Михаил Ахманов - Крысолов Страница 8

Он стиснул мою ладонь, пробормотал: “Люблю тебя, предвестник рока, люблю твой неподкупный вид” — и величественно проследовал на кухню, к столу с крепким чаем и бисквитами. Мы сели и занялись делом.

В данный момент бизнес Андрея Аркадьевича процветал, но не было сомнений, что после обвала его ожидают полный застой и диссипация. Причин к тому имелось две: во-первых, холодильник “Бош” не самый нужный из предметов в эпоху кризиса, а во-вторых, с падением рубля правительство тут же начнет аннексировать выручку в твердой валюте. А это означало, что с “Бошем” придется раздружиться: “Бош” не делает поставок за фуфу. С учетом всего вышесказанного я посоветовал клиенту переменить товар. Лучше заняться топливом и продовольствием, мясом или зерном; можно подумать о птицефабрике, о свиноферме, пивном заводике либо бензоколонках. Мартьянов слушал и горестно вздыхал. В холодильниках и утюгах он разбирался неплохо, а к мясу, зерну и бензину испытывал недоверие. Оно и понятно: мясо портится, зерно гниет, а бензин приходится разбавлять — иначе какая выгода? Дослушав до конца, мой гость вздохнул в последний раз, наморщил крутой лоб и поинтересовался гулким басом:

— Предложишь еще что-нибудь?

По радио в этот момент передавали увертюру к “Баядерке”, и я сказал:

— Можно девочками торговать… Или контрабандными сигаретами.

Мартьянов ухмыльнулся и процитировал:

— По рыбам, по звездам проносит шаланду; три грека в Одессу везут контрабанду… Нет уж, Дима, друг дорогой, стар я для этаких выкрутасов. Я уж лучше в Канаду эмигрирую и займусь каким-нибудь законным промыслом. К примеру, вешалками из лосиных рогов.

— Тоже дело, — согласился я.

Наступила пауза. Мы прихлебывали крепкий горячий чай — единственный напиток, который признавал Мартьянов, — и размышляли каждый о своем. Андрей Аркадьевич думал, вероятно, о предстоящем кризисе, о холодильниках, бензине, вешалках и рогах; мои же мысли текли сразу по нескольким направлениям: одно ответвлялось к Андалусии, другое — к амулету, прихваченному с дачи, а третье — к новым моим знакомцам, ко всяким мормонышам и остроносым. Наконец, вспомнив о милицейском прошлом гостя, я спросил:

— Мартьяныч, ты в нашем УБОПе кого-нибудь знаешь? — Знаю. Примерно всех. Видишь ли, мой “Скиф” это и есть УБОП. Или, если угодно, наоборот. Людям-то жить надо… — Он с удовольствием вдохнул курившийся над чашкой пар и сощурился:

— А что, есть проблемы?

— Собственно, никаких. Про майора Скуратова не слыхал? Иван Иваныча? Тощий, жилистый, лет сорока пяти и с носом, как у Буратино?

С обстоятельной неторопливостью Мартьянов допил чай, вытер испарину со лба, подумал и вынес заключение:

— Не наш. Даже не из Питера. И не из нашего УБОПа. Если ему за сорок, так я его должен знать. А раз не знаю, выходит, что фрукт со столичной елки. Их сюда понагнали целый батальон, только не в УГРО, не в УБОП и УБЭП. Я думаю, твой Иван Иваныч не с Петровки, а с Лубянки.

— А Танцор кто такой? Мартьянов помрачнел.

— Редкая гнида! Авторитет купчинской группировки… Ко мне подкатывался, “крышу” сулил… Ну, парни мои его наладили! Двигай, говорят, пока твоя крыша протекать не начала! Запихнули в “Мерседес” и дали пинка под бампер. — В “Мерседес”?

— А куда ж еще? Он в вишневом “мерcе” разъезжает. Приметная тачка! Любит шляться по кабакам, форсить и девочек снимать… Правда, льстятся на него немногие.

Он замолчал, с невозмутимым видом разглядывая потолок. Мол, спрашивай — отвечу… Такой уж у него стиль, и мне он импонирует. Не лезет в душу, не хитрит и не пытается разнюхать, зачем тебе эти сведения и что ты на них наваришь; но если возникнет проблема, поможет. Само собой, не всякому и с соблюдением деловых интересов. Я налил ему чаю и спросил:

— А почему немногие льстятся?

— А потому, друг мой, что рожей он не вышел. Или мама таким родила, или по пьянке кирпич приложили… Уродлив как черт! И хамоват. Ни обаяния, ни вежества… Говорили, он даже у экстрасенсов лечился, чакры подкачивал — чтоб, значит, симпатию в девушках пробуждать. Только я в это не верю. Чего бы ему ни накачали в эти чакры, наружу вылезет одно дерьмо.

Мартьянов поднялся и стал собираться, пыхтя и прилаживая свой арсенал по местам. Отзвучала музыка из “Баядерки”, приемник прокашлялся и хрипло вздохнул; затем пошли новости — о таджикских сепаратистах, о кавказских неурядицах, о схватках в Приморье между мэром и губернатором, об импичменте, интригах Чубайса, угрозах Зюганова и президентских болезнях. Мой гость послушал-послушал и мрачно произнес:

— “Мой дядя — самых честных правил; когда не в шутку занемог, он уважать себя заставил, и лучше выдумать не мог”.

