Роберт Кормер - Наше падение Страница 7

Христос.

Он не только больше не называл их мамой и папой, он вообще никак их не называл, и не окликал никого из них даже междометьем «Эй». Нет, иногда все-таки называл. Он мог окликнуть мать словом «мама», потому что оно вдруг выскакивало по привычке. В конце концов, она продолжала жить здесь, в этом доме. Он старался ей не грубить, но внутри себя он все равно на нее злился. «Но это не по ее вине», — говорила ему Ади. Но что Ади знала? Ади Вокер: пятнадцать лет, младшая сестра, хотя габаритами она была отнюдь не маленькой — лишний вес. И ко всему она выглядела не слишком привлекательной, надоедливой, «геморройной» младшей сестрой — юная мисс «Все Знаю». Иногда он ее почти ненавидел, за взгляд на него с высока — на «незнайку», за примерную успеваемость, за почетные грамоты, будто бы ехидно улыбающиеся со стены. Бадди с трудом удерживал среднюю успеваемость на уровне оценки «В», все время опасаясь, что по какому-нибудь предмету он все таки «съедет» на бал или два, что иногда неизбежно происходило. Ади участвовала в школьном спектакле, поставленном по пьесе, написанной ею самой вместе с преподавателем английского, чего уже было слишком. Когда пределом его творчества был баскетбол, с трещиной в его коленной чашечке, не открывающей перед ним никаких дальнейших спортивных перспектив. Перспектив? Черт, он мог быть рад, если ему всего лишь позволяли сидеть на скамье запасных, с его ростом пять и девять, когда остальные были гигантами, на голову выше его; плюс ко всему его никудышная координация и нездоровое колено — со всем этим его держали лишь на самый крайний случай, и, когда он оказывался в толпе игроков, то при первом же удобном случае его опрокидывали на пол.

«Может еще немного выпить, Бадди?»

Он поднес к губам бутылку и вдруг начал колебаться. Всегда наступает момент, когда следующий глоток становится уже излишним, после чего приходится переступать черту, разделяющую верхний предел удовольствия и болезненную, чуть ли не смертельную тошноту. Но он не знал, когда наступает этот момент — глоток, после которого все переворачивается с ног на голову. Как однажды вечером в доме у той девушки: минута удовольствия, и тут же следом его рвало на пол. Лужа рвоты на ковре, оставленная очаровательным незнакомцем.

Он снова поднес к губам бутылку и сделал маленький, пробный глоток. Он будто прислушивался к состоянию желудка, как и к состоянию жизни. Когда он сделал следующий глоток, ту вдруг услышал, как открылась выводящая на задний двор дверь, которая затем громко захлопнулась. Сквозь неясность в глазах, разглядев электронные часы, он увидел темнеющие на них цифры «2:33». Ади вернулась из школы. Неожиданно. Обычно она задерживалась, застряв после уроков на каком-нибудь кружке. Мать работала в офисе до пяти, и раньше шести никогда не возвращалась.

Бадди продолжал тихо сидеть. Он постарался собраться, сощурив глаза, чтобы попытаться начать ясно видеть. Он аккуратно задвинул бутылку за кучу в беспорядке сваленного на верстаке садового инвентаря. Медленно поднявшись на ноги, он обрадовался тому, что он всего лишь немного опьянел. С некоторых пор он понял, что, выпив, он становится неплохим актером, будто играя в одной из сцен нелепого спектакля его сестры. Много ли он перед этим выпил или нет, как правило, никто этого не замечал. Может, только Ади. Она часто пристально, с любопытством разглядывала его, будто он был пазлом, который удавалось сложить далеко не с первого раза.

«Сколько же ты выпил?» — однажды вечером спросила она его, повстречав на ступеньках лестницы.

Ее вопрос застал его врасплох, почти выведя его из равновесия — не «Ты что, пьян?», а «Сколько же ты выпил?»

«Немного», — заставил себя пробормотать он, и всем телом обрушился на нее.

После чего в ее присутствии он был излишне осторожен, пытался как можно меньше с ней видеться, что оказывалось непросто, потому что каждый раз она будто бы пыталась за ним шпионить.

В отношении прочих людей, особенно учителей, это проявлялось по-разному. Если с ним обращались вежливо, много не говорили, делились мятными конфетами, кукурузными хлопьями или жевательной резинкой — всем, что на самом деле он терпеть не мог, то, как обычно, он старался быть тактичным, и держал ситуацию под контролем, если дело не доходило до последнего глотка. Как и в этот момент, когда Ади неожиданно вернулась домой, он мог вовремя остановился.

И передняя, и задняя дверь гаража были открыты. Ее голова показалась в одной из них. Круглое и усыпанное веснушками лицо клоуна.

