Леонид Влодавец - Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства Страница 83

У ворот дедушкиной дачи разминулись с черной «Волгой», за рулем которой сидел какой-то солдат, а на заднем сиденье поблескивали генеральские звезды. Ворота закрывались автоматически, выползая откуда-то сбоку, но кто-то невидимый, управлявший ими, видимо, разглядев Алю, заставил створку отползти обратно. Асфальтированная дорожка от ворот упиралась в ворота подземного гаража, а рядом на небольшой стояночке для гостевых автомобилей стояли «Волга» полковника Демьянова и чей-то «Москвич». Туда же зарулила и Аля. Стоянка была справа от дачи, у забора, а слева, на расчищенном от сосен участочке, росли яблони, на которых еще висели здоровенные желтые антоновки, облетевшие кусты смородины, крыжовника, малины, а между рядами яблонь бугрились уже раскопанные картофельные грядки. Еще дальше поблескивали стекла теплицы. Хорошо тут было, слов нет! Ни гари, ни дыма, ни шума. Пахло смолой, прелой зеленью, подмерзающей почвой и яблоками.

Серега шел за Алей к дому: рубленому, с большими деревянными верандами, где летом, наверное, было приятно пить чай.

— Алечка! — послышался голос из-за спины.

— Бабушка, Здравствуй! — Аля обернулась, уже стоя на крыльце. — Мы решили вас навестить. Это — Сережа, мой друг.

Бабушка выглядела необычно. Сереге раньше казалось, что все старухи, проживающие в СССР, делятся на две категории: «маврикиевны» и «никитишны», то есть бабки интеллигентные и простонародные. Первые были, естественно, распространены в Москве, а вторые — вдали от цивилизации. Баба Шура — Александра Михайловна — выглядела совсем не так. Если «маврикиевны» носили шляпки, кружевные кофточки и камеи, а также костюмчики а-ля Мегги Тэтчер, то «никитишны» предпочитали пуховые платки, ситцевые платья, бусы и вязаные кофты. Баба Шура же, стриженная под мальчика, была одета в спортивный костюм, кроссовки и вязаную шапочку. Судя по всему, она совершала какую-то пробежку, потому что немножко запыхалась. В лице бабушки читалось удивительное сходство с внучкой, а по сухонькой, сохранившей стройность фигурке легко было угадать, какой будет Аля через сорок с лишним лет.

— Наконец-то заехала! — сказала бабушка бойким голоском, в котором улавливались какие-то комсомольские нотки тридцатых годов. — Пороть тебя некому! А это, значит, Сережа. Верочка мне уже говорила. Видный, крепкий. Не подумаешь, что художник: бороды нет, волосы пострижены и даже физия бритая.

Сереге удалось перед отъездом из Москвы отскоблить всю щетину.

— А где дедушка?

— В тире, пуляет. А мать с отцом — в оранжерее орудуют. Сейчас только что Васька Ветров укатил — все вспоминали, кто кого в сорок третьем прикрыл. Чудаки, ей-Богу, какая разница — живы, и слава Аллаху! Ну, пошли к деду!

Оказалось, что в подземный гараж можно пройти прямо из дома. Уже спускаясь по скрипучей деревянной лесенке вслед за бабой Шурой и Алей, Серега услышал глухие выстрелы. Пройдя бетонный гараж, где стояла гордая «Чайка», довольно древняя, но, видимо, вполне трудоспособная, оказались перед узкой дверцей, обитой дерматином. Баба Шура решительно толкнула ее, и все вошли в бетонный коридор-тир. Освещены были только мишени метрах в двадцати пяти впереди. Худощавый, немного сутулый старик с наушниками целился в ростовую мишень. Бах!.

— Валя, — позвала бабушка, — смотри, кто приехал!.

Валентин Иванович не обернулся, а сначала аккуратно, по всем правилам стрельб, разрядил пистолет и положил его на упор.

— Так, мадемуазель Фифи, — пророкотал старик, — все гоняем? А это что за гражданин, не с Лубянки?

— Почему с Лубянки?! — удивилась Аля.

— С Петровки за тобой не пришлют, — уверенно сказал дед, — ты ведь контра, а контрой Лубянка занимается.

— Почему ты так? — обиженно сказала бабушка. — Что она сделала?

— Она буржуйка, враг народа и контра, — совсем не шутливо объявил Валентин Иванович, — только она еще этого не понимает, потому что дура.

— Вообще-то я не с Лубянки, — решился уточнить Серега.

— А кто ж ты? — с интересом спросил генерал-лейтенант в отставке.

— Художник-оформитель клуба. — У Сереги появилось непроизвольное ощущение, что ему надо встать по стойке «смирно».

— А ничего, — сказал дед, — переодеть тебя, так на майора потянешь.

— Да я рядовой запаса.

— Неужели? — прищурился старик, — не похож. В Афганистане был?

— Нет, — удивился Серега, чувствуя какой-то страшный холодок, какой бывает при разговоре с человеком, похожим на сумасшедшего.

Взгляд у старика был какой-то особый, цепляющий, выворачивающий наизнанку. И это несмотря на то, что тут, в тире, царила полутьма.

— Не был? Странно… — недоверчиво произнес дед. — А на лице написано, что уже убивал. От меня все можно скрыть, только не это. Я сам не один десяток уложил, правда, лица не у всех видел. В воздухе не разглядишь, а на земле не поймешь, что от него осталось. Вот когда меня в сорок третьем над Белоруссией шибанули и я два месяца у партизан воевал, вот там поглядел…

— Да с чего ты взял это, старый дурак! — возмущенно пробормотала бабушка. — Что о тебе человек подумает?! Он художник, картины пишет. Его скоро вся Европа знать будет!

— Да это дедушка у нас оригинальничает, — возмущенно пыхтя, произнесла Аля.

— Точно так, мамзель, — хмыкнул дед, — а что, гражданин художник, пальнуть не желаете? ТТ от самого маршала Новикова. Бой отличный.

— Да он и в руках его ни разу не держал! — проворчала баба Шура. — Еще застрелится невзначай.

— Давайте, — вдруг сказал Серега, сноровисто загнал обойму в рукоять, дослал патрон и встал боком к мишени, подняв вверх ствол. — Рядовой Панаев к стрельбе готов! — гаркнул он без улыбки.

— По мишени номер два — огонь! — скомандовал генерал.

Серега прицелился в зеленую прямоугольную, с квадратной головой мишень, очень непохожую на человека, и трижды выстрелил.

— Тридцать, — произнес дед, посмотрев в какую-то трубу, — оценка — «отлично». А ты знаешь, что это упражнение половина офицеров из «Макарова» бьет на двойку?

— ТТ кучнее кладет, — ответил Серега, — его не так бросает.

— Откуда же ты это знаешь, родной, если рядовой?

— Да я на стрельбище плакаты рисовал, там и наловчился. Это у меня наследственное. Мать снайпером была.

— Ну-ну… — все с той же недоверчивостью сказал старик. — Может, и лицо от матери передалось?..

— Может быть.

— Ну, мать, веди их чай пить, а я оружие почищу и тоже приду.

Конечно, чувствовалось, что дача генеральская. Здесь и пианино было, и камин, выложенный изразцами. Но основная часть мебели была простецкая, можно сказать такая же, как в доме у Сереги: черные, обшарпанные венские стулья, крашеные неполированные столы. Полы тоже были крашеные, застланные не коврами, а деревенскими половиками домотканого производства. Еще были жирный и старый сибирский кот Мурлыка, лениво возлежавший на просторном диване в столовой, а также рослая восточноевропейская овчарка Рекс, довольно молодая и, судя по всему, зубастая. Как объяснила Аля, Рекс признавал только деда, и никого больше. Сейчас он лежал на коврике у камина и дремал, ожидая прибытия хозяина. Ни один человек, кроме деда, не мог бы прогнать его оттуда, но и сам он спокойно следил за тем, как Демьяновы собирались на чаепитие.

Самовар в этом доме был натуральный, на щепках и сосновых шишках, отчего и чай получился какой-то особенный, с привкусом смолистого дымка. Пили его из чашек с блюдцами. Серега уже давно так не пил — у него дома блюдца под чашки не подставляли, а использовали в качестве вазочек для варенья и тарелок. Кроме того, чай тут настаивали на каких-то травах, а дед Демьянов еще и коньячку в него накапал. Были пирожки производства Веры Сергеевны — ноздреватые, мягкие, с луком, капустой, яйцами и с мясом. Серега помнил, какие пиро ги пекла когда-то его мать, и должен был признать, что у Веры Сергеевны они лучше.

За чаем разговор поначалу шел степенный, неторопливый. Сереге даже казалось, что он попал в какие-то давние, чуть ли не дореволюционные времена, или снимается в каком-нибудь фильме на чеховский сюжет. Беседовали о музыке, в которой Серега, увы, понимал мало. Судя по всему, Вера Сергеевна и Иван Валентинович тоже не были большими знатоками, поэтому дискуссия шла в основном между первым и третьим поколением Демьяновых.

Вопреки обычным представлениям о том, какие позиции могут занимать в споре противоборствующие деды и внуки, дед и бабка защищали музыкальные ценности 30-50-х годов, а внучка — более древние: Глинку, Чайковского, Танеева. Рок-музыки не касались. Изредка кто-нибудь из троих вставал и подходил к пианино, чтобы наиграть отрывок из какой-либо пьесы или даже симфонии, песни или романса. Особенно поразило Серегу, как Аля, доказывая деду вторичность музыкальных произведений любимой им эпохи, сыграла марш «Легендарный Севастополь» и доказала, что если его играть чуть помедленнее, то получается почти точь-в-точь «Молодые капитаны поведут наш караван»… На это дед возразил, что нечто подобное было и раньше, в доказательство чего сыграл сначала «Смело, братья, бурей полный парус свой направил я…», а затем «Из-за острова на стрежень…» Как выяснилось, и эти произведения, если сыграть их медленнее или быстрее, будут похожи на предыдущие… Раньше этого Серега не знал, но для него самым главным открытием стало другое. Оказывается, в искусстве даже известные и широко известные произведения могут почти повторять друг друга. А что будет, если и он, не зная, не догадываясь даже, кого-то повторяет?! Наверняка, кто-то уже видел образ мечты в парящей девушке… А тот, у кого лучше техника или цветовое зрение, наверняка мог сделать ее и лучше, чем Серега.