Лев Успенский - КУПИП Страница 16

Капитан Койкин выронил книжку из рук и поднял очки на лоб.

— Мама, восхитительное ты создание! — изумленно сказал он. — Ты слышала новости? Устрицын, друг милый, да разве ты — профессор?

— Нет еще… — скромно ответил Устрицын. Он не мог сосредоточиться: как раз в этот миг Люся принялась хищно истреблять самую большую шоколадину. Тогда Николай Андреевич догадливо порылся левой рукой у себя в кармане, нашел там что-то, сунул в рот и, жуя, принялся грустно списывать дальше. Но радио заговорило вновь.

«Париж. Франция. Газета «Фигаро» сообщает: «Из самых авторитетных источников известно: экспедиция Купипа задалась целью повернуть земную ось и заморозить цивилизованный мир. Общество Купип возглавляет некто Мама, в прошлом свирепый бандит».

Люся ахнула. Койкин тоже разинул было рот, чтобы сказать что-то, но только плюнул. Отложив в сторону «Остров сокровищ», он с недоумением уставился на громкоговоритель.

— Ну и врут же на Западе!

«Герцог Ричмонд, — разглагольствовало радио, — внес в парламент запрос: «известно ли высокочтимому лорду и премьер-министру, что значит слово Купип?» Секретарь премьера, однако, дал незамедлительный ответ: «Нет, достопочтенному лорду и премьер-министру это не известно».

«Губернатор Кентукки (США), получив сведения о вылете некоего дирижабля с некоего полюса, прекратил поездку по стране и вернулся в свой штат. На вопрос корреспондентов прессы, чем вызван этот его поступок, губернатор ответил: «А вам какое дело, джентльмены?»

«На берегах Уругвая, Коста-Рики и Сиама цена на бананы внезапно упала на семь пунктов».

— Красота! — бормотал, все сильнее тараща глаза на радио, Койкин. — Красота!

Неизвестно, как отнеслись бы остальные члены Купипа к дальнейшим сообщениям из эфира, потому что в это время произошло непредвиденное событие.

Устрицын с разгона налетел на очень каверзную фразу:

(В,место) пр-бывания комиссии автомобиль пр-бывает (в, место) семи часов в пять. Напишите эту фразу полностью.

Именно так было напечатано в учебнике.

Устрицын смутился. Он сразу почуял, какие мудреные ловушки расставлены на его пути. Сначала он покосился в мамину сторону, потом вздохнул, наклонил голову и, забыв про все на свете, высунул в припадке усердия язык вдвое сильнее, чем обычно. Перо его громко скрипнуло.

Но тотчас же мама ахнула еще громче.

— Устрицын, детка! — вскричала она. — Что это с тобой? Койкин, посмотри, какой у него язык! Ах, батюшки! Совсем белый! Он наверное болен… Дай-ка я пощупаю тебе голову Устрицын!

Одним прыжком она очутилась возле столика и тревожно, но властно положила руку на устрицынский лоб.

— Ну да, так и есть — определенный жар! — произнесла она роковым голосом, оглядывая всех присутствовавших. — Этого еще недоставало! Скверный ребенок, я тебе говорила — не высовывайся из окна! Койкин, сейчас же сходи в мою каюту, принеси градусник!.. Или нет, веди его туда… Ты знаешь, где моя каюта? В конце коридора, направо. Налево — метеоролог, а направо — я. Поставь ему градусник — он там на столике лежит. А я пойду скажу Баберу. Да ты термометры-то умеешь ставить?

Капитан Койкин взглянул на маму не без презрения.

— Забываешься, мамочка! — сухо ответил он. — Термометр! Капитан Койкин, если нужно, так и барометр поставить сумеет. А ну, Устрицын! Право на борт! Так держать! Следуй за мной. Покажи флаг… то есть что я — язык!.. Верно, брат, язык у тебя тово… точно наштукатуренный… А насчет жара — это все, по-моему, чушь. Ну ничего, идем уж, идем…

Встревоженная до невозможности мама заметалась по дирижаблю в поисках Бабера.

— Профессор! — взывала она. — Владимир Оскарович! Скорее! Устрицын, ненаглядный ребенок, заболел… В неизвестном направлении! Профессор, да где же вы?

Однако найти профессора Бабера в недрах купипского дирижабля было не так-то просто. Он обнаружился наконец за белой дверцей дирижабельной лаборатории. Но на все мамины просьбы — немедленно бежать к Устрицыну, он ответил уклончиво:

— Что? Устрицын? Николай Андреевич? Заболел? Он болен? По-немецки — эр ист кранк! По-французски — иль э маляд! Жар? Язык белый? Отлично! Превосходно! Великолепно, глубокоуважаемая мама. Поставили градусник? Восхитительно! Замечательно! Через пятнадцать минут я приду…

— Владимир Оскарович, как через пятнадцать? — ужаснулась мама. — Да вы бы видели, какой у него язык!.. Этот ребенок меня погубит. Заболел! На дирижабле! В неизвестном направлении!..

