Ричард Дейч - Карта монаха Страница 7

Он стал рассматривать карту, истинный предмет своих поисков, и размышлять о тайной цели, руководившей ее создателем. Художник тщательнейшим образом выписал даже самые мелкие детали этой схемы подземного мира, скрытого под храмом-крепостью. Мира, известного одной лишь Женевьеве, с тайной внутри, которая ее сына приводила в восторг, а ее саму — в ужас. Майклу было все равно, куда можно прийти, руководствуясь этой картой, и какие тайны или клады обнаружатся в конце путешествия. Он думал лишь о том, что карта стоила его подруге жизни.

Не предаваясь больше размышлениям, он достал нож и изрезал карту и картину Говьера на узкие полоски. По очереди опустил полоски в бак и некоторое время наблюдал, как они растворяются в концентрированной кислоте. Ни одна живая душа их больше не увидит. На этот раз секрет монаха — шедевр Говьера, тайна давно забытых времен — и в самом деле навсегда стерт из книги жизни.

Глава 2

Каждое утро Поль Буш вставал в 6.30 утра, независимо от того, в котором часу лег спать накануне. Даже если его голова касалась подушки в 6.15, в 6.32 он все равно уже или бежал трусцой по пляжу, или выжимал гири в спортивном зале. В итоге теперь при своем высоком — шесть футов четыре дюйма — росте он мог похвастаться еще и вновь заигравшими под кожей мускулами. После душа в 7.30, одетый и готовый исполнять родительские обязанности в 7.50, он завтракал со своей женой Дженни и шестилетними детьми, рожденными с разницей в одиннадцать месяцев, — сыном Робби и дочерью Крисси. В 8.15 сажал детей на школьный автобус, после чего делал небольшую паузу — насладиться красотой пейзажа, вдохнуть морской воздух, прочувствовать момент и еще раз оценить жизнь, которая его радовала. С того дня, как он перестал работать, прошло всего три месяца, но вольная жизнь его полностью устраивала.

Затем Поль садился за руль своего «корвета», опускал верх и давал газ, и ветер трепал его светлые волосы. У кондитерской Шриффера он останавливался выпить чашку кофе, прочесть свежую газету и перекинуться парой слов с кем-нибудь из завсегдатаев заведения. А по четвергам и воскресеньям, не пропуская ни одного из этих дней, покупал один лотерейный билет. Это стало для него своеобразным наркотиком, словно, приобретая билет, он обновлял в своей душе радостную идею о скором обогащении. Сунув билет в карман, он выходил из кондитерской, преисполненный уверенности, что уж на этот раз точно выиграет. В этом радостном настроении он проводил дни и ночи, часто улыбался и говорил голосом с теплыми обертонами. Эйфория длилась несколько дней, до момента тиража, когда с высот оптимизма Поль падал в бездну уныния. Опять он не вышел в победители! Но наступало следующее утро, а с ним — возможность приобретения очередного билета, и уныние смывалось приливом новой надежды, источник которой он носил в кармане — до следующего тиража, который, как он не сомневался, принесет ему победу.

Уйти в отставку его уговорила Дженни. Хотя сначала он упирался, но практика показала, что в новом своем положении он чувствует себя как рыба в воде. Пенсионные деньги он не снимал каждый месяц, а копил, так что смог совершить четыре существенные покупки. Он приобрел ресторан с внушительным баром, «корвет» шестьдесят восьмого года выпуска, гитару «Фендер Стратокастер» и «Черный альбом» группы «Metallica». Каждый вечер в семь часов он садился в «корвет», опускал верх, включал плеер с компакт-диском «Metallica» и под рокочущий аккомпанемент к «Непрощенному» направлялся на работу. Ветер свистел у него в ушах, музыка гремела, а хриплые гневные фразы были, казалось, выражением его собственного вызова этому миру.

Ему всегда нравилась работа бармена. Сколько себя помнил, он рисовал в воображении картину, на которой сам был за стойкой бара, но тут, как и вообще часто бывает с мечтами, оправдала себя поговорка «Будь осторожен со своими желаниями». Бар представлялся пределом мечтаний. Дженни занималась рестораном, Поль отвечал за спиртное и музыкантов. Однако через месяц это занятие, как и следовало ожидать, стало привычным и наскучило. Недоставало адреналина — наркотика, оставленного там, на рабочем месте в полиции, от которого он отказался, когда вышел в отставку. Однако в любой ситуации имеются свои плюсы. Смертельная опасность теперь не маячила за каждым углом, так что Дженни обрела наконец душевное спокойствие, что было для него важно. И как он ни тосковал порой по прежним денечкам, забота о жене перевешивала.

Сидя на веранде, Буш смотрел на свой желтый «корвет». Это была единственная машина на подъездной дорожке. Достав мобильный телефон, он выбрал номер и нажал кнопку вызова.

