Карри - То, что меня не убьёт...-1 Страница 16

Следующая фотография… Миль с усилием заставила себя дышать дальше: мама и папа, такие счастливые, такие влюблённые, такие красивые… близко-близко, склонив головы так, что их волосы переплелись. А у них дома, когда папу забрали в милицию, от такой же увеличенной фотографии осталась только мамина половинка. Миль видела её, неровно оторванную.

— В то время здешние веды и попытались прибрать к рукам Валентину. Ещё бы — такой силы Дар… Да только нашла коса на камень. Была бы осторожнее — и вовсе б про неё никто ничего не знал, а так засветилась где-то, выдала себя… Пришлось им с твоим отцом в полчаса из города исчезнуть. Денег я им дала, он не местный был, у неё — паспорт чистый, поженились они уже не здесь. С её даром она от хвоста — ну, от тех, кто её догнать хотели — отделалась запросто… Потеряли их. Вы ведь спокойно жили? — взглянула на Миль бабушка. Миль, подумав, кивнула. В этом смысле всё было спокойно.

— Ну, вот видишь. А я с тех пор мою девочку и не видела… — бабушка плакала без слёз, раскачиваясь взад-вперёд, стиснув сложенные на коленях руки, и такая боль исходила от неё, что девочка начала задыхаться в попытке облегчить ей муку. Мария Семёновна тут же вскинулась:

— Ты что, не надо! — и всё прошло. — Зря всё-таки мы этот разговор затеяли. Рано.

«Нет!» — замотала головой Миль. Ничего не рано.

— Думаешь, не рано? — с сомнением спросила бабушка. — Что ж… продолжать? Да?… Юрочку я тоже потеряла. До сих пор не знаю, где он, что с ним, жив ли, нет… Вышел однажды из дому… и всё. Ему пятнадцать должно было вот-вот… Понимаешь, маленьких обычно не трогают, дают расти и ребёнку, и его Дару спокойно. Иначе от стресса или испуга дитё может задавить в себе Дар. И вернётся он потом или нет — никто сказать не может. А если пытаться Дар… подталкивать, он может начать развиваться бурно, истощая организм, и тогда сгорает ребёнок-носитель, не оставив потомства и не передав свои уникальные гены… Понимаешь, о чём я?

Миль, как ни странно, понимала. И гораздо больше, чем думала Мария Семёновна.

— Раньше до семнадцати лет детей не беспокоили, наблюдали издали. Юрика… — голос у неё сорвался, но она быстро справилась с собой. — Юрика почему-то… В общем, осталась одна Галочка. У неё совсем никакого дара нет. Зато есть муж и трое прекрасных детей, к счастью, совершенно бездарных. Так бывает — если у одарённого рождается обычное потомство, то в этой генетической линии Дар оказывается утрачен безвозвратно. Нас мало. Слишком долго нас боялись и уничтожали. Самые сильные, с самым необычным Даром, гибли первыми. Поэтому у наших детей развилась способность самоподавления — чтобы уцелеть. Так как даже их ровесники, заметив отличия, отторгают не таких, как они сами. Будь, как все или не будь совсем.

Миль кивнула. С этим она уже сталкивалась. Бабушка закрыла альбом, поманила её к себе:

— И за тобой я долго не решалась поехать. Да знала я, знала, где вы живёте, — ответила она на невысказанный вопрос. Прижала девочку к мягкой большой груди, покачала, будто баюкая. — Материнское сердце не вытерпело, вызнала я. И про аборты её всё знаю. И… когда убили её, сразу хотела ехать за тобой, как и удержалась, не помню… Я тебе отсюда помогала, сколь умела… Потом сама отходила от той помощи, ну да это ладно… А потом я боялась, что они за тобой придут, отнимут — я-то сразу тебя разглядела и прикрыла сразу, ещё в детдоме том… Не отдам… костьми лягу — не отдам…

Бабушка прижимала её к себе всё сильнее, сидеть было неудобно, но Миль терпела. Несколько успокоившись, женщина ослабила объятия и продолжила:

— Пока я рядом, то всё, что бы ты ни натворила, будет исходить как бы от меня. Квартиру и весь двор я оплела защитой, больше они не смогут до тебя дотянуться. Но понимаешь, у меня такое впечатление — скоро всех моих сил не хватит, чтобы скрыть твои всплески. С моими возможностями они давно знакомы, поэтому сразу поймут — это ты. Старайся сдерживаться, ладно? Знай — как бы ни страшно было — они тебе ничего плохого не сделают, наоборот, беречь будут. Пугать станут, может быть, угрожать — но ни-че-го не сделают. Так что, — она улыбнулась, — не трусь.

Миль выбралась из её рук, пролистала альбом до сегодняшнего рисунка, перевернула страницу, но бабушка придержала её:

— Погоди-ка. А почему они у тебя тут чёрные?

«А что, они разве не такие?» — спросила Миль.