На этой многозначительной цитате мы и распрощались. Я послушал радио, размышляя о нашей сегодняшней жизни, являвшей забавную смесь российских и зарубежных реалий — большей частью американского производства. У нас разом появились городовые и полицейские, губернаторы и мэры, черная сотня и мафиози, импичмент, дефолт, бизнесмены и могила последнего монарха; все это смешалось в кашу, достигло точки кипения, а затем выплеснулось за край кастрюли обычным российским беспределом, сдобренным клейкой подливкой коррупции. Этот последний штрих роднил нас со странами Черного континента, которые мы успешно догоняли в сфере повального воровства и взяток. Отсюда резюме: если мой покойный сосед проворовался бы в самом деле, то я его не осуждаю. Ведь все воровали — и Центробанк, и просто банки, и депутаты Думы, и министры, и Пенсионный фонд, и таможенники, и генералы. Словно по мановению палочки злого волшебника, наша держава превратилась в один гигантский лохотрон, где честь и совесть были самым бросовым товаром.

Начались криминальные новости, и среди прочих угонов, аварий и грабежей мелькнула пара фраз о Сергее Арнатове, сотруднике Психоневрологического института. Труп найден за городом, убийство случилось дней десять назад, причина неизвестна, стреляли из пистолета “Макаров”, версии отрабатываются… Все. Я вздохнул и снова набрал номер Жанны. На этот раз она была дома и рыдала навзрыд — мне удалось лишь понять, что ее вызывали на опознание, что Машенька у подруги и что родители Сергея приедут вечером. Отплакавшись, она немного успокоилась, и мы смогли поговорить. Кажется, ей было очень стыдно, что все приключилось на моей даче, что я каким-то образом втянут в эту историю, что пострадали мое имущество и реноме, а также я сам — если не в физическом, то в моральном смысле, поскольку вид трупа никого не радует, а погружает в шок, и ей, как медику, это понятно, а потому… — Кончай, — прервал я этот водопад сожалений и извинений. — Скажи-ка, твой отец собирался приехать?

— Собирался, — пробормотала она сквозь слезы, — но только в сентябре. А что такое, Дима?

— Ничего, — ответил я. — Так, любопытствую.

Выходит, Сергей скрывался на моей фазенде не от кавказских родичей! И уж, конечно, не потому, что похитил мифический миллион с хвостиком в двести тысяч. Все это были сказки да байки, народный фольклор, лапша от липовых остроносых майоров.

— К тебе приходили? Жанна всхлипнула.

— Еще две недели назад, когда Сережа исчез… Сказал, что у него неприятности и надо месяц пересидеть в каком-нибудь тихом месте. Я ругать его принялась… знаешь, не нравилось мне, что он Косталевского бросил, из института ушел, и дело его не нравилось, вся эта магия с эзотерикой, и люди, которые к нам ходили… Вот, говорю, доигрался! Наверное, бандиты наехали! А он хохочет — не бойся, с бандитами я разберусь, век будут помнить! Вот и разобрался… Телефонная трубка нагрелась. Пришлось поднести ее к другому уху. — В самом деле бандиты пришли?

— Нет, из милиции. С Литейного… из отдела организованной преступности… — Борьбы с преступностью, — уточнил я. — Ты уж Нашу милицию так не обижай… А кто приходил-то?

— Майор… — чувствовалось, что она лихорадочно вспоминает, — майор Скулаков… нет, Скуратов, Иван Иванович. Допрашивал, где Сергей, а его помощники всю квартиру перевернули, искали какие-то деньги и документы. Я им показала, где доллары лежат, две тысячи, Сережа на жизнь оставил, а они — никакого внимания и снова ищут… Я потом три дня прибиралась… — Погоди-ка… Он что же, обыск у тебя учинил? С санкции прокурора? С понятыми?

— А разве ему нужны какие-то санкции? Я и не знала… Этот Скуратов — большой милицейский начальник… сказал, Сергей в чем-то плохом замешан и надо квартиру обыскать… Тут я испугалась, Дима… не обыска испугалась, а того, что Сергей попал в историю… Он ведь изменился, понимаешь? Сильно изменился за последний год. Не из-за денег этих шальных, а как-то по-другому… будто силу почувствовал… власть над людьми… и надо мною тоже… Мы все вместе решали, вдвоем, а теперь он по-своему делает и не спрашивает… то есть делал… Она опять всхлипнула. Я молчал, вслушиваясь в полубессвязное бормотание, давая ей выговориться. Мы не были особенно близки, но горе есть горе, и я ее понимал. Мне самому доводилось чаще терять, чем находить. — Понимаешь, Дим, я этой милиции больше напугалась, чем бандитов… Этого Иван Иваныча… Раз пришел, значит, защиты искать негде… ведь он — власть… Ну и… — Ну и гони его в шею, если еще раз придет, — посоветовал я. — Терять тебе больше нечего, так что лучше признайся отцу во всех грехах. Он теперь твоя защита. Пусть приезжает с братьями в Питер и объяснит Иван Иванычу, что такое закон шариата.