— Привет, ты сегодня появишься?

— Я же сказал, что приду. — Это был голос Майкла. — Будь спокоен.

— Я просто хотел удостовериться. Ты где?

— Дома, — быстро отозвался Майкл. — Где же еще? А ты где?

Буш перевел взгляд на собак Майкла. Те усердно чесали задними лапами за ушами.

— Тоже дома. Увидимся вечером.

Закончив разговор, Буш встал и пересек подъездную дорожку. Когда он уже отворял дверь «корвета», ему вздумалось оглянуться. Окинув взглядом дом Майкла, он покачал головой, приласкал напоследок собак, сел в машину и уехал.

Стоя в одиночестве на кладбище Бэнксвилл, Майкл не противился нахлынувшей скорби и опять, как и много раз прежде, ощущал пустоту, которую оставила у него в сердце утрата. Могила Мэри. На камне выбито: «Бог подарил ее Майклу, Майкл подарил ее Богу». Прошел уже год, а мука и боль утраты не уменьшились. Каким-то внутренним чувством он знал, без тени сомнения, что там, где она сейчас, ей хорошо. Но даже это не помогало заполнить пустоту в сердце.

Уходящие за горизонт ряды надгробий походили на волны в море, которое закатное солнце окрасило золотом. Майкл поднял голову и осмотрелся; в этот душный июльский вечер он был здесь единственным, кто находился на земле, а не под ней. Налево — могилы его матери и отца. Все люди, когда-то бывшие ему близкими, а ныне ушедшие, окружали его теперь здесь, причиняя невыразимую боль своим отсутствием. Гибель Женевьевы усилила, умножила одиночество Майкла, так что он еще острее ощутил бессмысленность жизни. Ее смерть опять напомнила ему о собственной смертности, и, самое тяжелое, она напомнила ему о похоронах Мэри.

В кармане брюк завибрировал мобильный телефон. Майкл достал его, не глядя, отключил и сунул в боковой карман синей спортивной куртки. Он уже давно ее не надевал — в последний раз куртка была на нем еще до смерти Мэри. Он ничего не мог с этим поделать. Это была ее любимая куртка — от Ральфа Лорена, — но с момента ее кончины каждый предмет, всякая вещь у него в доме, во всей его жизни, казалось, обрела новое, особое значение. Стакан, из которого она сделала свой последний глоток воды, последний свитер, который носила, ручка, которой больше всего любила писать. У всего этого теперь был особый смысл, новый, которого не было раньше. Одни вещи вызывали улыбку, другие — слезы. Он так и не стер ее сообщения из памяти мобильного телефона, прослушивал их почти ежедневно, лишь бы услышать опять голос жены, ощутить ее чувства.

Она любила носить его рубашки, куртки и часто, поносив, оставляла в кармане какую-нибудь мелочь, напоминание о любви: билеты на бейсбольный матч, бумажку из печенья с предсказанием удачи или, чаще всего, любовную записку.

Так что когда Майкл нашел в себе внутренние силы вновь надеть эту куртку от Ральфа Лорена, у него комок подступил к горлу: он сразу понял, что находится в нагрудном кармане.

В этот вечер он не планировал идти на кладбище, но пришел из-за письма. Решение было принято спонтанно, почти бессознательно: он просто сел на велосипед и принялся крутить педали.

Держа куртку у самого лица, он осторожно отогнул клапан кармана. В момент, когда он вынимал письмо, на него пахнуло ее ароматом, налетели видения счастливых времен; захваченный потоком чувств, он закрыл глаза и вдыхал ее аромат, жаждал, чтобы она вернулась.

Он развернул записку. Почерк у Мэри был элегантный и изысканный благодаря образованию в католической школе. В некоторых местах буквы смазались, словно от слез. Он замер.

«Дорогой Майкл!

Это самое трудное письмо в моей жизни. Но я знаю, что моя боль бледнеет по сравнению с тем, что чувствуешь сейчас ты, когда читаешь мои последние слова. Пожалуйста, знай, что моя любовь к тебе вечна; что короткая жизнь, которую мы прожили вместе, стоит для меня целого столетия страсти; что радость, которую ты мне подарил, больше всего, о чем я когда-либо могла мечтать.

Мое сердце обливается кровью при мысли, что я оставляю тебя в этом мире совсем одного — без детей, которых ты мог бы назвать своими, без семьи, чтобы утешить тебя в твоем горе. Никто не знает тебя лучше, чем я, Майкл, и я уверена, что ты попытаешься похоронить свою боль, свою муку у себя в душе. Но я молю тебя — не делай этого, Майкл, чтобы боль тебя не съела, чтобы твое доброе сердце не ожесточилось.