Брюнония Барри - Читающая кружево Страница 8

На острове есть разные служебные постройки, но всего два жилых дома, по одному в каждом конце. Один принадлежит Мэй, а другой — моей тете, Эмме Бойнтон. Это дочь Евы, сводная сестра Мэй и, юридически, мать моей сестры Линдли. Дом Эммы, викторианский особнячок, просторнее, зато дом Мэй утеплен на зиму. Пока с Эммой не произошел несчастный случай — пока они с Кэлом еще были женаты, — тетя и ее дочь Линдли жили на острове только летом. Дядя Кэл тоже, если хотите и его посчитать. Я — не хочу.

В те времена все женщины «Круга» обитали в доме Мэй. Они собирали дождевую воду в цистерны, выращивали овощи себе для еды и коноплю для кружев. У них даже была корова, которую, по словам Евы, береговая охрана переправила на остров на вертолете. Когда-то они пытались разводить овец и пасти их на бейсбольной площадке, но собаки то и дело гоняли бедных животных, поэтому пришлось бросить эту затею. Теперь женщины питаются овощами, изредка — крольчатиной и, разумеется, рыбой и омарами. Не знаю, что они делают зимой. Никогда не спрашивала. Я в курсе лишь потому, что Ева мне писала.

Мы с Бизером двадцать минут сидим в лодке и ждем, пока кто-нибудь опустит стапеля. Наконец появляется тетушка Эмма, а вовсе не мать. Она идет, наклонив голову, и движется медленнее, чем раньше, от старости и от слабости. Она заметно одряхлела — в августе минует пятнадцать лет с нашей последней встречи. Сердце у меня замирает, когда я ее замечаю. Хотя тетушка Эмма меня не видит, она вдруг догадывается, что я здесь. Совсем как Мелани в «Унесенных ветром», которая видит Эшли, вернувшегося с войны, и внезапно понимает, что этот изможденный человек — ее любимый супруг. Тетя не бежит ко мне — не может, — но ее чувства летят как на крыльях, и у меня захватывает дух.

Когда мы встречаемся, она плачет. Долго стоим обнявшись. Эмма рыдает и твердит: «Я знала, что ты приедешь, я ей говорила».

Мое сердце на мгновение замирает. Она так рада нашей встрече, что я вдруг задумываюсь: может быть, тетя думает, что я ее дочь Линдли? Не исключено. Я знаю законы физики, которые действуют на нашей странной планете, — то есть сознаю, что мертвые не возвращаются, — но в то же время понимаю, что внезапное появление Линдли, которая погибла пятнадцать лет назад, было бы куда менее сверхъестественно, чем мое возвращение.

Мы вместе поднимаемся по стапелям, медленно, шаг за шагом. Эмма слишком слаба, чтобы идти быстрее, а я так запыхалась, что даже не могу говорить. Ничего страшного — даже если бы и могла, то не знала бы, что сказать. На берегу несколько чаек перевернули мусорный бак. Он прокатился несколько метров и остановился почти на самом краю утеса.

— Мэй тебя ждет, — говорит тетушка Эмма, указывая на старую школу на вершине холма. Сначала она шагает рядом со мной, потом берет Бизера под руку, кладет голову ему на плечо и тихонько плачет.

— Мне так жаль Еву, — произносит Бизер.

Тетушка, к моему удивлению, знает и понимает, что случилось с Евой. После несчастного случая пострадало не только зрение Эммы, но и ее мозг.

— Иногда Эмма узнает меня, а иногда нет, — неоднократно повторяла Ева.

Дверь в школу открыта. Я вижу «Круг». Женщины сидят с подушками на коленях. Одни мастерицы усердно работают, перебирая коклюшки и вплетая в кружево собственную жизнь. Другие не столько плетут, сколько слушают, устремив взгляд в никуда, захваченные звуком сильного и чистого голоса Мэй. Она читает Блейка, «Песни невинности и опыта»:

А потом возвращайся домой, детвора!Когда солнце зайдет и заблещет роса…

Мэй замирает, увидев меня на пороге. Она молчит долю секунды, а потом продолжает:

Наслаждайся весной вашей жизни, покаСкрыта мглой долгих лет от вас вечная тьма.[1]

Когда Мэй закрывает книгу и подходит к нам, я слышу чей-то голос — и он даже громче голоса матери.

— Ничего случайного не бывает, — говорит Ева, когда мы с Бизером переступаем через порог.

Глава 7

Что отличает ипсвичское кружево от других кружев ручной работы — так это коклюшки. Жительницы колоний не могли позволить себе более тяжелые декоративные коклюшки, которыми пользовались европейки. Как и все колонисты, кружевницы вынужденно обходились тем, что имелось под рукой. Поэтому коклюшки, на которые накручивалась нить, были легкие, иногда полые, из речного камыша, или бамбука, который привозили в Салем на кораблях в качестве упаковочного материала, или даже из костей.

