Вадим Чирков - Семеро с планеты Коламба

Вадим Алексеевич Чирков

Семеро с планеты Коламба

НИНКА И КУБИК

Утра были прекрасны. Сначала пел петух. Потом блеяла коза. А после козы раздавался человеческий голос:

— Пантелеева! — Это кричал художник Кубик. — Нинон! Ты готова?

— Дай собраться. Поспешай! — ворчливо отвечала Нинка. — Вот Торопа, так Торопа! И куда лететь сломя голову в такую рань?

— Рассвет же уйдет! — кричал Кубик. — Все краски коровы языком слижут! Давай быстрей!

— Мне бы твои заботы, — доносилось из-за забора, где Нинка чем-то копотливо занималась. — За краски он беспокоится. Этот рассвет уйдет, другой придет. Никуда твои краски не денутся.

Кубик не то смирялся, не то входил во вкус разговора. Он, догадывался Славик, усаживался на ступеньки крыльца.

— Но ведь каждый день неповторим! — бросал Нинке художник.

— Такое выдумаешь! — откликалась та. — Дней-то впереди хоть отбавляй. А одинаковые! Как платья в магазине. Еще надоедят. Мне вот уже надоели.

— Художникам их всегда не хватает!

— А ты в колхоз иди работать.

Нинка в разговоре в точности повторяла свою бабушку, словоохотливую Евдокимовну.

Кубик на крылечке ерзал, старенькое крыльцо под ним скрипело.

Тут, наверно, Нинка какое-то свое дело — обувание или одевание — заканчивала, потому что над обоими дворами раздавалось знакомое Евдокимовнино:

— Иисусе Христе! Чего расселся-то? Люди уже все дела посделали, а он сиднем сидит! — Так бабушка жучила, когда было надо, семилетнюю внучку, а сейчас Нинка повернула это оружие против Кубика. — Ой, господи! — наверняка всплескивала она руками. — Ну никакие слова его не берут! Неуж художники все такие?! Отвязывай козу, да пошли. Ящик-то, ящик свой не забудь!

Славик окончательно просыпался и садился в постели. Выглядывал в окно. Над забором, разделявшим два двора, плыла улыбающаяся лохматая голова художника Кубика. Перед ним открывалась калитка — это маленькая Нинка выводила его со двора. Она всегда шла впереди.

Нинка была первой знакомой Славика Борискина в Егоровке. Когда они с бабушкой подходили к дому с чемоданом и двумя сумками с колбасой, сыром, консервами и прочим, Нинка выбежала навстречу, будто ждала их появления. Взяла у бабушки сумку (другую за лямку помогал нести Славик) и потащила, держа на животе.

— Надо было мне взять горбок да и побежать на остановку-то, — проговорила она пыхтя. — Эку тяжелень сколь-знает-сколько перли.

— Что такое горбок? — спросил Славик у бабушки шепотом.

— Горбок? — Полина Андреевна раскраснелась и чемодан тащила еле-еле. — Дак ведь это коромысло. У нас его горбком называют. Слава те, господи, дошли-доехали!

Славик стал оглядываться. Он в деревне у бабушки гостил, но давно, с тех пор многое изменилось.

— Узнаешь? — спросила бабушка, заметив его взгляд. — С крылечка-то, помнишь, отступился да свалился? Реву было!.. И коровы боялся — у меня тогда корова жила. Она головой от мух махнет, а ты — в плач. Сам-то с коровью голову всего был.

— А где сейчас корова? — спросил Славик.

— Где? Нигде! Сил-то с ней возиться у меня уже нет. А уж какая хорошая была! Меня как сестру любила…

Нинку интересовали сумки.

— А это что, бабушка? — Она ткнула в кулек сверху.

— Это? Конфеты. Возьми, угостись, отведай городских сладостей.

Нинка искоса глянула на Славика и достала конфету. Развернула, нарядную обертку спрятала в кармашек платья, откусила.

— С орешками, — сказала она, — вку-усная!

За домом был длинный серый сарай, дверь висела на одной нижней петле, за сараем — огород, над которым сияло штук пять подсолнухов, за огородом — далеко — купа деревьев. Там, вспомнил Славик, бежала узенькая, с чистой водой и песчаными берегами речка.

Настроение до мысли о речке у Славика было, скажем честно, неважное. Дорога оказалась трудной: толкотня в электричке, душный и тряский автобус. Да и двор поразил его своей дряхлостью: крыльцо разъезжалось, сарай готов был развалиться. Но стоило ему вспомнить речку с прозрачной до дна водой, в которой шныряли туда-сюда рыбки, и песчаные ласковые берега, как сразу стало легче.

— А у нас художник живет, — неизвестно кому сказала девочка. Лизнула остаток конфеты, сунула в рот. — Фамилия смешная — Кубик. Бородатый, как поп! Мы с ним на итюды ходим. Я впереди иду, он за мной, а за ним коза Манька.

— Из города художник, — добавила бабушка, заметив, что внук погрустнел, оглядывая двор, — тоже консервы ест. А дом-то мой, — с казала она чуть с обидой, — хоть и старый, зато теплый, как валенок. Он и разговаривать за сто лет научился: скрип да скрип, не унывай, мол, хозяйка, мы еще поживем.

— А почему коза за ним, а не за тобой? — впервые обратился Славик к девчонке.

— Дак ведь коза-то не моя, его! — Нинка наконец проглотила конфету. — Он ее на веревке тащит!

— Чья коза? — не поверил Славик.

— Художника, кого же еще!

Бабушка взялась за сумку, поклажу внесли в дом. Полина Андреевна начала готовить обед, а Славику и Нинке было предложено выйти во двор.

— А пацаны тут есть? — спросил Славик, все еще прямо на Нинку не глядя.

— Есть, да все такие противные. Фулюганят, у тети Лиды цыпленка украли и на костре испекли. Дерутся, ты с ними не дружись, они тебя дразнить будут.

— За что?

— Ну… — замялась Нинка. — У тебя других штанов нет?

— Других? — Славик оглядел себя: он был в новеньких джинсах с подтяжками и в джинсовой же кепке с вышитой надписью «Rifle». — А в чем дело?

— Ну… — снова протянула Нинка. — Ты очень уж… расфуфыренный. Они тебя знаешь как прозовут?

— Как?

— Лимонадный Джо! Одного такого уже прозвали.

Здесь нужно объяснить, почему Славик оказался в деревне в новеньких джинсах. В этот же день, когда он сошел с автобуса в Егоровке, его родители сели на самолет, взявший курс на Японию. Они отправлялись туда на две недели, в турпоездку. Ах так, говорил разобиженный Славик своим родителям, вы, значит, в Японию, а я в деревню? Тогда подавайте мне джинсы! Да, да! Вам — Япония, мне — обновка…

— Есть у меня другие брюки, — растерянно сказал Славик. — А они сами во что одеваются?

— Кто во что, лишь бы подранее. Мы в догонялки на деревьях играем — попробуй-ка в новом! Или боремся. А воду — огород поливать — поноси-ка! Нет, в новом нельзя, — заключила Нинка. — С разу тебе скажут: «Ты что, думаешь, твой город лучше?»

— Ничего я не думаю! — возмутился Славик. — У меня каникулы, я к бабушке приехал!

— Играть-то тебе все равно с кем-то надо будет, — рассудительно, по-взрослому даже, произнесла Нинка, — вот ты и переоденься.

— А если я не хочу? А если я так привык?

Настроение у Славика опять испортилось. Да так, что захотелось и заплакать, и уехать домой. Но дома никого не было, папа с мамой летели сейчас где-то над Уралом.

До него только сейчас дошло, какую свинью подложили ему родители, отправив в деревню. Что он будет здесь делать? Слушать бабкины разговоры да скрип избы? Они будут расхаживать по Японии, осматривать храмы, таращиться на знаменитую гору Фудзи, фотографировать направо и налево, а здесь на улицу выйти и то нельзя — назовут Лимонадным Джо! Ну и пусть. Ни разу он не наденет старые брюки, а специально будет ходить в новых. И ни с кем не заговорит. Нужны они ему! В догонялки на деревьях играют. Как обезьяны! Борются на траве! И игры у них наверняка прошлого века. Примитив! Да он и слова никому из них не ответит. Подумаешь, две недели! Он может хоть год молчать. И домой вернется, ничего не будет рассказывать, и слушать ничего об их дурацкой Японии не станет.

Бабушка вышла на крыльцо.

— Идите в дом, пообедаем. Я на скорую руку кой-чего приготовила. Нина городских кушаний отведает. Идемте!

— Я не хочу, — отвернулся Славик.

— Может, тебе огурчиков свеженьких принести? Прямо с грядки? Помидор?

— Я не хочу есть! — отчеканил Славик.

— Да что случилось-то? — удивилась бабушка. — Голова, что ли, разболелась?

Нинка почему-то отступила от Славика на шаг.

— А? — бабушка спустилась на одну ступеньку. — Растрясло тебя в автобусе?

Нинка сделала шаг назад и с безопасного расстояния объявила диагноз:

— Угорела барыня в нетопленой горнице: не дадут — просит, а дадут — бросит. — И разъяснила пословицу: — Ему, видать, вожжа под хвост попала.

Славик и в самом деле по-лошадиному дернул ногой и взрыл под собой землю. Когда про тебя кто-то точно говорит, это в первую минуту ох как не по нутру. Он даже не нашелся, что ответить, но решил на Нинку уничтожающе посмотреть. Повернулся к ней и увидел… что какой-то бородатый дядька в старых джинсах и выцветшей красной рубахе отворяет их калитку.