Бабер остался непреклонным.

— Уважаемая мама! По-французски — нотр трэ-з эстимэ мэр! По-немецки — унзере зеер геэрте муттер! За пятнадцать минут с ним ничего не случится. Ровно ничего. Ничего решительно. По-латыни — нигиль! Я не могу идти. У меня протекает важнейшая реакция.

Мама бросилась прочь от лабораторной двери, но не надолго. В коридоре с ней столкнулся несколько растерянный Койкин.

— Эй, мама, драгоценное мое создание! Мужайся, брат мама! — уже издали закричал он… — Делишки-то — плохишки. Полный шторм!..

— Что? Что? Да не мучь ты меня… Говори прямо, сколько градусов! — взмолилась мама. — Сорок?

— Вот то-то и есть, что не сорок… — в недоумении пробормотал бравый капитан. — Какое там сорок! Девяносто семь, брат мама! Девяносто семь и два.

Мама, как стояла, так и села на бухту тонкого гайдропного троса.

— Девяносто?.. Семь? Да ты что, шутишь Койкин?..

Но взглянув в огорченное и испуганное лицо старого моряка, она, как истребитель, ринулась к лабораторной двери.

— Профессор! Профессор! Да плюньте вы на эту вашу реакцию. Ну, заткните ее чем-нибудь, если она протекает… Устрицын… крошка-то моя золотая! Устрицын сейчас… сейчас закипит! У него уже девяносто семь и два! — И она зарыдала.

Дверь растворилась незамедлительно. Взъерошенная во время химических опытов борода показалась на ее пороге.

— Что вы, что вы, почтеннейшая мама! — торопливо проговорил профессор. — Что вы, не волнуйтесь… До кипения еще далеко… Целых три градуса! Но, как хотите, я что-то не понимаю… Как? Почему? Странно! Не понимаю! По-французски — же не компран па. По-испански — но компрэно. По-итальянски — нон каписко. Вот именно: чего-то я не компрэнэ! А впрочем, идемте, идемте же скорее…

Оба они устремились, толкая друг друга, по коридору и вскоре увидели Устрицына. Он благодушно лежал, одетый, на собственной своей койке в собственной своей ребяческой каюте и, видимо, отдыхал от грамматических трудов. Пара от него не валило, он не пузырился, почти не клокотал и ничем не обнаруживал своей близости к точке кипения.

— Устрицын! Уважаемый товарищ Устрицын! — вскричал, протискиваясь в маленькую комнату, взволнованный профессор. — Что с тобой? В чем дело? Почему ты так непозволительно нагрелся? Где градусник? Капитан! Это ты ставил ему термометр? Дай мне его сюда!

Бравый моряк исполнил приказание не без некоторого, впрочем, неудовольствия.

— Что, градусник? Вот градусник! — заворчал он. — Что я, до ста считать, что ли, не умею? Сказано девяносто семь — значит девяносто семь и есть. Была бы точка замерзания, я бы так и сказал: ровно нуль. Чего там проверять? Вот, смотри! Ровно девяносто семь.

При этом слове профессор Бабер вдруг поднял голову.

— Как? Девяносто семь? — сказал он. — И две десятых? Гм! Странно, как я об этом раньше не подумал. Девяносто семь? Гм, гм! Девяносто семь минус тридцать два будет, будет…

— Шестьдесят пять! — крикнул из-за двери встревоженный Лева Гельман.

— Да, да! Да, да! Шестьдесят пять умножить на пять — триста двадцать пять. Разделить на девять… О, наша уважаемая, наша глубокочтимая мама! Вы можете быть спокойны. Блестяще! Восхитительно! Триста двадцать пять разделить на девять!.. Идеально! Да у него самая нормальная температура…

— Да как же нормальная? — ахнула мама. — Ребенок пылает, как примус, а вы — нормальная. Девяносто семь градусов — это нормальная температура?

Но тут Бабер выпрямился и широко, веером расправил бороду.

— Капитан! — сказал он торжественно. — Капитан! Ты умеешь читать по-латыни? Так читай же. Что тут написано?..

Капитан снял очки и уставился на градусник.

— Фа… фа… фарен… гейт, — прочитал он. — Ну, Фаренгейт. Ну и что же?..

Громкий хохот покрыл его слова. И Бабер, и Люся, и Лева смеялись так, что мама с ужасом смотрела на них, прижав руку к сердцу.

— Фаренгейт! — тряслась от смеха баберовская борода. — Фаренгейта! Поставить больному градусник Фаренгейта! У которого точка замерзания на 32 градуса выше нуля! У которого каждый градус на четыре девятых меньше, чем градус обычного докторского Цельсия… Фаренгейта! А-ха-ха-ха! Да ведь это же уличный градусник!