Елена Костюкович - Цвингер Страница 95

— Что такое рассусолился?

— О, это я уж слишком с вами по-русски заговорил. Есть, оказывается, хоть одно слово, которое вы не знаете. «Рассусолился» значит… Э, не могу перевести ни на один язык! Хороший вопрос! Да есть ли вообще в русском это слово? Или я его только что при вас выдумал?

— Ладно, сама догадалась. Вы не поверите, Виктор, но я как раз знаю кое-что о третьей канистре. Ее выкапывают именно сейчас. На территории китайского посольства в Варшаве. Искатели получили разрешение. Но только на периферийный участок. Китайцы не пускают копать в центральную зону посольства. Так что не знаю, доберутся ли до нее.

Да. Но есть у Виктора и своя «третья канистра», своя задача. Теперь можно спросить Ребеку о краеугольном.

— Хочу с вами посоветоваться, Ребека. Вы знаете, Жалусский — мой дед. Я сегодня получил на опцион его дневники и фронтовые тетради, найденные в Болгарии после примерно такого же захоранивания, как те, ну, как канистры. Смотрите, фотография: рукописи, спрятанные в половицах.

— Ох. У меня мурашки прямо. Ничего себе история. Плюс еще в ней рабочее и личное перекрещиваются. А помните… в таких половицах Бруно Шульц спрятал роман «Мессия», так и не нашли.

— Но эти болгары путают, видать, моего деда с Шульцем. Они хотят сто двадцать тысяч долларов за шесть тетрадей и за коробку непонятных бумаг.

— Что? Сто двадцать тысяч? Нереалистично. Если бы это была гиперсенсация… Конечно, тема Monuments Men сейчас начала входить в моду. Знаете книгу Керстин Хольм на тему трофейного «перемещенного» искусства?

— Как? Хольм? Есть у вас карандаш? Спасибо, посмотрю, как только доеду до Милана.

По словам Ребеки, в текущем году предлагаются несколько книг на тему об исчезновении предметов искусства из музеев и частных коллекций. О сотрудничестве гадов с гадами сразу после войны. О том, как при пособничестве третьих стран и Ватикана (тогда работал целый интернационал воров и сбытчиков краденого) преступникам удавалось распоряжаться наворованным имуществом, залогом спасения их подлых жизней.

— Но все же отбить такой аванс… В то же время нельзя забывать, что за архивами порой гоняются и наворовавшие, и их потомки — уничтожают. Это тоже серьезная мотивация.

— А что… Этим, может быть, можно объяснить…

— Что объяснить? Кстати, что у этих болгар на руках, известно хоть?

— Они сказали, меморандум, и я надеюсь — посвященный Дрездену. Хотелось бы найти там хронологическую справку поисков по дням и часам. Эта справка существовала, на нее дед ссылается, но мы на руках не имеем. И еще я ищу легенду к немой карте. Сама карта у меня есть. Но нет объяснения некоторых условных знаков. Карту эту дед получил от смотрительницы «Альбертинума»…

— Как, от Георги Ранкинг?! — вскрикивает Ребека. — Так ведь, Виктор, в архиве Дрезденки буквально только что, ну вот буквально на прошлой неделе я держала в руках ее рукописные воспоминания! О днях, когда появились русские и стали вытаскивать из тайников статуи и картины!

— Как! Не может быть! Это же то, что я разыскиваю! Вот видите: я написал для профессора Бэра, глядите! «Найти переписку или памятные записи Георги Ранкинг». Это та женщина, которую вспоминал дед. О ней писал дед. В докладной записке. В Германии. И еще в одном документе… В книге. Без конца и начала… Вложил дед в книгу… Вечер у Георги в доме. Позавчера вечером. Остальное можно только дофантазировать. А вот что она передала ему немую карту — это да, это дед. Извините, ох, Ребека, что я так мельтешу. И они были неравнодушны, я почти уверен, что-то было, и на это намекал Плетнёв в разговоре. Который непонятно как попал в руки ко мне как раз вчера…

— Не волнуйтесь, Виктор, все, что вы ищете, в пределах доступности, — говорит Ребека. — День-другой, вы будете иметь воспоминания Ранкинг. И еще я отсканирую для вас фотографии. Там их две или три. Георга была очень высокая, тонкая. Впрочем, все они тогда были тонкие, неоткуда было толстым взяться в Дрездене в сорок пятом. У Георги погибла в пожаре семья.

— Интересно, сказал ли он ей, что родители расстреляны немцами.

— Немцами или украинцами, — тихо поправляет его Ребека.

Правильно. Не надо дополнительно сыпать соль ей на раны.

— Мемуары эти, кстати, частью опубликованы, — продолжает Ребека, — в шестьдесят третьем, в Weltkunst. Вместе с воспоминаниями директора библиотеки. Хотя она была одной из главных свидетельниц дрезденской истории, Георга Ранкинг уцелела. Ее уволили, но не арестовали. Сумела уйти в западный сектор, жила потом в Риме, работала по специальности, писала научные работы. Переехала напоследок в США.

