Майкл Бонд - Огонь подобный солнцу Страница 9

– Его звали Кеннеди; он руководил моей страной. После его смерти моя страна пережила долгую и страшную войну. Эта боль еще не утихла.

– Войны – наказание народов, так же как боль и болезни – наказание людей.

Хем махнул рукой девочке с глазами-ониксами, перейдя ручей, вышел на луг и посвистел. Ближняя лошадь подняла голову, во рту у нее был пучок травы. Коэн пошел за ним к каменному сараю, откуда Хем вынес два одеяла.

– Мне нельзя оставаться.

– Это для лошадей. Или ты хочешь ехать без одеяла?

– Ты тоже поедешь?

– Ты один не найдешь.

Лошади подошли, кивая головами. Сделав петли, Хем перекинул уздечки из сыромятной кожи через уши крапчато-серой и гнедой лошадей, закрепил одеяла кожаными подпругами. Он повел их к ручью, неподкованные копыта стучали по камням. Сквозь фырканье пьющих лошадей Коэну было слышно, как за хижинами смеялись дети; издалека ветер доносил звук мельницы.

– Кто-то еще живет в этой долине?

– Там, где река подходит к деревьям. – Хем протянул ему шерстяную накидку и шлем. – В темноте со скрытым лицом ты сойдешь за четри.

Они запили чаем наскоро приготовленный дхал бхат и поехали по затененной долине. Добравшись до ее противоположного конца, Хем направил серую вдоль оросительного канала. Слева маячили неясные очертания хижин, то здесь то там мелькал свет лампы.

В течение нескольких часов они спускались по каньону Моди Кхола и, наконец, перешли реку по галечной отмели. Камни на дне, перекатываясь, стукались друг о друга. Затем они повернули на восток и поехали вдоль рисовых полей, окруженных каналами с водой, где звезды, отражаясь, мелькали, как блесны, между стеблями молодого риса. Натянув поводья, Хем придержал лошадь и показал на едва виднеющуюся кучку хижин.

– Бутти первого дня пути.

Они поднимались, пробираясь сквозь кедры и заросли можжевельника, сквозь потрепанный ветром кустарник и выше, по скале, изборожденной обледенелыми трещинами. Ветер уносил их голоса, стегал по лицу, словно пытаясь содрать кожу, выдувал воздух из легких, приковывал окоченелые пальцы к задубевшим поводьям, примораживал губы лошадей к железным удилам. Словно в оцепенении возвышались над ними острозубые скалы, уходящие вверх, в терзаемую ветром темноту, где звезды ярко мерцали холодным светом над более высокими, черно-ребристыми вершинами. Тяжело дыша, дрожащие лошади по брюхо проваливались в покрытый коркой снег, срываемый ветром и уносимый на запад звенящими осколками; месяц, похожий на бритву, выползал из-за отточенных ветром восточных гребней.

На противоположном склоне тропа пролегала по замерзшему руслу ручья, переходящего в узкую стремительную речку, а затем в бурный поток; лошади, скользя, то и дело оступались. Коэн и Хем спешились, их ноги вскоре онемели в ледяной воде, одежда задубела. Коэн почувствовал руку Хема на плече и сквозь грохот воды едва расслышал, что тот кричал ему:

– Вот здесь Индия чинила дорогу.

Вскоре в каньоне посветлело. Падая каскадами с обрыва, ручей, искрясь, бесшумно разбивался о скалу далеко внизу. Они проследовали вдоль гребня на запад к старой тропе и оказались среди низкорослых сосен, растущих клином над темной долиной.

– Здесь начинается опасность. – Хем схватил Коэна за плечо и указал на причудливый, залитый лунным светом выступ на черной скале. – Тропинка там узкая, обрыв высокий. Внизу в долине леопарды, лошади пугаются их. Они их сейчас чувствуют.

Хем спустился первым, ведя свою лошадь на поводу. Выступ скоро сузился до ширины тела, лошади терлись боками о скалу. Он становился все уже и уже. Лошади шли нерешительно, упираясь и нервничая. Стукнувшись локтем о скалу, Коэн задел камень. Секунд через десять он услышал, как тот щелкнул где-то далеко внизу, затем еще раз.

Он сделал вдох и расслабился. Гнедая фыркнула сзади, словно дрожа, пробормотала что-то. Снизу издалека донесся звук камня, долетевшего до дна. Хема не было видно. Стараясь не потерять равновесия и сильно натянув поводья, Коэн заставил гнедую идти вперед. Они перебрались через углубление в тропе, проточенное струйкой воды. Выступ стал еще более узким и скользким.

Через час они поравнялись с верхушками деревьев, растущих в долине. Там, где тропа впервые расширилась, Хем прошептал:

– Теперь нам надо быстро проскочить эту опасную долину, Коэн. Мы не будем ни останавливаться, ни разговаривать – пусть лошади скачут во весь опор.

Тропа исчезала под черным пологом. Ветви хлестали по лицам, их удары казались громче стука копыт по земле. Аромат сырой, подгнившей листвы и грибов, наполнявший лес, перебивался запахом пота и навоза, исходившим от лошадей. С силой сводя лопатки, Коэн пытался избавиться от ощущения пустоты между ними.

