Йен Фишер - Ночной консьерж Страница 8

Первый взрыв прозвучал как праздничный салют. Мусорная урна, куда был заложен взрывпакет, раскололась надвое. Никто не пострадал. Появление полиции все восприняли как карнавал, веселый флэш-моб. Люди в черных шлемах и наглухо застегнутых скафандрах в такую жару ни у кого не могли вызвать страха. Они вызывали сочувствие. Казалось, стоит им сблизиться, как полицейские мгновенно расступятся, сбросят свои нелепые одежды, останутся в оранжевом исподнем и вместе с ними пойдут вести веселый диалог с правителями этого мира. Вот сейчас – Кристина была в этом уверена – произойдет чудо, полицейские засмеются, скажут, что весь их мрачный маскарад – шутка, и станут частью веселой процессии. Но чуда не произошло.

Над головами замелькали дубинки, запах газа растворился в воздухе, послышались крики, женский визг. Очнулась Кристина в полицейской машине. На допросе ей предъявили обвинение в терроризме. Кристина заявила, что будет защищать себя сама. Захотелось найти применение углубленным занятиям юриспруденцией. С практикой она справилась блестяще. Ей без труда удалось переквалифицировать обвинение по статье «терроризм» в статью о злостном хулиганстве. Затем были еще несколько дней тюрьмы, допросов, приезд отца и неприятный разговор. Отец кричал, умолял, доказывал, что образ жизни, который она избрала, ведет в тупик. Он требовал, чтобы она начала работать в «Larsen Group» и готовилась наследовать компанию. Он убеждал, что у нее – мужской характер, что владеть и приумножать бизнес Ларсенов – ее призвание и жизненный путь. Кристина была непреклонна. Глядя, как отец нервно комкает сигару в пальцах, унизанных перстнями, она тихо и упрямо повторяла, что не желает заниматься бизнесом и слушать его советы. И ей плевать на все империи мира.

Через несколько месяцев Кристину отчислили из университета. Формально это было сделано из-за ее «аморального поведения». В Сети появились фотографии с одного из выступлений «Слив», на которых полуобнаженная Кристина на сцене имитирует минет гитаристу. Но всем было ясно: это буржуазный истеблишмент расправляется с героями и жертвами того жаркого генуэзского лета.

Если бы только почтенные профессора догадывались, если б только могли предположить, что развратная девчонка на фото в реальной жизни – девственница. Да-да, это был вопиющий факт в эпоху, когда для большинства ровесниц девственность представлялась досадной помехой, от которой надо пораньше избавиться и забыть, чтобы жить дальше полной жизнью. У Кристины не получалось. Нельзя сказать, что она тряслась над девственностью, как жадная муха над банкой варенья. Просто не складывалось. Не случался рядом мужчина, который настолько хотел бы ввести ее в мир взрослых женщин, чтобы Кристина, прочитав это в его взгляде, поверила бы ему. Увы! Об этом не пишут романы, поэты не слагают про это стихи, поэтому внимание общественности не приковано к этой проблеме. Но… знать об этом должны все. Пышкам, особенно если они требовательны и исполнены достоинства, стоит больших трудов получить лакомый кусок сексуального пирога в этом мире. Кристина к своим двадцати пяти годам до сих пор не видела рядом мужчину, про которого она подумала бы: это он. Однажды, правда, проскочил легкий электрический разряд между ней и гитаристом «Слив» Джоном Морушем, но обоим это не показалось серьезным, и… не сложилось.А спустя пару месяцев после генуэзских событий гитарист «Слив» Джон Моруш и вовсе бросил свою группу, чтобы уехать в Тибет для углубленной практики буддизма. Без него «Сливы» перестали существовать. Кристина вернулась в Стокгольм, поселилась в маленькой съемной квартирке на Риддархольмен и начала самостоятельную жизнь с того, что вступила в местное отделение альфа-анархистов.

Кристина провела пальцем по груди, собирая в одно целое брызги рома, на которые распалась большая капля. Брызги не хотели воссоединяться. Они впитывались в кожу, отдавая ей запах тростника и спирта. В этом запахе ощущалась тоска и растерянность. Кристина тряхнула головой, прогоняя мрачное настроение, и попросила стюардессу принести ей чашку кофе и стакан апельсинового сока. За стеклом иллюминатора, далеко внизу, ветер гнал тяжелые серые облака, похожие на клубы дыма от далеких пожаров.

