Роберт Кормер - Герои Страница 7

Ее посещения Врик-Центра сделали мою жизнь еще полнее и насыщенней.

И, наверное, поэтому так меня бесил Джой ЛеБланк, когда он говорил, что чувствует запах смерти, которым пронизано это помещение.

— Ты слишком много говоришь, — сказал я ему, хлопая за собой дверью, когда однажды мы выходили из Врик-Центра.

— Смерть, — произнес он. — Подожди — увидишь.

Вздрогнув от тяжелых капель дождя, я удаляюсь от Врик-Центра. Мне известно, что бедный Джой ЛеБланк погиб на берегу острова Ива Джима в южной части Тихого Океана. В конце концов, он был прав.

Во Френчтауне я почти уже месяц. Март перелился в апрель, но в небе висят все те же толстые и низкие облака, и почти каждый день льет дождь. Иду по улице, и люди уже приветствуют меня, кивая или улыбаясь, потому что я стал известной личностью. Моя потертая армейская куртка говорит о том, что я ветеран, а сейчас к ветеранам относятся как никогда хорошо.

Остановившись перед магазинами на ступеньках, ведущих в Церковь Святого Джуда на углу Третьей и Механик-Стрит, я наблюдаю за Лэрри ЛаСейлом. У него все та же походка Фреда Астера и та же улыбка кинозвезды. А я подумываю о пистолете, спрятанном у меня в рюкзаке. Мне не терпится за ним вернуться.

Иногда яостанавливаюсь у женского монастыря и с удивлением ловлю себя на мысли, что, возможно, его стены скрывают от меня Николь.

В «Сент-Джуд-Клабе» ветераны, как и всегда, громко приветствуют меня, похлопывая по плечу и сразу же освобождая для меня место у бара или в толпе среди биллиардных болельщиков. Они с уважением относятся к моему молчанию и анонимности. Все говорят теперь о новых «Черри» и «Фордах», сходящих с конвейеров Детройта, и о свободном выходе на Третью Стрит без необходимости отдавать честь офицеру, и еще о возможности переодеться в гражданскую одежду вместо униформы.

Артур, Арманд и Джо все еще остаются завсегдатаями клуба. Никто из них пока еще не стал ни полицейским, ни пожарником, не поступил в институт и не начал работать на фабрике. И это — лишь затянувшееся затишье между одной жизнью и другой. Они пьют пиво или вино, играют в бильярд или просто разговаривают. Они все время разговаривают, вспоминая дни перед самой войной, монахинь в школе прихода Святого Джуда, длинные проповеди Отца Балтазара, бейсбол на Картировских Полях и таинственного незнакомца, посетившего Френчтаун прошлым летом, который как никто мог отбить мяч битой, а потом побежать за ним с такой скоростью, что многие думали, что за ним скрывался инкогнито какой-нибудь игрок из главной лиги. Еще они могут вспомнить Беби Рут или Лу Герига.

Пиво в моем стакане становится теплым и выдохшимся, а я продолжаю быть начеку, если вдруг появится Лерри ЛаСейл, или кто-нибудь упомянет его имя.

Старик Стренглер подливает мне в стакан пива и не возражает, если не заказываю еще. Он — бармен, уборщик и большой любитель о чем-нибудь поспорить. Артур рассказывал, что в былые времена Старик Стренглер выступал борцом на карнавалах, проводимых во Френчтауне. Он часто побеждал приезжих чемпионов, которые боролись с местными борцами. Он был знаменит своим удушливым захватом, парализующим противника. Он со временем охрип. Артур говорит, что на одном из таких карнавалов он получил сильный удар в кадык от поверженного им противника. У него редкие седые волосы, но в глазах всегда ясность и осторожность, а под его белой рубашкой рисуются сгустки мышц, и галстук-бабочка шевелится, когда он говорит.

И всегда приходит момент, когда в этом клубе внезапно наступает тишина, словно все устали, но идти домой еще слишком рано. Музыкальный автомат молчит также. Я наблюдаю, и вижу. Вижу, как у Артура дергается угол рта, словно его губы растягивают какие-то невидимые пальцы. Арманд уставился в пустоту и видит что-то, невидимое всем остальным. В его глазах внезапно появляется вспышка… чего? …ужаса? …кошмара? Когда я отворачиваюсь, то вижу Джорджа Рочела, треплющего рукой завязанный рукав, где должна быть другая его рука, наверное, утонувшая где-нибудь в южной части Тихого океана или оставленная в густых джунглях, как однажды прошептал мне Артур. В нарастающей тишине слышу свой собственный голос. Он звучит необычно громко в моих ушах, когда я, наконец, задаю вопрос, возникший у меня с того момента, когда только прибыл во Френчтаун.

— Кто-нибудь знает, когда возвратится Лэрри ЛаСейл?

