а не у полиции. Более того, приобрел какие-то занюханные десять килограммов у злейшего врага полковника Викорна генерала Зинны, поэтому мой шеф его схватил и готовил показательный процесс, в ходе которого будет неизбежно вынесен приговор — двойной укол нашему герою. (Отдавая дань моде в индустрии казни, мы отказались от пули в пользу инъекции, хотя один лишь Будда знает зачем — ведь приговоренные не чувствуют, как девять граммов входит им в затылок. Дело не в гуманности — все это лишь дань новым веяниям щепетильности. Я лично предпочел бы горячий свинец в мозжечок, чем медленное химическое засасывание в вечный сон. А ты что думаешь по этому поводу, фаранг?)

Как видите, все складывалось не в пользу Ямми. Но пять минут назад положение изменилось. И случилось это в ходе моего героического визита в его камеру в Лард-Яо — нашей самой большой тюрьмы на девять тысяч заключенных, построенной японцами во время Второй мировой войны в качестве концентрационного лагеря.

Представьте долгую, изнуряющую зноем поездку в место посреди тропического края света. Но вот появление приятной густой растительности дает знать, что начитается территория огромного государства заключенных.

Постойте, почему здесь такая ужасная вонь? Ах вот в чем дело — здесь находится отстойник нечистот, куда загоняют непослушных заключенных и заставляют часами, а то и днями стоять по шею в зловонной жиже. Не хотел бы я в ней утонуть.

Ладно, зажмем нос и проявим немного терпения… И вот уже меня обыскивает краснолицый тюремщик и ведет в комнату для посетителей, где я сажусь на единственный деревянный стул. Затем появляется Ямми в наручниках и цепях на ногах — японец приятной наружности лет сорока пяти, с красиво редеющими волосами и выражением мрачной решимости на лице, как у истинного художника, который понимает, что настоящее искусство недоступно современной культуре.