Роберт Кормер - Герои Страница 9

— А мне нравится смотреть, как ты играешь, — сказала она.

— Тебе… — недоверие сломало мой голос.

— Твоя игра в настольный теннис, словно танец. Ты так двигаешься, и так наносишь удар по шарику, что я напеваю, наблюдая твою игру, и ты словно танцуешь под эту песню.

Впервые в жизни я оказался во власти такого откровения.

— Завтра после музыкального представления все собираются у меня дома. Лэрри говорит, что так принято делать в шоу-бизнесе. Ты придешь, Френсис?

Ее слова наполнили меня восхищением и агонией. Я был восхищен ее приглашением и в тоже время агонией ревности — тем, как небрежно она произнесла его имя — не Лэрри ЛаСейл или мистер ЛаСейл, как все дети называли его, а Лэрри — пренебрежительно, словно они друг для друга значили больше чем преподаватель и ученик.

Наш разговор был прерван громогласным объявлением полуфинальной игры, с которой начинались соревнования. Николь коснулась моего плеча, ее рука была чуткой и ласковой, а в моей плоти огнем отдалось эхо ее прикосновения.

— Удачи, — сказала она.

В последующие два часа я пережил большее количество игр, чем смог бы себе представить. Время пролета над столом белого пятна удаляющегося и приближающегося шарика. Вперед и назад. Удар и возврат. Спин и выпад. Сильный размах и легкое прикосновение. Мои противники проигрывали один за другим. Наконец, Джой ЛеБланк. В этот день ему не везло. Он проиграл мне со счётом 21–12 и ушел, что-то бормоча себе под нос.

Никогда прежде я не испытывал такого чувства. Судьба сама работала на меня. Я ощущал невидимость, невозможность потерпеть поражение, шарик всегда был под моим контролем. Зрители часто аплодировали, задерживали дыхание при захватывающей подаче, моей или моего соперника, и затихали, когда результат борьбы оказывался под сомнением. Но у меня не было никаких сомнений. Каждый раз в паузе перед следующей игрой, мои глаза искали среди присутствующих Николь, и когда находили ее, то на ее лице была улыбка поддержки, и Центр казался пустым и безлюдным, когда я не находил ее глазами.

Луис Арабель также победил за соседним столом, получая в свой адрес щедрые аплодисменты. Между играми мы поглядывали друг на друга и обменивались улыбками. И было ясно, что наша встреча неизбежно состоится в заключительном соревновании дня. Каждый раз я слышал залпы аплодисментов, адресованных соседнему столу, и я знал, что Луис выиграл еще один захватывающий пункт.

Наконец, мы с Луисом, друг против друга по разные стороны стола. Мы оба непредсказуемы и непобедимы. Луис был рослым и худощавым парнем с длинными руками и ногами. Он играл легко и свободно, и никогда не спешил, всегда и всех вводил в заблуждение, и любого мог вымотать тем, что сам никогда не уставал. Я приготовился к его мягким ударам, вялому спину и ленивым выпадам.

В первый же раунд я принял пять его быстрых пунктов. Он проверял меня на прочность, пытался вывести меня из равновесия, каждый раз подавая шарик самым непредсказуемым образом, когда он поднимал ракетку, и взбесившийся шарик устремлялся ко мне. Толпа притихла.

Я не стал паниковать и заставил себя расслабиться. В тот день я проиграть не мог. Пять моих собственных подач сделали игру связной, и после этого я просто держался в шести футах от стола и сконцентрировался на возврате. Луис потерял три пункта подряд, и впервые я увидел, как окрасилось его лицо. Он был расстроен. Он пытался бить сильнее, нахмурился и, наконец, начал делать ошибки.

Я набрал двадцать один пункт против его восемнадцати, просто играя по правилам Лэрри ЛаСейла, как он меня учил: будучи упрямым, сохраняя хладнокровие и собранность, в то время когда Луис пытался взять силой и эмоциями. И он пропустил свой последний шарик, который принес мне победу, толпа загудела и начала кричать, свистеть и топать ногами.

Я повернулся к толпе и почувствовал, как щеки налились кровью, сердце заколотило изо всех сил, и кровь радостно загудела в моих венах. Я увидел Лэрри ЛаСейла, пробирающегося через толпу. В его руках был тот самый кубок. Он держал его высоко над головой. Рядом с ним была Николь, ее глаза смотрели на меня. Они сияли.

Все было похоже на сон ставший явью. Николь взяла кубок из рук Лэрри ЛаСейла и вручила его мне. В нем отразилось сияние наших глаз.

Я прижал кубок к груди, и толпа притихла. Мои глаза налились влагой. И чего же еще я ждал, произнесения чьей-то речи?

— В добрый час, Мистер ЛаСейл, — объявил во весь голос Джой ЛеБланк. — Френсис достиг ваших высот.

