Наталья Суханова - В пещерах мурозавра Страница 16

Задрожавшей рукой Людвиг Иванович открыл книгу Мариковского. Сомнений быть не могло — в двух фразах: «Насекомые объясняются звуками, запахами, жестами, световыми вспышками, еще не известными науке излучениями. Разговор насекомых так же сложен, как их жизнь, и мы только недавно стали проникать в тайны этой филологии» — пунктиром был подчеркнут Фимкин шифр, Фимкина азбука! Людвиг Иванович быстренько выписал на бумажку: Н — АЫ — 3В — ПЩ — ЦИ — ЭА — ББ — ИУ РЛ — ЧЭ — ЮС — ВЪ — КИ — СЧ — ШФ — ЯЕ — ГЯ — ЛП — ТР — ЩК — ДЮ — МX — УГ — ЫО — ЕТ — НЖ — ФЬ — ЪМ — Ж3 — ОШ — XД — Ь

В этой зашифрованной азбуке не хватило у Фимки места только для «ё» и «и».

Когда Нюня проснулась второй раз, Бабоныко спала на стуле рядом, а Людвиг Иванович смотрел на Нюню веселыми глазами.

— «Падмузель», — сказал он, — не покажете ли вы мне третью щель от левой ножки стола?

— А что?! — подскочила Нюня. — Тайник, да?

Но Людвиг Иванович, вместо того чтобы направиться к щели, начал засовывать в карманы и за пояс разные предметы, которых на столе за ночь значительно прибавилось. Два трехцветных фонарика рассовал он по карманам, пульверизаторы, охотничий нож, пузырьки из коробка с надписью «ФФ-101» и многое другое.

Людвиг Иванович еще раз внимательно посмотрел в Фимин дневник и Нюня посмотрела тоже. Там было написано:

«Ъзекн сиб ахкоп езпзсз — ствопд пнаяопъх».

Какая-то тарабарщина! Однако Людвиг Иванович, будто прочел нечто разумное, еще раз проверил вещи в своих карманах и за поясом, потом строго сказал Нюне и проснувшейся Матильде Васильевне:

— Осторожно! Ничего на столе не трогайте! Наблюдайте за мной!

Он взял из раскрытого коробка (десять восклицательных знаков!) одну из трех лежавших там таблеток и осторожно положил ее в рот.

— Ну что, девочка? — сказал он, дососав таблетку, Нюне. — Что ты так на меня смотришь?

Но голос его вдруг стал писклявым, и он начал как бы оседать на глазах у Нюни и Бабоныки.

— Моу дьо! — сказала красиво и непонятно Матильда Васильевна и прижала руки ко рту, глядя, как Людвиг Иванович превращается в лилипута.

— А я знаю! — крикнула Нюня и, выхватив вторую таблетку из коробка, в один миг проглотила ее.

— Нюня, не смей! — Бабоныко в ужасе сжала руки.

— Я скоро! — заверещала уменьшающаяся Нюня.

— Подожди, я с тобой! — крикнула Бабоныко и схватила последнюю в коробке таблетку.

Часть вторая

Глава 21

Сбор у ножки стола

Бабушка Тихая, в которой было теперь каких-нибудь полсантиметра роста, сидела у подножия гигантской башни. Не сразу Нюня сообразила, что эта башня ножка Фиминого стола.

— Ну, наконец-то, — проворчала Тихая, когда Людвиг Иванович, Нюня и Бабоныко, такие же крошечные, оказались перед ней.

— Тюнь! Так вот вы где! — сказал Людвиг Иванович, но без особого удивления. — Итак, одну мы уже нашли. Теперь не потерять бы всех разом!

— О, вы так мило каламбурите! — кокетливым голосом воскликнула Матильда Васильевна, которая первым делом проверила, не растрепалась ли она во время уменьшения.

А Людвиг Иванович пробормотал:

Каламбура, каламбури, каламбурия,Спасти нас может лишь мимикрия.

И Нюня подумала: «Как это удивительно! Мы уменьшились в… наверное, в тысячу раз, а остались точно такими же: бабушка говорит старинные глупости, дядя Люда шутит и сочиняет, а Тихая все такая же сердитая».

— Как вы-то добрались до Фиминых таблеток? — спросил у Тихой Людвиг Иванович.

— А я знаю!.. — крикнула Нюня и осеклась, подумав, что она и сама не очень-то изменилась.

— Что же на этот раз знает «падмузель»? — Людвиг Иванович спрашивал и говорил, как обычно, но вид у него был рассеянный: может, он о чем-то думал, а может, не мог привыкнуть к тому, что такой маленький.

— Ничего особенного, — застеснялась Нюня. — Бабушка Тихая любит сладкое, вот и стащила Фимину таблетку.

— Очень мило! Вы сделали то, что никому, кроме меня, и уж никак всем нам вместе делать не следовало. Бабушка Тихая из любви к сладкому, а Нюня и Бабоныко вообще неизвестно зачем — не пищи, Нюня! — выпили Фимины уменьшительные таблетки, и теперь никто и не знает, где мы.

