Алла Авилова - Откровение огня Страница 8

— Извините, я не верю в чудеса, — сказал он.

— Кстати, о чудесах. Когда-то их было больше чем достаточно, — заметил я и пересказал вкратце прочитанное у Сизова. Эффект был сильнее, чем я ожидал: ирония у Парамахина пропала. Он не сразу заметил, что выдал себя. Когда же он спохватился, было поздно: я уже знал цену его невозмутимости.

— Черт возьми, — сказал он и состроил гримасу, чтобы скрыть растерянность. — В каком номере «Любителя древности», вы говорите, опубликована статья Сизова? — Я назвал выходные данные. — Вы не могли бы мне сказать, кому вы уже сообщили о следе «Откровения огня» в АКИПе? — спросил затем он. Гальчиков был все еще единственным человеком, с кем я говорил о кенергийской истории. Когда я назвал своего знакомца из Московской патриархии, лицо Парамахина заметно напряглось. — Вот оно что, — сорвалось у него с языка.

— Это имеет для вас неприятные последствия?

— Ну что вы! — усмехнулся он. — Какие могут быть тут последствия! Что теперь, в наше время, Московская патриархия? — Он посмотрел на меня проникновенно и попросил еще раз: — Не говорите пока, пожалуйста, больше никому — вообще никому, — что обнаружили у нас в АКИПе «Откровение огня». В интересах следствия, так сказать, — добавил он со своей кривой улыбкой. — Вы ведь тоже заинтересованы в его успехе, не правда ли? Дайте мне месяц спокойно проверить кое-какие предположения. Я вам сообщу в конце апреля, оправдались они или нет.

Что бы ни происходило, диссертация должна была быть написана. Последующие дни я посвятил ей. Захарьина пустынь, однако, не выходила у меня из головы. Особенно меня занимала личность Евлария. Кто же все-таки был этот человек? В житии он выглядел отрешенным аскетом, жившим в тени Захария. Народное предание представляло его воплощенным ангелом, монастырская легенда — богоугодником с особой миссией. Так же, противореча друг другу, источники, эти три кривых зеркала, характеризовали Захария и Константина. А отношения отцов друг с другом? Неужели внутри треугольника Евларий — Захарий — Константин совершенно отсутствовало поле напряжения? И почему была такая тишь да гладь вокруг него? И так это продолжалось 300 лет, вплоть до гибели монастыря в конце XVIII века. Тайны, избрание их хранителей, ожидания, умалчивания, догадки, предчувствия — все это обещало непрекращающиеся драматические коллизии, в действительности же их было мало, поразительно мало. В какой-то момент я наконец понял, что представляю себе драматизм не там, где он больше всего разыгрывался: если где по-настоящему и бурлило, то это было в душах. Тогда я снова приложил друг к другу три кривых зеркала и увидел события в новом свете.

Колокол звал к вечерне. Отец Захарий шел в храм и думал о брате Иакове. Совсем плох стал бедняга, не сегодня-завтра первая могила появится в Захарьиной пустыни. Тут игумен услышал за спиной чих. Обернулся: Колян. «Окаянный!» — ругнулся про себя отец Захарий и остановился.

Колян как ни в чем не бывало поравнялся с игуменом и опять чихнул. Неотесанный, он не поклонился, не попросил благословения, а с бухты-барахты брякнул:

— Застудился я, видать, без солнца.

Такого бесстыдства отец Захарий уже не выдержал.

— Прикуси язык, охальник. Да как ты осме…

— Прошли мои сорок дней, — оборвал игумена на полуслове Колян, глядя на него как ровня. Хоть бы из хитрости потупился.

«Не будет в нем толку, уж точно не будет», — сокрушился в душе отец Захарий. Не было раскаяния у Коляна и тогда, когда игумен корил его за вылазку к затворникам. Не заметно оно было и теперь. Не исправили непутевого сорок дней молитв в келье Макария, наложенные игуменом, На самого Макария, повинившегося в содеянном, отец Захарий наложил другую эпитимию — ходить за братом Иаковом.

— Сороковой день еще не кончился! — выговорил послушнику отец Захарий и тотчас был ошарашен новой дерзостью Коляна:

— Ты меня, отец, затворил перед вечерней, а считаешь со следующего утра. Вечер должен быть тоже зачтен.

«Все. Вон его. Пусть отец его сам отесывает», — решил Захарий, но только открыл рот, как увидел иеромонаха Константина: тот вышел на дорогу с боковой тропинки.

— Опять! — выдохнул игумен. Колян обернулся и стал смотреть вместе с отцом Захарием на приближавшегося келейника отца Евлария. Иеромонах шел, опустив глаза, и не поднял их, когда поравнялся с игуменом. Дорога была узкой, и отец Захарий посторонился, давая ему пройти, Колян же и не двинулся. Отец Константин смиренно обошел послушника и продолжил свой путь — он тоже направлялся в храм.

Игумен, забыв о Коляне, последовал за иеромонахом. Послушник остался один. Он зажал рот рукой и присел на корточках, чтобы сдержать крик, рвавшийся из горла. Что-то происходило между ним и отцом Константином, и от этого хотелось буйствовать. Он знал этот горячий, щекочущий вихрь в груди, но в этот раз сумятицу перерезал голос, гулко, но отчетливо прозвучавший у него в углах: «Буйствовать нельзя!» Колян зажал уши и замер. Когда благовест умолк, он поднялся и побежал в церковь.

Под конец вечерни иноки помолились сообща за брата Иакова, и отец Захарий сказал:

— Иду причащать страдальца. В помощь беру… — и, оглядев монахов, игумен упер взгляд в того, кто стоял у дверей, после чего произнес: — отца Константина.

Все обернулись на недавнего затворника. Тот же стоял, потупив взор, словно ничего не слышал.

Братья потянулись к выходу. Отец Захарий, оставаясь у алтаря, следил за иеромонахом. Послушается он или уйдет отрешенно, как вчера? Отец Константин оставался стоять, как стоял. Еще одна фигура застыла на своем месте: Колян. И его отец Захарий держал в поле зрения, досадуя, что забыл отослать обратно в келью вредного мальца. Что теперь надумал этот непутевый?

Когда вышел последний из братьев, двинул к выходу и Колян. Приблизившись к отцу Константину, он остановился и вперился в инока, требуя его внимания. Тот же на дерзость никак не отвечал. Юнец упорствовал, пока не услышал подходившего отца Захария. Когда игумен был в двух шагах от него, послушник выскочил из церкви.

Отец Захарий открыл дверь и попридержал ее для отца Константина. Тот не заставил себя ждать. Молча пошли они к келье Иакова — Захарий впереди, Константин за ним, глядя в землю.

Брат Иаков ждал отца Захария. Увидев игумена в дверях, страдалец заморгал чаще. На отца Константина, вошедшего вслед за Захарием, он вытаращил глаза.

Отец Захарий уселся у груди Иакова, отец Константин опустился в ногах больного.

— Ну вот, я опять у тебя, брат… — начал игумен и остановился: Иаков судорожно пытался что-то сказать, но не находил голоса. Упорствуя, он сипел и сипел, пока не вышло членораздельное: «Помоги мне, отец Константин!»

Захарий отпрянул от Иакова, Константин же взял в руки ступни умирающего и сжал их. Лицо Иакова порозовело, и, почувствовав силу, он заспешил сказать наболевшее:

— Отодвинь мой час, отец Константин. Хоть немного. Проклят я бабой моей, отягощен…

Больно было отцу Захарию слушать Иакова. Не ему, своему духовнику, а стороннему Константину исповедовал умирающий муку. За что такое бесчестие?

В то же лето, когда пришел в пустынь отец Евларий, нашел себе здесь душеспасение Игнат Мякина, мужик-бедолага из Красного села. Здоровый как медведь, с виду грубый, он оказался чуток к проповеди и усерден в молитве. Мало кто из Красного села приходил, как он, каждый вечер к монахам на молебны. После молебна Игнат часто плакал. «Оставайся», — сказал ему наконец отец Захарий и постриг несчастного сразу, без послушания — чтобы душа его больше не оглядывалась на дом, полный ребятишек. «Не Таисии ты их оставляешь, — разъяснял тогда Игнату Захарий, — а Господу. Не бежишь ты от семьи в Захарьину пустынь, а следуешь воле Божьей. И правил ты не нарушаешь: ведь вы с Таисией не венчаны». И тот поверил. Стал Игнат братом Иаковом.

Таисия, баба вздорная, приходила в пустынь за своим мужиком, чтоб вернуть его домой. Долго туда ходила, не понимала, что канул Игнат, что не он, а инок Иаков живет в пустыни. Ярая, ни разу не ушла она с Лисьей горы, не прокляв новоначального. Отец Захарий прятал брата Иакова, когда приходила Таисия. Убеждал его: «Проклятия ее к тебе не прилипнут, не бойся. Спиной она повернута к Господу, не внемлет Он ей. Выжди: походит она сюда и бросит». И Иаков верил игумену.

Правота отца Захария подтвердилась: Таисия перестала таскаться на Лисью гору. Воспрял освобожденный Иаков, переродился жалкий увалень в ревностного инока. Отец Захарий ставил новоначального в пример другим, ни в ком не был так уверен, как в нем. Когда Иаков захворал прошлым годом, никто и не вспомнил Таисины проклятия — десять лет без малого как прошло. И сам брат Иаков хоть бы что о них сказал — ни в исповедях ни слова, ни в беседах. И тут вдруг Константину открылся. Как же понять душу человеческую? Отец Захарий сидел на топчане Иакова с потемневшим лицом, слушал разговорившегося больного и сдерживался.