Возгласы и аплодисменты поприветствовали его слова, и мне захотелось найти способ заклеить ему рот, или чтобы он навсегда потерял дар речи.

И тогда толпа стала кричать: «Лэр — ри… Лэр — ри…»

У всех хватило храбрости хором называть его по имени, когда поодиночке это делать никто и не осмеливался. «Лэр — ри… Лэр — ри…»

Раболепие давило меня изнутри. Момент моего триумфа был запятнан и разгромлен. Я знал, чего они хотели. Они хотели, чтобы я сыграл с Лэрри ЛаСейлом, чтобы состоялась игра реального первенства Врик-Центра.

И затем: «Френсис… Френсис…»

Аплодисменты усилились, с ними крики и свисты.

И голос из толпы: «Давай, Френсис…»

Лэрри ЛаСейл пожал плечами и наклонился ко мне, словно говоря: «Это тебя, Френсис, что нам делать, не можем же мы их разочаровать?»

И вдруг я подумал: может смогу его победить? Моя игра в течение дня была почти безупречна, и даже когда я играл с Луисом Арабелем — лучшим из нас, то легко его победил. Подобно игроку казино, вышедшему на победную линию, я не мог проиграть. Возможно, я уже стоял на такой линии обеими ногами.

Я кивнул Лэрри ЛаСейлу и поднял ракетку. Снова кинув беглый взгляд на Николь, я увидел ее улыбку одобрения. Почувствовав твердость пола обеими ногами, я стал в пластичную стойку.

От рева толпы задрожали оконные стекла.

Игра началась.

Моя подача.

Ракетка встретила шарик. Я не старался ускорить игру или войти в спин, а просто хотел возвращать шарик в надлежащую позицию, не рискуя, лишь отыгрывая свою защиту. Сердце билось устойчиво, тело было готово действовать. Шарик вернулся ко мне. Я отразил его ракеткой. Он снова прилетел ко мне, и снова я его вернул. Возврат Лэрри ЛаСейла был совершенен. Шарик летел на край стола. Он был почти недосягаем для меня, но так или иначе я достал его, вернул, выводя своего соперника из равновесия. Мой пункт, следующий — его, затем снова мой, его.

Прошла половина игры, счёт 13–12, моя подача, и я понял, что он давал мне выиграть. Он вел игру настолько умело, что никто кроме меня не понял, что он делал. Он умело пропустил мои возвраты, не дотягиваясь до шарика на тысячную долю дюйма, симулируя расстройство, и возвращал мне его в такие точки стола, которые посторонним казались недосягаемыми для меня, хотя я понимал, что что-то было не так.

Толпа затихала, и наступала тишина, нарушаемая только лишь цоканьем шарика — мягким щелчком о шершавую резиновую поверхность ракетки. Гигантский вздох толпы качнул воздух, когда был проделан захватывающий пункт. Я не осмеливался оторвать глаз от шарика, чтобы еще раз увидеть Николь.

Еще две игры были проведены за такое же время, как и первая, также остро, легко и свободно. Умиротворенная публика наблюдала за тонкой и аккуратной игрой, в которой Лэрри ЛаСейл позволял мне победить.

Наконец, счет дошел до 20–19 в мою пользу. Не хватало одного пункта для моей победы. Я избегал встречи глазами с Лэрри ЛаСейлом. Должна была быть его подача. Присев в ожидании, я, наконец, посмотрел на него и увидел его суженные глаза. В них было что-то совсем непостижимое, волшебное. И чуть не вздрогнул, когда понял, что он мог бы легко выигрывать у меня следующие два пункта и забрать первенство. Он мог бы выиграть так легко и с таким презрением, что толпа (и Николь!), и что все бы тут же узнали, что он просто играл со мной, как кошка с уже обреченной мышью.

Изумительная подача в мою сторону, и такой же изумительный возврат. Мы вошли в цикл качелей: удар и возврат, повторяющиеся без конца, в стойке и с выпадом, пока, наконец, шарик не прибыл ко мне, захватывающий дух выпад, вернувший его к краю стола, заставивший толпу затаить дыхание, хотя мы оба знали, что это было в пределах моей досягаемости. И тут его последний подарок мне. Сделав выпад, я вернул шарик туда, откуда он ко мне пришел, откуда его невозможно было бы вернуть.

Толпа взорвалась аплодисментами, ликованием и свистом. Перейдя на мою сторону стола, он пожал мне руку, крепко обнял меня, его ухо достаточно приблизилось к моему рту, чтобы я смог прошептать ему: «Спасибо». Он повернул меня к толпе, в громогласном хаосе которой звучало мое имя. Мои глаза искали Николь и нашли ее радостное лицо и руки, сложенные так, словно она читала молитву, ее глаза были полузакрыты, словно она приглашала меня в свои объятья.