— Что ты тут делаешь? — она с подозрением окинула взглядом помещение гаража. — Бог мой. В последнее время ты ведешь себя странно.

— Как и все мы, — коротко ответил он, чтобы долго не думать.

— Тебя это особенно касается, — нахмурилась она, принюхиваясь. — Ты пил?

Его аж передернуло. Он не ожидал, что Ади застанет его тут, в гараже. Теперь он, сжав губы, старался дышать носом. Он копошился в куче сваленного на верстак садового инвентаря, будто что-то искал.

— Занимайся своими делами, — четко проговорил он, чтобы она на самом деле ушла заниматься своими делами.

И что было забавно, чаще всего в последнее время они оба напоминали друг другу о своих делах. Дни, когда они могли свободно друг с другом общаться, канули в летах. Хорошее было время. Но в последние месяцы все изменилось. Ади следила за ним, она рано возвращалась из школы домой, как, например, в этот день.

— Надеюсь, ты не пьешь перед тем, как садиться за руль, — сказала Ади. — Потому что ничего глупее в мире не придумать.

— Я не пью, прежде чем сесть за руль, — ответил Бадди. Что было правдой. Он получил права лишь семь месяцев тому назад, и его заботило, чтобы не поехать куда-нибудь на машине, если его кровь разбавлена алкоголем. Ему стоило сил воздержаться от выпивки, когда мать могла предложить ему ключи от машины. Из чувства вины с ее стороны, очевидно, она пыталась как-то скрасить все их унылое бытие и скуку, во что превратилась жизнь их семьи. В те дни Бадди не слишком гордился собой, но, если он садился за руль машины, то его настроение и уверенность в себе поднимались, в отличие оттого, когда он просто так, праздно просиживал на краю дорожки, ведущей к их дому.

Ади пристально его разглядывала, будто давая оценку его состоянию.

— Мне кажется, что минуту назад ты пил, — сказала она.

— Я не пил, — продекларировал он, встав во весь свой рост, который столь уж большим не был.

Она взглянула на него, и ее глаза стали темнее, чем обычно, затем она отвернулась и вышла из гаража. За ней захлопнулась дверь.

Осознав, что он старался не дышать, Бадди скорчил гримасу и, наконец, вздохнул. Ужас в ее глазах. Во взглядах, посылаемых ими друг другу, постоянно присутствовало нечто, напоминающее огонек динамитного фитиля. Они не были равнодушны друг к другу, что звучало слишком мягко. Ади ужасалась его апатичному безразличию и полному отсутствию амбиций, чем бы он не занимался. Он не был верен ее распорядку, ее импульсивно-четким действиям, всегда вовремя и всегда в точку. Нет, дураком он не был, хотя при первой же возможности Ади выставляла его недоумком, и заставляла себя таковым почувствовать.

Снова осматривая все лежащее на верстаке, он сопротивлялся еще одному глотку джина. Он старался позабыть ее взгляд — то, как она на него посмотрела, прежде чем выйти из гаража. Взгляд, в котором было не только отвращение к нему и им выпитому.

В ванной на нижнем этаже он почистил зубы и прополоскал рот в надежде, что это удалит запах джина. Когда он поднялся наверх, то прислушался к происходящему, но на слух ничего не происходило. Из гостиной второго этажа он увидел, что дверь в ванную была закрыта. Что выглядело необычно. Оттуда не доносилось ни звука. Ади ненавидела радио, не выносила рок-музыку, а и не рок также. Бадди же не мог делать уроки или даже просто читать газету без негромко звучащего рядом Брюса Спрингстона или «Роллинг-Стоунс».

Он негромко постучал в дверь. «Что я делаю?» — подумал он, и затем постучал снова: «Я должен быть рад тому, что она внутри, а я — снаружи».

— Что тебе надо? — спросила она задавленным голосом.

— Не знаю, — ответил он, и в его словах была правда.

— Глупо, — крикнула она из-за двери. Ее голос звучал смешно, даже не смешно, а с каким-то надломом.

Он стоял и ждал. Чего же он ждал, он не знал также.

Она приоткрыла дверь, дав ей медленно открыться прежде, чем она показалась сама. Когда, наконец, она появилась, то ее лицо было красным, воспаленным, глаза влажными. Она сморкалась, промокая нос салфеткой.

Можно было не сомневаться в том, что она плакала.

— Ты плачешь, — прошептал он.

— Какой ты наблюдательный, — в ее словах безошибочно угадывался сарказм.

И вдруг он почувствовал, что вот-вот заплачет сам.

Потому увидел себя и Ади — детей разведенных родителей, живущих в доме, в котором никто и никого не любит.