Эрик Ластбадер - Кайсё Страница 9

Мысли о тоскующей по дому жене были очень болезненны. Николас опустил веки и прикрыл глаза руками. Даже сейчас, у себя в офисе, вдали от дома, ее боль передавалась ему, и душа его страдала подобно тому, как страдает душа человека, слышащего плач ребенка. И все же какая-то мрачная бездонная пропасть пролегла между ними. Когда началось это отчуждение? Николас увлекся Тау-тау, попробовал на вкус, примерил на себя и обнаружил, что чувствует себя в ней, как в старом добром пиджаке. Разлад, видимо, начался тогда, когда Николас обнаружил, что он тандзян. А может быть, он слишком далеко отошел от того мира, в котором живет большинство людей? Может быть, его взыскания в Тау-тау дали толчок к развитию своего рода аномалии, от которой он никак не может избавиться? Он не думал, что это так, однако преодолеть эту пропасть отчуждения был не в состоянии.

Иногда он испытывал явственное чувство гнева по отношению к жене. Вот уже сколько лет она живет в Японии, но не сделала ни малейшей попытки освоиться в этой стране. Своих друзей, кроме Нанги, у нее не было, да и с тем она подружилась в результате его настоятельных и продолжительных усилий. До сих пор она выражала типичное для западного человека недоумение по поводу нравов и обычаев коренных жителей, их церемониальности и вежливости. А хуже всего было то, что она начала выказывать слепую нетерпимость и открытое негодование в отношении японцев, — Николас не раз замечал это в ходе своих деловых контактов.

Следуя науке, преподанной ему Канзацу, Николас начал погружаться в себя, пока не достиг кокоро — сердцевины всего сущего. Затем, выбрав нужный ритм, начал воздействовать на оболочку кокоро, создавая психический резонанс, трансформирующий мысли в дела.

Чем глубже он погружался в Аксхара, тем плотнее его окружало отражение кокоро; сознание Николаса росло до тех пор, пока не заполнило всего пространства гимнастического зала и не вырвалось сквозь стены наружу. Он увидел раскинувшийся перед ним город, затем Николас как бы на огромной скорости пронесся через него, и образ городской суматохи начал затуманиваться. Одновременно с выбросом психической энергии спало ощущение каких-либо ограничений, и Николас вырвался из тисков Времени.

Снаружи, в блестящей темноте, прошлое, настоящее и будущее существовали лишь как бессмысленные определения несуществующих понятий. Он еще не знал, какой выбрать путь в этом пространстве или как лучше использовать его необозримые горизонты. На это уйдут многие годы испытаний и ошибок. Разумеется, хорошо было бы иметь советчика, но единственный другой тандзян умер у него на руках, раздавленный безжалостными силами Тау-тау.

Трудно сказать, как долго Николас исследовал этот свой новый мир, поскольку в таком состоянии понятия времени для людей но существует, ощущается лишь привкус того, что ты где-то снаружи, в окружении сновидений, в состоянии, когда часы и даже целые дни могут быть спрессованы до уровня микросекунд.

Когда Николас вновь открыл глаза, он чувствовал себя бодрым и освеженным; призрак несчастий Жюстины еще слабо витал в воздухе, но вскоре полностью рассеялся.

Во время его тренировки несколько раз принимался звонить стоящий в углу гимнастического зала радиотелефон, и, хотя Николас знал, что звонят именно ему, он не обращал на него внимания. Персонал привык к его непостоянному графику работы, сотрудники понимали, что если он не берет трубку, настоятельно беспокоить его следует лишь в случае крайней необходимости.

Николас постоял под холодным душем, затем попарился, вновь принял душ и переоделся. Даже образ его испускающей последний вздох малышки был на время вычеркнут из памяти.

За дверью гимнастического зала его ждала Сэйко. Верная своей рабочей этике, она захватила с собой папку с бумагами и, сидя на ступеньке винтовой лестницы, делала какие-то заметки, вносила исправления, словом, не прекращала трудиться на своего босса.

— Сэйко, — позвал Николас.

Она вскочила, захлопнула папку, низко поклонилась и, распрямляясь, отбросила назад свои блестящие черные волосы. Ее красота, кажущаяся из-за прозрачной кожа такой хрупкой, стала еще более заметной за то время, что она работала его секретаршей.

— Линнер-сан, — сказала она. — Я приняла два факса с исковыми заявлениями наших нью-йоркских адвокатов против «Хайротек инкорпорейтед». Мне кажется, вам перед отъездом следует их просмотреть.

