Джонатан Барнс - Люди Домино Страница 7

Я остановился перед его кроватью.

— Я вас знаю.

Человек оторвался от газеты. Это явно был он. Замызганное лицо, копна рыжих волос, вид веселого распутника — все это узнавалось безошибочно.

— Мне не кажется, что мы встречались, — сказал мойщик окон.

— Вы упали, — сказал я. — Вы упали прямо мне под ноги.

— Извини, приятель. Ничего такого я не помню.

Я кивнул на растяжку и шкив.

— У вас сломана нога?

— Не, это я ради смеха. А ты чего подумал?

— Извините, просто вы, кажется… Не хочу показаться грубым, но вы, похоже, в полном порядке.

— А почему нет?

— Вы пролетели пять этажей.

— Значит, я сделан из хорошего материала.

Явно раздраженный, он демонстративно уткнулся в свою газету.

— Вчера, — сказал я, — после того, как вы… приземлились.

— Что?

— Вы пытались мне что-то сказать. Вы все время повторяли: «Ответ: „да“».

Он фыркнул.

— Правда? Ну чего только не скажешь, если так ударишься. Наверное, мозги набекрень были.

— И вы не знаете, почему вы мне это говорили?

— Парень, да я не помню ничего. — Он посмотрел на меня рассерженным взглядом, в котором вдруг забрезжило узнавание. — Слушай, где я тебя видел?

— Ага, — сказал я, — значит, вспоминаете?

— Я тебя видел по телику, — сказал он. — Ты — Малыш.

Сердце у меня упало.

— Был когда-то, — отрезал я. — Был Малышом. Давно перестал.

— Я помню это ваше шоу. Что ты там говорил?

Мне захотелось поскорее уйти.

— Я тут ни при чем. Это дед виноват.

Мойщик окон начал хихикать, потом вдруг резко оборвал смех.

— Но все это было не очень смешно.

— Спасибо, — сказал я.

— Если подумать, то это шоу было никакой не ситком, а настоящий дряньком.

— Всегда приятно встретить поклонника.

— Тебе лучше сматываться. Приемные часы закончились.

— Ну что ж, извините, что побеспокоил.

— Вон тебя твой дружок ждет. — Он кивнул мне за спину.

— Что?

— Вон там. У дверей.

Он был прав. В другом конце палаты у самой двери стоял человек и наблюдал за нами. Он выскочил за дверь, как только увидел, что я двинулся в его направлении, но я уже увидел достаточно, чтобы узнать того самого типа из кабинета Питера. Мистер Джаспер. Мойщик окон с видом человека, который не желает, чтобы его беспокоили, принялся изучать результаты футбольных матчей. Я вышел в холод на улицу, но если Джаспер и был там минуту назад, то теперь его нигде не было видно. Я сел на велосипед и поехал домой, а в голове у меня теснились вопросы, на которые я не находил ответа.

Эбби не спала, листала справочник о расторжении брака. Моя домохозяйка работала в какой-то таинственной должности в одной городской юридической компании, хотя чем именно она там занималась, оставалось для меня загадкой. Я несколько раз спрашивал ее об этом — мне отчаянно хотелось поговорить с ней хоть о чем-нибудь, но она всегда отвечала уклончиво, говорила, что это такая скукотища — мухи дохнут — и рассказывать тут не о чем. Чем бы она там ни занималась, работа эта ее достала, и она не раз говорила мне, что хотела бы найти своей жизни какое-нибудь иное применение, поинтереснее, что-нибудь более благородное и достойное.

— Генри! Я уже начала волноваться.

— Я был в больнице.

— Никаких изменений?

— Никаких изменений.

— Садись. Я сделаю тебе кофе. — Эбби вскочила на ноги и исчезла в кухне — я даже возразить не успел. — Тебе ведь две ложки сахара?

Я ответил благодарным «да» и откинулся на спинку дивана, радуясь тому, что день подходит к концу.

Эбби сунула мне в руки горячую чашку, и я поблагодарил ее. На ней была мешковатая футболка, на несколько размеров больше, чем требуется, и мне немного стыдно признаться, но я спрашивал себя — а надето ли на ней что-нибудь под этой футболкой.

Она села, скрестив ноги, на полу.

— Генри, а ты не… — Она смешалась. — Ты не заметил, что я немного изменилась?

— Ты что имеешь в виду?

— Ну, ты не видишь во мне ничего нового?

Радуясь возможности полюбоваться лицом Эбби, так чтобы она при этом не подумала, будто я таращусь на нее, я минуту-другую смотрел на нее не отрываясь.

— Нет, — сказал я наконец. — А что — должно быть заметно?

Она дотронулась пальцем до своего носа, и тут я наконец понял, что она имеет в виду крошечную золотую горошину, едва заметную и похожую на созревший дорогой прыщик. Первое, что мне пришло в голову: она сделала это, чтобы произвести впечатление на какого-нибудь жеребца с квадратной челюстью со своей работы, эдакого широкоплечего красавца адвокатского племени.

— Тебе нравится?

Я слишком устал и не чувствовал себя способным хитрить, а потому сказал:

— Мне больше нравится без этой штуки.

— Вот как. — В голосе ее послышалось разочарование. — А я думала, тебе понравится.

— У тебя такой красивый носик — жалко его портить.

Еще не успев договорить, я почувствовал, как мое лицо пунцовеет.

— Правда? — спросила она. — У меня правда красивый носик?

Я уже собирался пробормотать какую-то нелепицу в ответ, но тут мне на выручку пришел телефон — раздалась его настойчивая трель. Я снял трубку, кинув взгляд на Эбби, и мне показалось, что она не меньше моего рада этому неожиданному звонку, избавившему меня от необходимости отвечать.

— Алло?

Голос, надтреснутый возрастом, показался мне знакомым.

— Я разговариваю с мистером Генри Ламбом?

— Да.

— Я из компании «Окна Гадарин». Вы бы не хотели поставить новое окно?

— Разве вы уже не звонили?

— Да, звонила.

— Ответ по-прежнему «нет», — отрезал я. — И мне помнится, в прошлый раз я просил вас больше не беспокоиться на сей счет.

Щелчок. Надоедливые гудки.

Я положил трубку — Эбби закатила глаза.

— Ума не приложу, откуда они узнали мой номер.

Я зевнул.

— Пожалуй, пойду лягу.

— Спокойной ночи. И да, Генри…

— Что?

— Если захочешь поговорить…

— Конечно.

Эбби улыбнулась. Поворачиваясь, чтобы уйти, я увидел, как она прикасается к крылу своего носа, трогает пальцами маленькую горошинку — неожиданно, мило, восхитительно, застенчиво. Я бросил украдкой еще один взгляд и почувствовал что-то незнакомое, что-то странное, но замечательное — оно распирало мне грудь.

Если бы в этот момент я знал все, что должно произойти, то сразу же изгнал бы эти чувства. Задавил бы их в груди в самом зародыше.

5

На следующий день я решил съездить в дедовский дом. Ни один другой член семейства (и ни один из его халявщиков дружков) не предложил мне своей помощи, и, как единственный из родственников, который когда-либо признавался в искренней любви к нему, я чувствовал лежащий на моих плечах груз ответственности.

День прошел в рутинной суете — шуточки Хики-Брауна, ланч с Барбарой, хождение в экспедицию, грязный взгляд Филипа Статама, целая вечность, проведенная в безделье за компьютером, пока я сидел, уставившись в экран и ждал пяти часов. Когда наконец это закончилось, я порулил к Лондонскому мосту, с трудом затащил велосипед в вагон поезда, направлявшегося в Далвич, точнее на Темпл-драйв, 17, где мой дед поселился еще задолго до моего рождения.

Покрутив педали на подъеме в горку, я свернул на его улицу, проехал мимо выстроившихся в ряд платанов и щитов, истерически возвещавших, что этот квартал находится под юрисдикцией неусыпных граждан. Для меня это было путешествием во времени. Туннелем в мое детство.

Дед жил в небольшом стандартном домике, втиснутом в ряд себе подобных. Дом приходил в упадок — залежи книг на подоконниках, вьющиеся вокруг решетки пожухлые сорняки, приколотый на двери клочок бумаги с надписью от руки: «Торговым агентам вход запрещен».

Я вошел внутрь, оттолкнул ногой горку почты, накопившейся на коврике, и меня тут же захлестнула мучительно-грустная волна воспоминаний. В доме был все тот же запах. Запах жареных сосисок — толстых, жирных, обугленных — единственное, что старик умел готовить. И этим же он неизменно кормил меня, когда я приезжал к нему на каникулы, это же было на столе, когда я мальчишкой возвращался после тех операций в больнице, этим же он кормил меня в тот вечер, когда умер мой отец.

Запах прошлого заполнил мои ноздри, и я как подкошенный свалился в большое кресло в гостиной. В тот момент я бы все отдал, чтобы снова стать восьмилетним мальчиком, чтобы дед был жив-здоров, чтобы все казалось не таким жестоким и более невинным.

Что-то маленькое и пушистое потерлось о мою ногу, и я, опустив глаза, увидел упитанного серого кота, с надеждой уставившегося на меня. Я осторожно протянул руку. Зверек не пустился наутек, и я погладил его, а он в ответ принялся довольно мурлыкать.