Глава 4

Свет луны скользнул по спине Хема и по крупу его лошади, затем упал на голову лошади Коэна, и он увидел ее торчащие вперед уши и ритмичное покачивание головы из стороны в сторону. Прежде чем свет успел перейти на его лицо и руки, он снова окунулся в темноту. Хем пронесся через другой клочок света, и его серебристый силуэт остался перед глазами Коэна, когда тот снова скрылся. Это странное ощущение казалось каким-то давно знакомым – всадники, скачущие в темноте по горам. Оно навело его на мысль о войне. «И я сейчас на войне. Только где он, мой враг, и кто он?»

Вскоре лес поредел, впереди между деревьями замаячил свет. Хем невозмутимо продолжал скакать. Пытаясь догнать его, Коэн подстегнул гнедую, но увидел, что это была лишь опушка, залитая лунным светом. Хем остановился.

– Бутти второго дня пути.

– А леопарды?

– Они позади. – Наклонившись вперед, Хем ласково потрепал крапчатую по холке. – Ты будешь в Покхаре еще до полудня.

Они съехали с тропы и обогнули опушку леса, ветки деревьев шуршали о бока лошадей.

С первым пением птиц они, выехав из леса, оказались на конусовидной обожженной скале, под которой виднелось крохотное, словно маленькое зеркальце, озерко, вбирающее в себя свет гаснущих звезд. Луна зашла. Когда красный свет зари разлился над восточными вершинами, они спустились со скалы в длинную долину с деревнями и фермами, с пением петуха и одиноким протяжным мычанием буйвола.

Ржавые часы в похожем на сарай здании аэровокзала в Покхаре показывали 11.35.

– Самолет в Катманду летит в полдень? – спросил Коэн гуркхи, сидевшего на ящике, расставив ноги, и отворотом своих брюк наводившего блеск на кривой кукри.

– Наверное, – солдат зевнул, взглянув на неги через лезвие своей сабли.

Пройдя мимо заграждения, Коэн подошел к Хему и лошадям.

– Скоро.

– Я не вижу этой птицы.

– Она сейчас летит из Бхутвала.

– Это солдат сказал?

– Она летает каждый день. Хем покачал головой.

– Ни в чем нельзя быть уверенным, Коэн. Коэн взглянул на поле.

– Я должен заплатить тебе за лошадей. И за твою помощь.

Хем улыбнулся, сощурив пустую глазницу.

– Я смотрел, когда ты говорил с солдатом. Никто не ищет тебя здесь.

– Это потому, что ты быстро довел меня сюда.

– Они бросили это, Коэн?

– Нет.

– Тогда перестань быть тем, за кем они охотятся. Твоя жизнь, она была хорошая? До того как они стали тебя преследовать?

Он смотрел, как ветер, беснуясь, кружил по полю пыль.

– Нет.

– Наша жизнь такая, каковы мы сами. Случайностей не бывает.

Коэн повернул голову, издалека доносился еле слышный звук.

– Птица летит. – Он достал из кармана пачку денег. – Мы не договорились о плате.

– Может быть, молодой король, что у меня на стене, был убит теми же, кто охотится за тобой.

– Хуэна. Не ими.

– Но такими же, как они? – Хем подтянул поводья. – Когда-нибудь у тебя будут жена и дети. Привези их через океан в мой дом. Здесь теплое солнце. Твои дети будут играть с моими внуками. Твоя жена будет сидеть с моей сестрой у ручья. А мы с тобой будем разговаривать. – Он сел на крапчатую. – Намаете!

– А лошади, Хем? Я же не заплатил тебе.

– Когда вернешься! – Потянув гнедую за собой, Хем поскакал через окраину Покхары к горам, его негнущаяся правая нога торчала немного вбок.

Сквозь гул снижавшегося самолета Коэн впервые обратил внимание на звуки Покхары: пыхтение рисовых мельниц, жалобное завывание пыльного ветра, скрежещущий визг лесопилки, гомон пробегающих мимо него босоногих школьников с тонкими книжонками, перетянутыми красной тесемкой.

По краям поля не было заметно никакого движения, кроме бегущей голодной собаки; никто не подъезжал со стороны города. Он глубоко вздохнул, усталость, навалившись ему на плечи, болью перешла в ноги, глаза резало от изнеможения и носящейся в воздухе пыли. «Сколько же я не спал? Как я могу измениться, если не знаю, кем я был? Когда тот, кем я был, умер?»

Самолет подпрыгнул, коснувшись земли. Среди его попутчиков вряд ли могли оказаться враги: трое тучных неварцев в красных шлемах, горец с четырьмя козами, две старухи в сари, беспрестанно перешептывавшиеся и кивавшие головами, подросток, то и дело задиравший манжету своей хлопчатобумажной рубашки, чтобы поглядеть на хромированные электронные часы с черным пластиковым ремешком. В самолете они расселись на скамьи по обеим сторонам фюзеляжа, с протянутой вдоль них из конца в конец веревкой, между ними посередине расположились козы и багаж. Убаюканный гудением пропеллеров, он впал в чуткий сон, пока самолет не повернул на юг у высокой стены Эвереста и, высоко задрав нос, не пошел на снижение, пролетая над краем долины Катманду, над запыленным крестьянином и телегой с запряженным в нее буйволом. Впереди показались коричневато-голубые очертания раскинувшегося на равнине города.