Майкл Грубер - Долина костей Страница 70

Но вначале проступила обида; появилась мысль: кем она себя воображает, расточая весь этот свет, ибо я в своей испорченности видела во всех женщинах соперниц, а мужчин рассматривала как орудия. Я почувствовала, как сжимаются мои челюсти, когда она, улыбаясь, глянула на меня и поманила к себе, протянув большую, покрытую веснушками руку. Моя рука утонула в ее теплой ладони, и она сказала:

— Я Нора Малвени. А ты, должно быть, Эмили.

Вообще-то Нору присмотрела сестра Лоретта, увидела, как она помогла готовить намеченную на весну встречу орденского руководства в приорате, и уговорила на какое-то время заняться нашим хозяйственным обслуживанием. Та согласилась: для кровниц это дело обычное, хотя Нора числилась в штате Материнского собора, и могла, фигурально выражаясь, продолжать «махать граблями» там. Делать этого в буквальном смысле она, разумеется, не могла, с одной-то ногой. Ну вот, а на следующий день, когда я пришла в гараж за грузовиком, она была там и сказала, что хочет проехаться со мной по окрестностям — много лет прошло с тех пор, как она здесь бывала. Мы поехали на гору, она распевала песенку на гэльском, как будто мы отправились собирать цветы, и мне потребовалась вся моя стойкость, чтобы не поддаться ее чарам. Ко всему прочему, она еще и распространяла по кабине запах свежего хлеба.

— Как я понимаю, — сказала она, когда вдоволь напелась, — ты не веришь в Бога и торгуешь наркотиками. Ну и каково оно?

Я промолчала.

— Сама-то я католичка от рождения, — продолжила Нора, — поэтому мне и интересно. И от наркотиков меня только мутит, хоть пинтами пичкай. Правда, мой отец-атеист утверждал, что церковь — проклятие Ирландии, хуже которого только проклятые британцы. Мне было лет семь, когда я поняла, что слово «британцы» может употребляться и само по себе, без эпитета «проклятые». Но матушка была верующей, и я пошла по ее стопам. Может быть, в силу инстинкта самосохранения, знаешь, потому что он, мой отец, был человеком поглощающим, можно сказать, пожирал людей без остатка. Хотя и был выдающийся специалист в своей области, один из ведущих нейрохирургов Дублина. Он женился на женщине моложе меня на год. Моя мать умерла от острого панкреатита, вызванного выпивкой и тем, как он к ней относился. Я бы сказала, как к собаке, но у нас был большой глупый сеттер Раффлс, и я никогда не слышала, чтобы он повышал на него голос. Он выждал приличествующие случаю шесть недель, прежде чем женился на своей подружке, что же до меня, своей «маленькой умницы», то он и в кошмарном сне не мог вообразить, что я стану монахиней, да еще и сестрой милосердия: для него это низшая степень падения. Мы не разговариваем. У меня есть и брат. Знаешь, кто он?

Я сказала «епископ», и она рассмеялась.

— Почти угадала, — сказала она, — он вступил в британскую армию, и даже не офицером. Служит в нижних чинах, хотя сейчас уже дослужился до старшего сержанта. Вот с ним, с Питером, мы разговариваем, и разве это не значит, что мы строим гнусные козни против мистера Самого?

К тому времени я выбралась из грузовика и заправляла бензопилу, а Нора, прислонившись к дереву, продолжала рассказ о том, как училась в Ирландии в школе медицинских сестер, а потом вступила в ОКХ, прошла дополнительную подготовку по уникальной орденской методике и отправилась на Филиппины, где на южных островах продолжалась война с террористами. Через некоторое время ее заменили местной уроженкой, и она отправилась в Судан, где, возможно, оставалась бы и поныне, не случись эта неприятность с ногой. Она сказала, что наступила на противопехотную мину-малютку, когда гналась за перепуганным ребенком. Любопытно то, что ребенок проскочил через это минное поле без единой царапины, а вот Нора подорвалась.

Рассказывала она обо всем этом с увлечением, даже с восторгом, словно книгу читала. А потом сказала, что мне, учитывая все то, что она обо мне знает, это, наверное, неинтересно.

— Ни хрена ты обо мне не знаешь, — возразила я, но Нора рассмеялась:

— Еще как знаю, дорогая. Знаю такое, чего ты сама о себе не знаешь. Например, что ты, как и я, католичка с колыбели.

— Враки дерьмовые! — заявила я.

— Никакие не враки, католичка, крещенная в церкви Святого Семейства в Гэйнсвилле, США, в возрасте одного месяца восьми дней, все как положено. Тебя принес отец.