Бабушка усмехнулась:

— Ну, по сути, наверное, такие… Любопытно. А если я — вот так сделаю, — Миль отступила от неё, потому что бабушка вдруг словно выросла и засветилась, губы её зашевелились и шёпот, становясь видимым, как дыхание на морозе, обернулся вокруг её тела, сияющим шаром собрался на ладонях. Миль восхищённо вздохнула. Бабушка искоса на неё взглянула, улыбнулась:

— Ага, видишь. А теперь… — шар на её ладони заклубился, наливаясь темнотой. — Теперь он — какой?

Миль, не колеблясь, ткнула пальцем в рисунок.

— Что ж, всё правильно, — шар втянулся в бабушкины ладони, потемнела окутывающая её дымка, потекли, извиваясь, дымчатые змейки, потянулись к Миль…

Миль попятилась… и тут дымка рассеялась. Бабушка стала такой, как всегда.

— Успокойся, это всего лишь я. Значит, так это выглядело? — Миль закивала. — Ах, они ж… Но ты у меня молодец. И разглядела их, и разогнала, и не испугалась. И, кажется, даже не устала.

Всё не совсем так, хотела сказать Миль, но бабушка вырвала из альбома рисунок:

— И кое-что ещё, пока я не забыла. Такие картинки, как и разговорные записи об этом, обязательно надо уничтожать сразу. Согласна?

Надо — уничтожим, кивнула Миль. Взяла рисунок и стала рвать на мелкие кусочки. Бумага была плотная. Лист — большой. Рвать пришлось долго. Получилась нехилая кучка обрывков.

Бабуля дождалась, пока Миль закончит. Провела ладонью над обрывками. Клочки зашевелились, поползли… И вот лист уже опять лежит на столе целый и даже не помятый.

Миль ахнула.

— Вот поэтому, детка, — сказала бабушка, — лучше доверить это дело огню. Хоть и говорят, что рукописи не горят. Делается это по-разному. Так… — она щёлкнула пальцами и лист загорелся с правого края. Ещё щелчок — огонь угас.

— Или так, — она дважды провела ладонью: туда и обратно. Лист начал гореть слева и тут же потух.

Миль глядела, открыв рот.

— Или вот так, — бабушка покосилась на лист, и тот вспыхнул весь. Пока он весело полыхал, она пояснила: — Разница, как ты, наверное, поняла, в мастерстве и степени усталости оператора… э, мастера. Все эти глупости, — она указала на догорающий лист, — экономят нам время, конечно, но отнимают силы, как и любая работа. Если есть время, лучше воспользоваться спичками или зажигалкой. Опять же — простой огонь может угаснуть на ветру или если бумага сырая, а мой огонь станет гореть, сколько мне нужно. С другой стороны, свой огонь я должна прикрывать, если не хочу, чтобы меня нашли по выбросу силы… понятно?

Миль закрыла рот и кивнула. Лист догорел. Скатерть при этом, однако, не пострадала.

— Я понимаю, что это всё замечательно и всё такое. Но ты этого делать пока даже не пробуй, ладно? Ну-с, продолжим. От пепла всегда следует избавляться, потому что… — она покрутила над пеплом пальцем — пепел взвился, движение кисти над столом и — пепел улёгся на скатерть, выстилая очертания прямоугольника, посветлел… и вот он, лист с рисунком. — Потому что иногда рукописи действительно не горят. А посему… — бабушка взяла лист, положила его в раковину, подожгла спичкой, а когда многострадальный рисунок стал пеплом, смыла этот пепел водой.

— Оттуда его уже не достанут, — и устало опустилась на табурет.

Миль выдохнула. Как будто это она, а не бабушка расправлялась с листом бумаги. А она-то, глупая, рвала свои почеркушки, пряча их от бабушки…

Мария Семёновна потянула носом — в кухне висела бумажная гарь, витала, оседая на мебели, копоть — и, вздохнув, посетовала:

— А накоптили-то… Проветрить надо бы…

Миль кивнула, полезла на табурет, распахнула форточку. Воздух не спешил освежаться. Бабушка крутанула ладонью, и, направив её к окну, сильно дунула вдоль неё. По кухне пронёсся небольшой смерч, который устремился наружу, унося с собой запах дыма вместе с хлопьями копоти.

— Вот и ладушки, — бабушка поднялась с табурета, бережно прижала к груди свой толстый старый фотоальбом. Глянула на часы: — Заболтались мы с тобой, поздно уж. Зубы почистила? Ну, так чего ждёшь, команды? Не знаю, как ты, а я что-то притомилась. Иди поцелуй свою бабушку… если не боишься старой ведьмы.

Она наклонилась, и Миль нежно коснулась губами её тёплой мягкой щеки.

Изостудия

Бабушка устроила Миль в изостудию при Учебном Центре. В школьные кружки её не взяли, сославшись на слишком юный возраст и неудобный диагноз. Как бабушка ни доказывала, что через год внучке всё равно идти в эту школу, директор отказал наотрез, не желая возиться с проблемным ребёнком: