Наталья Суханова - В пещерах мурозавра Страница 11

— А что у вас болит?

— Да ништо не болит — знак был, — сказала Тихая и вдруг заплакала. Никогда бы Нюня не могла подумать, что бабушка Тихая умеет плакать.

— А кто вам знак дал?

— Знак, знамение божие. Ты ешшо не поймешь, хотя ты очень умная девочка, говорила Тихая, а сама почему-то с надеждой смотрела на Нюню.

— Может, посоветоваться с каким-нибудь профессором? — совсем растерялась Нюня.

— Грех, детка, грех… Вот крысы, к примеру, когда кораблю затонуть, ешшо нихто того не знаеть, не ведаеть, а они… ето… бегуть, окаянные.

— А у вас были крысы?

— Ой, Нюша, неразумное дитё. Ето же для примеру… Али вот вши — к болезни, а тараканы — к богатейству.

— К богатству, — рассеянно поправила Нюня.

— Ето теперь богатство — к нему тараканов не бываеть. А тараканы — к богатейству. А теперя, Нюшенька, слушай, дитё, напряжься умочком-то, пойми… Вот крыса живеть, живеть, а потом на тебе — на мороз босиком побегла… Ето, детонька, не инче как к пожару али ешто к какому злодейству.

— А к смерти? — вытаращилась Нюня.

Бабушке Тихой такой прямой вопрос, видимо, не понравился. Она пожевала губами и не сразу ответила:

— Разные знаки бывають… Сны иногда… А то ешшо домового увидеть…

— А вы видели?

Но вместо ответа бабушка Тихая забормотала уже совсем непонятное:

— Сим молитву деет, Хам пшеницу сеет, Афет власть имеет, усем смерть володеет… Рожаемси на смерть, умираем на живот.

Нюня уже подалась к двери, чтобы позвонить в Скорую помощь и сказать, что бабушка Тихая от живота умирает, как та сказала наконец напрямик:

— Муравлик пропал, невесть куды сгинул:

— Муравлик? — не сразу поняла Нюня. — Ой, муравьи! Ой же правда! — И даже руками всплеснула — сразу вспомнила, что все утро ее удивляло, да тут же забывалось. И бабушке Матильде тоже ведь странно было: заглянет в сахарницу, а там чисто, ни одного муравья, и с хлеба их стряхивать не надо. Вот ведь что их удивляло, только они никак сообразить не могли!

— Ой! Так и у нас ведь тоже муравьев нет! Может, пожар будет?

И побежала к Бабоныке рассказывать, что в доме пропали муравьи и, значит, будет, может, смерть, а может, пожар — большой пожар!

Бабоныко выслушала презрительно и даже плечами пожала:

— Господи, какие темные люди! Сколько суеверий, только удивляться приходится! — Приоткрыла дверь в комнату Тихой и сказала: — Ничего вы не больны, хватит выдумывать! Все это суеверия, одни суеверия. Перестаньте забивать себе голову, а то впрямь сдуру помрете.

Но бабушка Тихая вроде и не слышала, сердито бормотала свое:

— Возьми одр твой и иди… к тебе взываю на смертном одре…

— Чего это она об ордере? — спросила Бабоныку Нюня.

— Да не об ордере она вовсе, а так… о суевериях своих! — тоже сердито сказала Бабоныко и ушла к себе.

— Это ж надо, — весь день удивлялась потом она, — это ж надо, какие темные люди!.. Столько лет живем в двадцатом веке, и все темнота, все темнота!.. Постыдились бы…

А из комнаты Тихой неслись и неслись мудреные причитания, и очень это действовало на нервы. И еще действовало, что муравьев и правда не было. Всегда были, а тут вдруг исчезли. К вечеру даже Бабоныко не вытерпела, послала Нюню посмотреть на кухню, есть где-нибудь муравьи или нет.

Муравьев нигде не было.

Глава 16

Нашествие

Зато через три дня муравьи повалили, как будто их сгоняли в дом отовсюду.

С утра это еще не было так заметно. Играя, Нюня то и дело стряхивала с кукол муравьев, и со своих ног тоже стряхивала, словно она сидела в лесу недалеко от муравьиной кучи. Многовато было муравьев, но все-таки терпимо.

А днем они уже кишмя кишели. Бабушка Тихая давила их сапогом на полу и скалкой на столе — так, словно раскатывала тесто. А давно ли она ласково называла их муравликами и волновалась, почему они пропали. Муравьи всё валили и валили откуда-то и всюду рыскали, неизвестно что выискивая. Даже самые бесстрашные куклы стали пугаться.

Из гардероба донесся голос Бабоныки:

— Анюня, они лазят по платьям. Зачем это?

— Может, им нравятся твои духи, баба Ны… бабонька.

Бабоныко тут же высунулась из гардероба:

— О, милая, духи для настоящей женщины — это все. Духи и обувь! Может быть, ты думаешь, духи — это просто приятный запах? Некоторые люди, не будем их называть, даже и этого не думают. «Воняеть» — другого слова у них нет. Анюня, духи — это дольше, чем платье. Скажи мне, какие твои духи, и я скажу, кто ты.