— А ты сама их просматривала? — спросил Николас, когда они поднимались по винтовой лестнице к нему в офис.

— Да, сэр. У меня есть сомнения относительно пунктов «6-а» и «13-с».

— Сэйко, я не знаю, как долго буду отсутствовать, — сказал он, когда они поднялись на этаж. — Тебе придется привыкать полагаться на собственное мнение и самой принимать решения. Запомни, я тебе доверяю. — Входя в кабинет, Николас улыбнулся ей. — А сейчас расскажи мне о твоих сомнениях по поводу подготовленных заявлений.

По ее ясному и четкому ответу Николас понял, что она неплохо разбирается во всей этой юридической чертовщине.

— Согласен, — заключил он, когда она закончила. — Внеси необходимые исправления и перед уходом дай мне проглядеть проекты новых заявлений. Посмотрю, как ты справишься с этой проблемой. Если у меня не будет замечаний, мы отправим их по официальным каналам в Нью-Йорк. — Перед тем как она ушла, он добавил: — И скажи Нанги-сан, что мне необходимо с ним срочно увидеться.

И вот я в этом гнусном мотеле на автостраде 95 подумала Маргарита Гольдони. Что я здесь делаю? Должно быть, я потеряла голову. Нет, не голову, напомнила она себе самой. Свободу.

Они остановились в десяти милях от небольшого городка в штате Миннесота. Именно это место в своей безграничной мудрости ФПЭС избрала в качестве убежища для Доминика Гольдони. Ему были выданы новые документы, выделен дом, два автомобиля, числился он инженером-конструктором — консультантом одной из фирм. Все было сделано — комар носа не подточит.

Роберт настоял на том, чтобы она взяла вместе с ними Франсину; это требование привело ее в ужас, однако она вполне ясно понимала его соображения. Имея ее и Франсину в заложницах, он мог не опасаться Тони.

Вполне естественно, первой реакцией Доминика было желание убить Тони. Медленно, сказал он тогда ей. Я буду убивать этого сукина сына так медленно, что у него глаза вылезут из орбит от боли. Очень по-венециански. Однако Маргарита возразила: Лом, Тони нужен нам обоим" — и он успокоился, раздумывая о том, что она сама разберется в своем чувстве ненависти и уязвленного самолюбия. А когда она предложила встретиться наедине и поговорить, он согласился. При таких обстоятельствах, посчитал он, в этом есть смысл.

На протяжении всего пути в Миннесоту она умоляла Роберта отпустить Франсину. И каждый раз тот поворачивал к ней голову и мило улыбался, будто он не похититель, а ее любовник.

Если бы их было двое, то они могли бы полететь на самолете, рассуждала она, но следовало думать и о Франсине — поэтому он заставил ее отправиться в путь на ее же «БМВ». Кроме того, ей было ясно, что любой другой вид транспорта неминуемо оставит след. В автомобиле же Роберт всегда сумеет увидеть преследователей и принять соответствующие меры. С другой стороны, он вынудил ее оставить мужу послание, в котором она написала, что, если похититель заметит за собой наблюдение, он немедленно убьет Франсину. Такое сообщение заставит задуматься любого человека, а сицилийца в особенности.

Откровенно говоря, ее не раздражало бесконечное сидение за рулем, наоборот, каждая новая миля пути вселяла в нее ложное чувство безопасности. Здесь, на бескрайних американских дорогах, они очутились как бы вне временных рамок, затерявшись среде мелькающих то тут, то там парков, магазинчиков, кафе, автомобильных стоянок; ей казалось, что она уже и сама забыла, куда они едут, иногда же ловила себя на мысли, что теряет ощущение реальности, воспринимая происходящее как ночной кошмар. Кроме того, она ощущала облегчение, явственное, как приступ боля, от того, что рассталась с Тони.

Когда они пересекли границу штата Миннесота, Маргарита осознала неотвратимость дальнейших событий.

В придорожном мотеле она горько расплакалась. Изнуряющее жужжание насекомых заглушалось лишь шумом проезжающих мимо автомобилей. Для нее уже не имело значения, в городе она или в сельской местности, поскольку ее существование замкнулось в каком-то сумрачном мире, подобно застывшей в янтаре мухе.

Франсина, которую в течение всего пути Роберт пичкал наркотиками, спала на кушетке, которую принес хозяин мотеля. Роберт, сидя на кровати, читал номер «Форбс» с таким видом, будто не Тони, а он — ее муж. Она вытерла слезы и замерла; когда же начала забираться под одеяло, он отложил журнал и проговорил:

— Завтра увидим твоего брата, и на этом все закончится.