Я уставилась на нее.

— Ты, наверно, считаешь нас кучкой спятивших на благотворительности теток, — продолжила Нора, — но ОКХ располагает одной из самых лучших разведывательных служб в мире. Иезуиты старше, но у нас больше денег. Ты думаешь, мы принимаем сюда людей, не выяснив о них абсолютно все, что можно узнать? Это же деньги, понимаешь, трастовый фонд. Ты ведь слышала про него?

Я ответила, что слышала, но считала эти денежки пропавшими во время войны. У Норы мои слова вызвали смех.

— Боже мой, — сказала она, — чтобы разорить кровниц, потребовалось бы нечто большее, чем просто мировая война. Деньги можно упрятать в таких местах, где им не страшны никакие бури. Нет, мы сохранили большую часть орденского достояния, и оно выросло с тех пор, хотя нам и пришлось внести залог за святого отца, когда он попал в небольшую переделку из-за истории с БанкоАмброзиано еще в семидесятые годы. Святой престол обанкротился, и мы пришли ему на помощь как добрые дочери церкви, мы и Opus Dei. Если бы не это, поверь мне, дорогая, мы бы все заваривали чай для епископов. А так деньги позволяют нам делать что угодно и оставаться любимицами Папы, маленькими сестрами милосердия. Деньги и тот факт, что мы гибнем с ужасающей частотой. Они не могут на это не реагировать, потому что церковь по-прежнему питает слабость к святым мученикам, а наш неофициальный девиз — Джим де Бри.

Я призналась, что насчет Джима до меня не дошло, и она пояснила, что Джим тут ни при чем, это французская фраза «je medébrouille», которая означает наличие ловкости, расторопности или находчивости. Потом она добавила, что, когда маленькая шлюшка, скрывающаяся от правосудия, объявляется полумертвой у самого большого приората, провозглашая себя атеисткой и рассказывая при этом, как ей являлась Екатерина Сиенская, в Риме многие поднимают брови и почесывают подбородки.

— Джетти не дурочка, как ты догадываешься, и она уверена, что ты представляешь собой нечто редкостное. И уж во всяком случае, ты не шпионка. Ну а ты сама-то, Эмили, кем себя считаешь?

Я сказала, что не знаю. Я растерялась, испугалась и начала всхлипывать, чего определенно не хотела делать тогда, и она шагнула ко мне, обняла рукой за плечи и сказала:

— Тогда нам придется помочь тебе это выяснить.

При этом прикосновении меня словно током ударило, током добра, конечно, но все равно это было нечто странное, потому что я неожиданно впала в истерику. Я буквально рухнула в ее объятия, измочив ее крахмальный белый передник соплями и слезами. Трудно сказать, что именно вызвало эти рыдания, может быть, сама природа такого доверительного, ласкового прикосновения и того, что таилось под ним. Никто никогда ко мне так не прикасался ни в детстве, ни потом, ни мать, ни, само собой, мужчины, а настоящего друга у меня просто никогда не имелось. Это прикосновение было любовным, но не сексуальным, что великая редкость в нашем несчастном мире, и оно как бы говорило: «Мы все несчастные бедолаги, но мы здесь, вместе, и в этом наше утешение». И вслух она снова и снова твердила «дорогая, успокойся», и все это со своим акцентом. «Дорогая, — повторяла она, — все устроится». Она сказала: «Давай поедем дальше, продолжим путь, но вести машину придется тебе, потому что у меня не хватает ступни». Это переключило меня с истерического плача на истерический смех: я тряслась от хохота, пока мой живот не сделался как стиральная доска.

Вот так, как выяснилось, состоялось мое обращение. Клайв Стейплз Льюис говорил, что прозрел, когда гнал на мотоцикле в Чипсайд, святой Павел — когда упал с лошади на пути в Дамаск, что же до меня, то я ехала по горной дороге по соседству с Норой Малвени, напевавшей «Stór Mo Chroí». Вот так просто. Я села за руль атеисткой, хоть и нашпигованной теологией, а вышла из кабины верующей католичкой.

После этого я прожила у Св. Екатерины семь месяцев и три дня. Радость по своей природе проста, и рассказывать о ней особо нечего, по моему разумению, боль и борьба куда более подходящие темы. Я фактически стала Нориным водителем и доверенным лицом. Ни Люцифер и никакие святые или ангелы мне в это время не являлись, как объяснила Нора, потому что они свою миссию выполнили.

«И вообще, — сказала она, — если уж на то пошло, дьявол тоже добрый католик, он делает требуемую работу и любит церковь. Бог свидетель, попробуй-ка отделить его от нее!»