Мы сидим у Мэй. Невеста Бизера Аня приехала вчера вечером. Завтра они должны были отправиться в Норвегию, а через неделю — пожениться, но путешествие пришлось отложить на несколько дней: сначала должны пройти похороны Евы. Аня, разумеется, не в восторге. Да и чему радоваться? Хотя, по-моему, учитывая обстоятельства, она держится молодцом. Я понимаю, девочке здесь неловко. Она призналась мне в этом, когда приезжала с Бизером в Калифорнию и слушала лекции в Техническом университете. Я, конечно, уважаю Аню за искренность, но все-таки она мне не нравится. Наверное, отчасти потому, что не любит меня.

Аня всех нас недолюбливает, кроме, разумеется, Бизера. Интересно, много ли рассказал ей мой брат… Но Бизер вообще не болтлив. Когда я спросила, как все прошло на опознании, он пробормотал, что это было трудно, и упомянул о каких-то ракообразных. Я поняла: Бизер не станет откровенничать, и нужно задавать вопросы. Но его слова меня напугали и я решила, что ничего не желаю слышать.

Бизер и Аня еще спят, но остальные уже здесь, в здании школы, в ожидании священника: он должен встретиться с нами и условиться насчет службы, которая пройдет в унитарианской церкви — Ева была ее прихожанкой. Доктор Уорд скоро прибудет на катере. Он специально приехал на похороны Евы. Они дружили много лет. Мы видим катер — он далеко, но приближается с каждой секундой.

Все молчат, кроме двух маленьких детей, мальчика и девочки, которые сидят на полу в дальнем уголке и играют в мяч. Пол покоробился от старости, и каждый раз, когда малыши бросают мяч, он катится далеко в сторону. Детям это кажется очень забавным. Они хихикают и гонятся за мячом, чтобы тот не вылетел за дверь. Нервная молодая женщина, видимо, их мать, наблюдает за ребятишками. Они проделывают это несколько раз, а потом звук прыгающего мяча ей надоедает. Не в силах больше терпеть, она встает и отбирает игрушку. Девочка начинает плакать, а за ней и мать. Увидев это, кружевницы подходят, становятся вокруг, утешают.

— Пусть поиграют, — говорит женщина постарше. — Игра — это хорошо. — Она возвращает девочке мяч, и та подозрительно смотрит на него.

Потом кто-то замечает катер у причала. Я немедленно узнаю священника, пусть даже не видела его много лет, но молодая женщина не знает доктора Уорда и заметно нервничает.

— Все в порядке. — Мэй ободряюще кладет ей руку на плечо. — Он приехал ко мне.

Нервная молодая мать уходит вместе с остальными. Женщины тихонько беседуют с ней — не могу разобрать о чем, — и наконец им удается вызвать у подруги улыбку. Девочка не играет — кладет мяч на пол и смотрит, как он медленно катится к открытой двери, на мгновение останавливается, а потом скачет по гранитным ступенькам, подпрыгивает и исчезает из виду. В дверном проеме, точно в раме, — Мэй, которая торопится к причалу встречать священника.

Она думает, что лучше пригласить доктора Уорда в большой дом, подальше от кружевниц, которые, мягко выражаясь, необщительны, и вдобавок «они все равно заняты и не стоит отвлекать их от работы».

Бизер и Аня уже встали. Брат предлагает священнику кофе. Аня ничего не делает, но, по своему обыкновению, словно приклеена к жениху. Мой брат, точно калека, учится заново ходить — не отрываясь от нее и будто позабыв, что он не всегда передвигался именно так.

— Мы хотим провести службу в другом месте. — Доктор Уорд размешивает сахар и позвякивает ложечкой о края чашки. — Например, в Сент-Джеймсе.

— Зачем? — спрашивает Мэй.

— Потому что будет слишком много гостей. Эта церковь — единственное место, которое способно всех вместить.

— Сколько гостей? — У Мэй дурное предчувствие.

— Полагаю, человек двести. Плюс-минус.

— Двести? — Аня поражена. — Если бы я умерла, на мои похороны ни за что не пришло бы столько народу.

— Плюс-минус, — повторяет священник.

У Мэй буквально волосы становятся дыбом при мысли о такой толпе. Не в силах усидеть, мать встает и начинает ходить по комнате.

— Двести человек… — произносит Аня.

— У Евы было много друзей, — перебивает Бизер, намекая, чтобы она замолчала. — Эти ее уроки этикета…

— Эти ведьмы… — Мэй хмурится.

Священник беспокойно ерзает. Некоторые, особенно кальвинисты, считали и Мэй ведьмой. Особенно с тех пор как обитательницы острова стали называть себя «Кругом». Доктор Уорд хорошо помнил, как они сменили официальное название фирмы и вместо «Островитянок» стали «Кругом». Ему это не понравилось — он так и сказал Еве. Новое название имело определенные ассоциации, и священник полагал, что от таких вещей лучше держаться подальше. Он всегда недоумевал, впрочем, как и все, что на самом деле происходит на Острове желтых собак. Кое-кто считал, что «островитянки» устраивают шабаши. Поскольку в наши дни в Салеме ведьмы повсюду, нетрудно счесть компанию женщин ведьмовским ковеном, особенно если они называют себя «Кругом».