Нельсон Демилль - В никуда Страница 83

– Что ж, мистер Анх, если вам от этого легче, в американских учебниках тоже ничего не говорится о расправе в Хюэ. Если хотите прочитать о побоищах, найдите в оглавлении "Милай".

– Да. Я знаю.

Мы подошли к дальнему углу стены. Вблизи, на набережной, раскинулся большой рынок. К нему-то и повел меня вьетнамец.

– Хотите что-нибудь выпить?

– Кола будет в самый раз, – ответил я.

Он подошел к ларьку.

А я сел и огляделся. Во Вьетнаме трудно понять, видел ли ты дважды одних и тех же людей. Особенно это касается мужчин, которые все без исключения отдают предпочтение черным брюкам и сандалиям. Иногда встречаются рубашки других тонов, но в основном – белые. Волосы одного цвета, прически одного фасона. Ни бород, ни усов – их носят разве что очень глубокие старики. Никто не ходит в шляпах. Куртки – большая редкость, и все одного покроя и цвета – рыжевато-коричневые. На некоторых вьетнамцах я видел очки для чтения, но ни разу для дали, хотя водителям было бы недурно о них подумать.

Скопление вьетнамцев в Хюэ казалось еще более однородной массой, чем в Сайгоне и Нячанге.

Анх сел и поставил передо мной банку колы. А себе взял горячий чай и бумажную тарелочку орешков в скорлупках и с видимым удовольствием принялся их давить. И наконец перешел к делу:

– Вы хотите посетить определенную деревню. Так?

Я кивнул. Анх высыпал передо мной горсть нечищеных орешков.

– Она на крайнем севере Северного Вьетнама.

Не повезло. Я продолжал надеяться, что пункт моего назначения находится на территории бывшего Южного Вьетнама, где-нибудь поблизости. Но ведь Тран Ван Вин – солдат северовьетнамской армии. Так чего же я ожидал?

Анх сделал вид, что читает мой путеводитель, а сам говорил:

– Это маленькая деревня, и ее нет на картах. Но я хорошо, хотя и незаметно, поработал, и, думаю, это то самое место, которое вам нужно.

– А если нет?

Он прожевал несколько орешков.

– Я обменялся факсами кое с кем в Америке. Ваши аналитики считают, что деревня, которую я обнаружил, – то, что вы ищете. Сам я на девяносто процентов уверен в своей правоте.

– Высокая точность, если учесть, что это работа на правительство.

Анх улыбнулся:

– Этот район посещает очень немного людей с Запада. Вам надо иметь вескую причину, чтобы туда попасть.

– Личную?

– К счастью, – продолжал Анх, – рядом с этой деревушкой есть место, которым интересуются туристы. Оно называется Дьенбьенфу. Слышали когда-нибудь о таком?

– Последнее сражение во франко-индокитайской войне.

– Верно. Военные всех стран приезжают посмотреть это историческое поле битвы. Значит, и вам не возбраняется. А после того как посетите музей и сделаете несколько снимков, спросите кого-нибудь из местных, где находится нужная вам деревня. Она примерно в тридцати километрах от Дьенбьенфу. Но будьте осмотрительны – разговаривать можно не с каждым. На севере обо всем тут же докладывается властям. – Анх отпил из чашки. – Я был там и могу сказать, что в Дьенбьенфу много людей из горских племен. Они собираются у музея и на рынке и пытаются продать туристам свои поделки. Это в основном горные моны и таи. Вы помните по своему прошлому пребыванию во Вьетнаме, что горцы не слишком жалуют правительство. Но они не антикоммунисты, а анти-вьетнамисты. Следовательно, спрашивайте горцев, а не коренных вьетов. Некоторые из них говорят по-английски, но в основном, как правило, – по-французски, ведь большинство туристов в этом месте из Франции. Вы знаете французский?

– Un peu[68].

– Bon[69]. Постарайтесь сойти за француза. Я думаю, вы можете доверять этим людям.

– Тогда скажите, почему я должен доверять вам?

– Для доверия требуется время. Что бы я сейчас ни сказал, это вас не убедит. Но у меня, мистер Бреннер, сложилось впечатление, что у вас нет другого выбора.

– Откуда вы знаете мою фамилию?

– На случай чрезвычайной ситуации, если бы пришлось связаться с вами в гостинице.

– Очень необычно, что в данных обстоятельствах вам ее сообщили. Только не подумайте, что я расист. Но вы не коренной американец и не относитесь к категории людей, которым надлежит знать, кто я такой и куда направляюсь.

Анх пристально посмотрел на меня и улыбнулся.