Глава третья

Спустя месяц после начала совместного с российской полицией расследования инспектор Марк Йове ознакомил Кристину Ларсен, главную наследницу пропавшего без вести Свена Ларсена, с ходом дела по поиску ее отца. Точнее, с непроходимостью тупика, в который зашло это дело. Усталый и грузный, с красивыми печальными глазами, плешивой головой и вкрадчивой манерой разговора, Марк Йове произвел на Кристину впечатление скорее доктора, нежели полицейского. Впечатление усугублял ингалятор, который инспектор время от времени подносил ко рту.

Инспектор рассказывал ей о видеопленках из камер наблюдения, о показаниях свидетелей, о счетах, оплаченных кредитной картой, о следах, которые, едва появившись, тут же растворялись в суматошных московских лабиринтах. А ей казалось, что врач сообщает диагноз близкому родственнику больного. И этот диагноз неутешителен. Опухоль, определенно злокачественная опухоль. Разумеется, неоперабельная. Мужайтесь, надежды почти нет, но отчаиваться не стоит. Всегда есть шанс, что произойдет чудо. Ангелы протрубят и врата отворятся. Уповайте на чудо, больше вам ничего не остается, потому что медицина и человеческие знания в данном случае бессильны.

К концу разговора, который носил скорее характер неофициального отчета для семьи, Кристина имела к инспектору Йове только два вопроса. Первый: не мог бы господин инспектор передать ей имена и адреса свидетелей? Второй: не был бы господин доктор, простите, инспектор так любезен, чтобы познакомить ее с содержанием видеозаписей?

К ее удивлению, Йове на оба вопроса ответил утвердительно. Хотя она подозревала, что делиться материалами следствия с членами семьи пропавшего совсем не входит в его обязанности.

С раннего детства Кристина усвоила простую истину. Если хочешь получить желаемый результат – сделай сама. Это был один из постулатов отца, один из тех непоколебимых, что он успел прочно вложить в голову дочери. У нее не было причин сомневаться в профессионализме инспектора Йове. К тому же Кристину все время, что велись поиски, преследовала одна тягостная мысль. Иногда девушка просыпалась – оттого ли, что подушка была слишком жесткая, или кошки в парке орали слишком громко… Но, лежа в темноте с закрытыми глазами, она понимала, что сон ее был разорван в клочья одной этой мыслью. Крамольной и грешной, постыдной, как попытка помочиться в Центральном парке у всех на виду. Мысль ужасала, как бесконечность и вакуум Вселенной. Кристина ловила себя на том, что равнодушна к результатам поисков. Застукала себя, как воришку, забравшегося в магазин. Ничего не изменилось бы в ее жизни, если бы отец не нашелся. Последние тринадцать лет он и так возникал в ней урывками, слишком редкими, поспешными и нервными, чтобы сложить их в картину под названием «родственные отношения». А сентиментальных или просто нежных чувств к нему она, как ни пыталась, не могла в себе отыскать. Только равнодушие, пустое и ровное, как снежные поля за окраиной Холменсгатте. К концу первого месяца поисков Кристина мучилась от вины за собственное равнодушие больше, чем если бы любила отца и страдала от его пропажи. Поэтому, когда инспектор Йове дал ей понять, что рассчитывать можно только на чудо, Кристина сразу же решила попробовать это чудо организовать. Она не должна была делать этого, ей это было не нужно, но, возможно, принцип «поступай наоборот» еще не утратил для дочери Стального Зуба своего значения. Впрочем, было еще кое-что. Пожалуй, главное… Ей ни за что не хотелось становиться наследницей огромной бизнес-империи! Кем угодно, хоть монахом, проповедующим каннибалам на островах вегетарианские ценности, но только не управляющей наследием своего отца!

Накупив в «Чайна-Тауне» китайской еды, которой хватило бы хору детской капеллы, чтобы питаться двое суток, Кристина заперлась в своей уютной двухкомнатной квартирке на пятом этаже старинного дома в районе Риддархольмен, отключила телефоны и погрузилась в самый занудный фильм из всех, что она видела в жизни. Бесконечно затянутый, с отсутствием режиссуры, с отвратительными актерами, бесполезный, но такой важный фильм. Она изучала записи с видеокамер в московском бутике, в ресторане и в клубе в течение двенадцати часов, во всех режимах, на которые был способен ее «MacBook». Она делала покадровую перемотку, злоупотребляла функцией «zoom», увеличивала, панорамировала, до рези в глазах всматривалась в точки на дисплее компьютера, которые были всего лишь бездушными и бессмысленными электронными импульсами.

Спустя двенадцать часов, опустошенная и выжатая, Кристина упала в кровать, понимая, что не продвинулась ни на шаг. Или почти не продвинулась.