Сначала Нюня даже боялась глядеть вокруг себя, но тут осмелилась и огляделась. Перед ней простиралось огромное поле, пересеченное канавами. Поле было красно-бурого цвета, неровное, волнистое и все-таки удивительно мертвенное. «Это же… пол», — сообразила Нюня. И оттого, что маленькая Фимина комната превратилась в такое огромное унылое пространство, Нюне стало прямо тошно. Тогда она перевела глаза на башню — ножку стола — и стала задирать голову, чтобы увидеть, где же эта «ножка» кончается. Ужас! Это была небоскребная башня, и над ней нависала громадная крыша, а по низу этой крыши высоко-высоко, спиной вниз! — быстро цепляясь шестью неестественно вывернутыми ногами за неровности, ловко пробиралось то самое чудище, которое они видели этой ночью мертвым на пустыре!

— Динозавр! — крикнула в ужасе Бабоныко, которая тоже смотрела вверх.

— Скорее уж… мурозавр, — откликнутся Людвиг Иванович. — Даже не мурозавр, а обыкновенный…

— А я знаю! — закричала Нюня. В эту минуту она уже действительно знала, что чудища там, на пустыре, и здесь, на крышке стола, — обыкновенные муравьи.

Но не успела она все это хорошенько обдумать, как дунул сильный ветер, бабушка Тихая вдруг вскочила и бросилась к ближней канаве (только потом Нюня сообразила, что это щель в полу). Под ногами все заколебалось, затряслось, что-то огромное и страшное надвигалось на них. Нюня схватила Бабоныку за руку и побежала вслед за Тихой. Подталкивая и прикрывая их, за ними спешил Людвиг Иванович. Добежав, Нюня увидела в канаве земляной уступ, на котором ничком («как в кино про войну») лежала бабушка Тихая. Сзади прогрохотало, и они попрыгали в канаву и растянулись на земляном уступе рядом с Тихой. Деревянная стенка возле них оглушительно завизжала и затрещала, и света над ними не стало. Потом вдруг снова сделалось светло, и невнятный прерывистый гул отдалился.

— Ехвимкина мать шастаеть, — сказала бабушка Тихая, поднимаясь с земли и отряхивая юбку.

— Э-то Фи-ми-на ма-ма? — Нюне так часто приходилось теперь удивляться, что она даже радоваться этому не успевала.

Между тем Людвиг Иванович, о чем-то задумавшись, сидел на краю уступа в том месте, где трещина уходила вглубь. Потом вскочил и направился к ножке стола, еще подумал секунды две и решительно зашагал по неровному полю, приглядываясь к тем канавам, которые для больших людей были просто трещинами в полу.

— «Третья щель от левой ножки стола», да? — догадалась Нюня.

Теперь вид у Людвига Ивановича был не столько озабоченный, сколько довольный, хотя напевал он очень мрачные стихи:

Наше положение,скажу без утешения;нисколько не бле-стя-ще-е.Мое такое мнение,что это уменьшениенесчастье настоя-ще-е!

— Людвиг Иванович! Дядя Люда! А еще что это такое: «зекн сио ахкоп» и дальше?

— Ну это-то как раз проще простого. Это значит: «Когда все будет готово, выпить таблетку».

— А что это за язык? А откуда вы его знаете? А скажите еще что-нибудь! затараторила Нюня.

— Сказать еще что-нибудь? Пожалуйста: «Ф тнчоя ивзиза хюотдчнпдиф с униюоунш».

— Это все было у Фимы в дневнике? А что это значит: «Ф тнчоя»?

— «Ф тнчоя» — значит «я нашел». «Я нашел способ уменьшиться в размерах».

— Я же вам говорила, что Фима — гениальный ребенок. И к тому же — обормот! — убежденно сказала Бабоныко.

— Обормо-от? — поразилась Нюня.

— Так называется человек, который знает много языков, — важно пояснила Бабоныко.

— Человек, который знает много языков, называется, милая Матильда Васильевна, не обормот, а полиглот. К тому же это не язык, это Фимин шифр.

— Контрразведка — я так и знала, — совсем обрадовалась Матильда Васильевна. — А вы расшифровали! Гениально!

— Геняльно! — передразнила Тихая. — Вот раздавить тебя каблуком Хвимкина мать — вот и будеть геняльно!

— Неправда! — испугалась Бабоныко. — Людвиг Иванович, скажите, это же неправда?

— К сожалению, Тихая права — положение очень и очень серьезное. Мы можем находиться рядом с людьми несколько часов, а люди и знать не будут и могут даже раздавить нас, как чуть не раздавила Фимина мама.

— Уж как вы тут ерзали ногами… — проворчала Тихая.

— Не надо было есть чужих конфет, — не выдержала Нюня.

— Но разве мы не в состоянии сообщить о себе, позвать на помощь? — все не могла смириться Бабоныко.

— Нас не услышат.

— Но… это же ужасно!

— А ему весело, — проворчала Тихая.