— А кто? — заинтересовалась Нюня.

— Ну, ты еще никто.

— И бабушка Тихая тоже никто, да?

— Анюнечка, даже Ольга Сергеевна, очаровательная женщина, не понимает в духах. Я скромная пенсионерка, но я бы и то не устроила такой путаницы, как Ольга Сергеевна. Она шатенка — ты согласна со мной? — и у нее гениальный сын. А чем она душится? Она душится, как жгучая брюнетка, которая торгует овощами на базаре. И не какими-нибудь, а капустой!

Бабоныко снова сунулась в гардероб, и хотя она пробыла там не больше секунды, выглянула оттуда словно другая женщина — которая ничего не знает и ни в чем не уверена:

— Анюнечка, у меня нервы сдают… Это ужас, сколько здесь муравьев.

— Может, они решили в твоих платьях сделать муравейник?

— Му-ра-вей-ник? Но так же нельзя! — Бабоныко чуть не плакала. — Я же должна носить платья. Что-то надо предпринимать! У меня крепдешин… Что делать? Анюня, вас же учат всяким таким вещам. Что можно сделать?

— Залить все платья керосином, — сказала, подумав, Нюня.

— Керосином? Но как же я их потом носить буду? Они же могут вылинять!

— А можно еще сжечь дом, — с воодушевлением сказала Нюня, вспомнив рассказы Фимы о том, как покидают деревни, спасаясь от муравьев, несчастные люди.

— Сжечь? Как же так?! — заволновалась Бабоныко. — А жить мы где будем? И потом это же не наш дом, а государственный.

Она вылезла из гардероба, подумала и пошла к Тихой, и Нюня тоже пошла с нею.

Они постучали в дверь к бабушке Тихой, но ответа не услышали. Что ж, ничего удивительного в этом не было. Тихая частенько не считала нужным отвечать на вопросы или на стук. Но они толкнули дверь, и она оказалась незапертой, а это уже было удивительно: бабушка Тихая всегда запиралась. В приоткрывшуюся дверь они увидели Тихую, которая сидела на кровати, подобрав ноги, как путешественник на плоту. Тихая видела, что они приоткрыли дверь и смотрят на нее, но ничего не сказала. Ничего она не сказала и тогда, когда они шире открыли дверь и вошли в комнату.

Четыре ножки кровати, на которой сидела бабушка Тихая, были поставлены: в ведро с водой, в шайку с водой, в миску с водой и в кружку с водой. Теперь они увидели, что Тихая на них и не смотрит, а смотрит то на ножки своей кровати, помещенные в посудины с водой, то на половики, по которым шныряют целыми полчищами муравьи.

Видно, это зрелище ей совсем не нравилось, потому что она вдруг соскочила с кровати и начала энергично повязывать косынку.

— Вы хотите заявить в милицию? — робко спросила Бабоныко.

— А што ж? Дойду и до милиции, если словлю Ехвимку, — загадочно сказала Тихая и поглядела на Нюню, словно говоря: «Беги, докладывай своему дружку».

— А при чем здесь Фима?! — удивилась бабушка Матильда.

— При том — при чем! — непонятно, но энергично сказала Тихая. — Пойду на саму пидстанцию.

— На саму… на санэпидстанцию! — догадалась Бабоныко.

— А нет, так и до прокурора дойду! — отрезала Тихая, вытолкала их из комнаты и навесила на дверь замок.

— Фима, а Фима! — окликнула Нюня, когда Тихая ушла, и, хотя он не отвечал, сказала: — Фима, знаешь что? Бабушка Тихая ушла на саму… на санэпидстанцию… из-за муравьев… что они везде ползают… У нее кровать в тазах и кастрюлях с водой стоит, могла бы и спать спокойно, так нет, побежала. И слышишь, Фима, она сказала, что «как поймаю Ехвимку, в милицию заявлю…» Она, не смотри, что старенькая, она быстро бегает…

Прошла секунда или две, и Фима вдруг ответил нежным своим голосом:

— Спасибо за информацию… Иди спокойно домой… Я приму меры…

Нюня даже заробела от таких взрослых слов. Она села на подоконник и стала смотреть на муравьев. Сначала их стало вроде бы даже больше. Потом в воздухе запахло чем-то кисловатым. Впрочем, этим летом в доме вообще все время пахло чем-то кисловатым. Однажды даже Тихая решила, что у бабушки Матильды в столе что-то скисло, и полезла проверять. Бабоныко ужасно оскорбилась тогда.

— Я ведь, кажется, не сую нос в ваш стол, — сказала она.

— Ешшо как суешь! — нахально обругала ее Тихая и весь их стол пронюхала, но ничего такого не нашла.

Пока Нюня сидела на подоконнике и вспоминала все это, муравьи стали куда-то пропадать. А потом она услышала, что калитка скрипит и скрипит крыльцо; вошла большая женщина с большой бутылкой, а за ней семенила бабушка Тихая.