— А когда она умерла? Умерла, конечно?

— Да-да. Умерла. В семидесятые годы.

— О, Ребека! Сам бог вас мне послал! Ребека, милая! Ребека, вы просто не представляете, до чего это мне важно. Во-первых, Георгу я как раз собирался вставить в дрезденский том, а значит, станет легче убедить Бэра быстро выкупить эти самые бумаги. Вы ведь поможете с правами? Какое облегчение. Какое совпадение. Ну а, во-вторых, конечно, эти документы важны мне самому.

— У нас в офисе есть ксерокопия. Попрошу вам сдублировать. Перешлем по электронной почте. Как? Вы без связи? Без мейла? Компьютер поломан? Господи. Что делать. Тогда перекопируем. И в самое близкое время, прямо на ярмарке, забросим бумажную версию в литагентский зал для вас.

У Вики в душе играли трубы при этих ее словах.

Проводил ее по Кайзерплатц и Нойе-Майнцер-штрассе взять машину в подземном гараже башни «Иннсайд Эуротеум», призрачной, недавно отремонтированной: стеклянные стены и подземный гараж, как в фантастическом фильме, гулкий. Было время разъезда из ресторанов. На выезде из паркинга стучала моторами очередь. За рулями авто восседали сплошь девочки-подростки, а на соседних сиденьях, томные, в откидку скучали самцы в бабочках. Предполагается, что девочки меньше пьют? Или теперь мода, комплексный сервис — довоз домой с продолжением?

Раздалась удалая русская речь из-за спины. Ребека с Виктором, не сговариваясь, перескочили на английский. Само собой, Ребеке эти тонкости не надо объяснять. Она «осси». Видимо, наверху только что кончился корпоративный сабантуй «ЛУКОЙЛа». Томные блондинки в длинных платьях, а некоторые в норковых шортах, плутают между автомобилями, высматривают свои. Одни на каблуках, другие босиком, несут за ремешки сверкающие сандалии.

Виктора почему-то шатало, от спиртного ли, от бессонницы, но только он ступил мимо тротуара, а на мостовой поджидала лужа. По колено. Оказывается, дождь? Штанина вышла из строя. Это уж до конца командировки. Бог знает как добрел до номера измаянный. Перед тем как закрыть глаза, выпучил их на телевизор. Долго смотрел на экран. Показывали по «Нэйшнл джиографик», как люди, обмазанные грязью, усердно тащат из болота змею. Гадина из Берхтесгадена… и музыка… музыка… пилежное какое-то скрипение… отображала натугу…

Вторник, 18 октября 2005 года, Франкфурт

…а самое странное — что змею из грязи тащили и в семь утра.

Виктор забыл, засыпая, отключить телевизор, и в нем тянулась, как змея, та же географическая бодяга. Волокли всю ночь? Или это Вике снится после вчерашнего? А что было вчера? Интернационал гадов? Помянутый в начале разговора с Ребекой угорь?

Ребека и рукопись Георги!

Не одно это.

Рукописи деда — пропажа Мирей — тревога, зуд беспокойства.

Ты, Вика, успокойся хотя бы в отношении телека. Он тебе не снится. Повторяют рептильный ролик по «Нэйшнл джиографик». Выпачканную змею, трудясь, снова тянут с сопением из болота заляпанные парни-мощаги.

Ну, отмоюсь от этой грязюки и начну действовать.

Что по расписанию? Вереница встреч во «Франкфуртер Хофе». С кем? Не вем. Совсем. Со всем. Расписание утрачено. Остается погуливать с независимым видом. Пускай сами узнают меня в толпе, как Жанна д’Арк — Карла Седьмого.

После душа он замер, обмотав всю голову полотенцем, на минуту, самую милую минуту дня, когда наедине с собою он позволял разогретому мозгу делать что угодно — ни обязательств, ни расписания.

Куда же потек нагретый мозг? Известно куда, к Наталии.

Прилетит ли завтра, интересно? Проняло ее цитатами из бабушкиных дневников? Да нет… Нет чувств у этого робота. Вся надежда, что она «стакановка». Он объяснял про «Стаканова» Мирей. М-м-м… Где же все-таки Мирей? А Наталия, холодная, бесчувственная, если приедет, то ради репортажа. Как бы обо мне не захотела написать. О моих неприятностях. Она же не женщина, а робот. Я видел сам, у нее на кухне лежал записанный рецепт и вместо «две среднего размера луковицы» там было «две среднего размера рукописи». Догадайтесь, да, что у нее в голове! Что в голове!

Хотя не в голове единой сила. Когда она по этим рецептам стряпает, когда она, отдувая челку, вытягивается за пряностями до повешенной над плитой высокой полочки, как играет в вырезе прекрасная надключичная мышца и как очерчиваются под легкой майкой абрис груди и высокие ребра, почти осязаемые ребра!