– У меня есть родственники в новой стране. Ваше правительство мне доверяет, но на всякий случай организовало воссоединение семьи в Лос-Анджелесе. Мне надлежит отправиться в Штаты в тот самый день, как вы уедете из Хюэ. Если я не объявлюсь в Лос-Анджелесе, в Америке поймут, что я предал их и вас.

– Не слишком ли для меня поздно, коллега? – спросил я.

– Я не собираюсь вас предавать, мистер Бреннер. Наоборот, желаю вам успеха. В противном случае ни для меня, ни для моих родных ничего хорошего в Лос-Анджелесе не будет.

– Понятно. Но мы не расстреливаем людей.

– Мне об этом не сообщили.

Я промолчал. Вывод: ставки в этой игре очень высоки, что бы это ни была за игра. Анх то ли верен Дяде Сэму, то ли до смерти боится за своих родных. А может быть, и то и другое. В Вашингтоне попусту не треплются.

– О'кей. Извините, если я вас обидел, – проговорил я.

– Ничего. Законный и необходимый вопрос. На карту поставлена ваша жизнь.

– Спасибо.

– Для вас, собственно, не важно, верен я или работаю по принуждению.

– Отлично!

Анх помолчал и прожевал очередной орешек.

– Каким бы ни было ваше задание, я надеюсь, оно достаточно важно, чтобы рисковать жизнью. Если нет, садитесь в первый самолет, который летит в Ханой или в Сайгон, и уезжайте из страны. Здесь приятное место для обыкновенных туристов, но власти не прощают тех, кто выходит за рамки туризма. Меня просили помочь – я согласился и тем самым подверг себя опасности. Не представляю, о чем идет речь, но я – один из тех вьетнамцев, которые до сих пор доверяют американцам.

– А я нет.

Мы оба рассмеялись.

– Ну хорошо, – продолжал я, – если вы тот, за кого себя выдаете, спасибо. А если нет, полагаю, что увижу вас на своем суде.

– Суд – необыкновенная роскошь, – ответил Анх. – Возможно, вы не знаете, насколько правительство Ханоя сходит с ума по поводу FULRO. Слышали об этой группе – Front Unite de Lutte de Races Opprimees – Объединенный фронт борьбы за независимость угнетенных рас?

Я вспомнил фотографии, которые видел в Музее американских военных преступлений, и ответил:

– Да.

Мистер Анх припас для меня еще одну приятную новость:

– Вам придется следовать через территорию FULRO. Ханойское правительство безжалостно к подрывным элементам и тем американцам, которые пытаются установить с ними контакт. Если ваше задание состоит в этом и вас поймают, ждите пыток и расстрела. Я знаю это точно.

Мое задание состояло не в этом, но попробуй-ка объясни, если меня арестуют. Я считал, самое плохое, что меня ждет, – несколько недель или месяцев всяких неприятностей, а потом дипломатическое решение проблемы и высылка в Штаты. Но если подставить в уравнение еще и FULRO, не исключено, что я окажусь последним пропавшим без вести американцем во Вьетнаме.

Мистер Анх оказался бездонным кладезем интереснейших фактов:

– Сюда приезжали церэушники, спецназовцы и независимые наемники – намеревались оказать помощь FULRO. О большинстве из них никто не слышал.

– Вы меня утешили. Анх поднял на меня глаза.

– Вьетнам – несчастная страна. История повернулась так, что брат пошел на брата, отец на сына. Здесь, на юге, не знаешь, кому верить, но на севере верить нельзя никому.

– Кроме горцев?

Вьетнамец не ответил. Отхлебнул чаю и спросил:

– Ваш визит сюда всколыхнул воспоминания?

– Конечно.

– А в нашей стране почти все военное поколение либо ушло из жизни, либо убежало за границу. А те, кто остался, предпочитают о войне не говорить. Власти отмечают каждую годовщину побед и даже поражения превратили в триумф. Но, спрашивается, если у вас было тридцать лет сплошных побед, почему потребовалось так много времени, чтобы выиграть войну?

Вопрос был риторическим, но я на него ответил:

– Историю пишет победитель.

– Мне пришлось ехать в Америку изучать историю собственной страны. А послушать Ханой – и начнешь не доверять собственной памяти и сомневаться в своем здравомыслии.

– В Вашингтоне то же самое.

– Вы шутите, а здесь не до шуток.

– Сколько лет вам еще нужно здесь прожить?

– Год.

– А что потом?

– Не знаю. Может быть, останусь. Кое-что здесь меняется к лучшему.

– У меня есть приятельница-американка, которая живет здесь три года и никак не может уехать.