Мой голос удивляет меня. Внезапно он стал сильным и ясным. В нем исчезла хрипотца. Глаза Артура впиваются в меня. В них любопытство и подозрение. Он какое-то мгновение изучает меня, затем отворачивается, подняв свой стакан:

— За Лэрри ЛаСейла, — призывает он. — За святого патрона Врик-Центра.

Мне любопытно, шутит ли он, или в его словах всего лишь сарказм, но он значительно кивает в мою сторону, подняв высоко свой стакан.

— И за тех детей, кому посчастливилось его знать, — добавляет Джо ЛаФонтеин, подняв свой собственный стакан.

Все поддерживают, и я с удивлением наблюдаю, как Старик Стренглер наливает себе в стакан красного вина. Я никогда прежде не видел, чтобы он пил.

— За Серебряную Звезду и за тех, кто носит ее, — рычит он. — И за Лэрри ЛаСейла, за лучшего из лучших…

— Эй, Стренглер, где твой альбом? — спрашивает Артур.

Стренглер ставит свой стакан, залезает под прилавок и достает оттуда большую книгу в черном кожаном переплете. Он смотрит на меня и говорит:

— Вот они — все здесь, — на обложке печатными буквами оттеснено: «Воины Френчтауна». Он пролистывает страницы, на которые приклеены вырезки из газет и фотографии одетых в униформу мужчин и женщин.

Он раскрывает двойную страницу, на которой много вырезок с заголовками, статьями и снимками Лэрри ЛаСейла. Самый большой заголовок возглавляет эту страницу: «СЕРЕБРЯНАЯ ЗВЕЗДА ВРУЧАЕТСЯ ЛЕЙТЕНАНТУ ЛаСЕЙЛУ».

— У него много медалей, — каркает бармен. — За верную службу, за удачное завершение операции, но Серебряная Звезда — только за героизм, — в его старческом голосе внезапно появляются гордые нотки. — За храбрость и отвагу.

Другой заголовок ниже на полстраницы гласит:

«ЛаСейл берет в плен врага и спасает жизнь своим товарищам, морским пехотинцам».

- Танцор становится героем, — говорит Артур. Он замолкает и поворачивается ко мне. Близко наклонившись, он говорит:

— Этот голос, которым ты спросил о Лэрри ЛаСейле, теперь мне знаком. Ты — Френсис Кассавант. — в его глазах проявляется окончательная уверенность. — Ты участвовал…

— Возвращал мячи во время игр на Картировских полях, — говорю я, понизив голос, боясь того, что дни моей анонимности сочтены.

Его глаза становятся большими, и он декларирует:

— У тебя есть собственная Серебряная Звезда. И ты также занесен в книгу Стренглера.

И когда он поворачивается, чтобы громко назвать мое настоящее имя, я касаюсь его плеча. — Не поднимай шум, Артур. Дай мне остаться тем, кто я есть, — и проверяю на ощупь, на месте ли шарф и бандаж.

— Ты заслуживаешь признания, Френсис, — шепчет он. — Ты — чертов герой, — он недоверчиво качает головой. — Маленький Френсис Кассавант. Упал на гранату и спас… сколько человек ты спас, Френсис? Сколько товарищей могло погибнуть?

Подняв шарф, я делаю маленький глоток пива — хоть что-то, чтобы избежать ответа на его вопрос.

Затянувшаяся тишина завершается.

— Окей, Ты заслуживаешь уважения с моей стороны. Если не хочешь об этом говорить, то я не буду об этом, — он хлопает меня по спине. Я смотрю куда-то вдаль, мимо восторга в его глазах. — И я сохраню твою тайну.

Сренглер возвращает книгу обратно под прилавок, и начинает вытирать его сверху влажной тряпкой.

— Хорошо, что мне больше не нужно ничего добавлять в эту книгу, — говорит он, и, глядя на меня, он дает ответ на мой вопрос: — Никто не знает, когда он вернется. Но рано или поздно они все вернутся во Френчтаун.

Артур подталкивает меня в локоть. И все еще шепотом он спрашивает:

— Врик-Центр. Пинг-Понг! Ты был чемпионом по Пинг-Понгу, правильно?

— По настольному теннису, — поправляю его я, и делаю это мягко, вспомнив Лэрри ЛаСейла и тот короткий момент триумфа, когда я стал чемпионом по настольному теннису во Врик-Центре.

— Что случилось? — спросил Лэрри ЛаСейл.

— Ничего, — ответил я.

Он нашел меня сидящим в одиночестве на ступеньках, ведущих к черному входу во Врик-Центр. Я сидел и смотрел в никуда. В моем мире не было ничего такого, на что бы стоило посмотреть. Внутри помещения хор готовился к представлению «Глупости и забавы» — репетировал песню «Счастливые дни, и мы снова здесь», и в моих ушах эти слова звучали как издевательство. Я приходил сюда, чтобы заниматься чем-нибудь другим, например, резьбой по дереву.