Майте Карранса - Избранница Страница 2

Финвана хрипло пробормотал:

— Мне нужна новая кровь. Кровь, наполняющая этот замок, давно выродилась.

Он посмотрел на гребень при свете.

— Правда на вашей стороне, стоит лишь взглянуть на Дианкехта, — без намеков прервала его Оонаг.

Финвана тут же начал защищать своего придворного.

— Дианкехт — отличный гофмейстер!

Оонаг снисходительно улыбнулась, обнажив прекрасные зубы:

— Вы не заметили, как он постарел за последнее время? Дианкехт совсем не похож на Туата. Он не заслуживает того, чтобы представлять короля, не говоря уже о том, чтобы отдавать приказы мне, королеве.

Финвана вырвал один волос и показал его Оонаг.

— Седой.

— Это невозможно!

— Он белый.

— Светлый, почти белоснежный, но это свежий и молодой волос!

Финвана рассмеялся:

— Это вам так хотелось бы!

Оонаг разозлилась и встала.

— Я не стану танцевать с вами на празднике, вы очень располнели.

— И с кем же вы станете танцевать, изволите узнать?

Оонаг смутилась и умолкла, затем рассмеялась:

— Думаете, я вам скажу?

— Значит, не скажете?

— Это секрет!

Финвана не принял ее слова всерьез.

— У вас нет никаких секретов, дорогая.

— Вот как? Возможно, я тоже приготовила сюрприз, как и вы.

Финвана сухо предупредил:

— Если ваши пикси испортят мой сюрприз, я собственноручно отрежу вам волосы.

Оонаг пришла в ужас. Это была единственная угроза, которая век за веком производила на нее желаемый эффект.

Стоило только Финване взять в руки ножницы и щелкнуть их острыми лезвиями, как Оонаг теряла присутствие духа. Она бы не вынесла, если бы потеряла свою шевелюру.

Но дабы сохранить достоинство и ходить с высоко поднятой головой, королева не могла допустить, чтобы ее унизили. Прибегнув к справедливой обороне, она подготовит собственную месть!

Королева сидела, опустив голову, пока Финвана удалялся по узким коридорам замка. Затем Оонаг встала и сильно хлопнула в ладони, приглашая своих горничных.

— Моя повелительница?

— Дайте мне еще раз взглянуть на этот сюрприз. Поторопитесь!

Смущенные девушки развернули шерстяной ковер. В него был завернут голый спящий ирландец. Все в один голос вскрикнули от восхищения.

Оонаг почувствовала, как сильно забилось ее дремавшее сердце.

— Он просто прелесть!

— Весьма достоин внимания королевы.

— Думаешь, он умеет танцевать?

— Конечно, ваше величество.

— А его одежда?

— Мы оставили на месте, она была такой безобразной!

Оонаг забеспокоилась.

— Вы должны были спрятать ее. Если люди найдут его вещи, они подумают, что его где-то закопали, и начнут разрывать наши холмы.

Дамы извинились за свою неосмотрительность:

— Простите нас, ваше величество.

Оонаг предпочла забыть об этом.

— Разбудите его, оденьте и приготовьте к вечеру. Он будет моим кавалером.

Патрик, не догадываясь о том, какую вызвал суету, громко захрапел, и дамы весело рассмеялись.

— Моя повелительница, значит, он станет вашим возлюбленным?

— Вероятно. И почти уверена, что королю придется отказаться от своей. Известите придворных Царства тьмы, что сегодня вечером я принесу им жертву.

Королева властно щелкнула пальцами:

— Миа!

Горничная опустилась на колени:

— Ваше величество?

— Возьми четыре белых кобылы и запряги мой экипаж. Потом забери жертву и доставишь ее к месту. Я не допущу ни промедления, ни оправданий, как в тот вечер.

— Как прикажете, ваше величество.

— Следи за тем, чтобы не вышло осечки. Я не желаю, чтобы король смеялся надо мной.

Нежная Миа обменялась с королевой понимающими взглядами.

— Можете положиться на меня, ваше величество.

Горничная тут же исчезла.

Марина

Ирландские коты мяучат куда громче своих испанских собратьев. Это ей не мерещилось. Марина убедилась в этом, когда в три часа утра вставила ключ в замок двери дома миссис Хиггинс. И тут же, словно откликаясь на пароль, все кошки близлежащих домов хором принялись мяукать.

Марина уже пожалела о своем решении.

Лилиан оставила ее под окном Цицерона, взяв с девушки обещание, что она спрячется у него и ни под каким предлогом не вернется в дом миссис Хиггинс, где, по мнению феи, ее подстерегают пикси и прочие опасности. Однако… там остались Маринины паспорт, деньги и одежда. Разве она могла бросить все эти вещи и забыть о них?

«Я только заберу свое и тут же сбегу», — успокаивала она себя.

Однако при ее попытке проникнуть в дом поднялся такой шум, что окна в нескольких соседних зданиях приоткрылись и невидимые руки принялись швыряться домашними туфлями с той или иной степенью меткости. Соблюдать скрытность стало невозможно.

Марина забыла об осторожности, с какой собиралась проникнуть в свое временное жилище, начала нервничать, возиться с ключом, толкнула скрипучую дверь, кроме того, в коридоре наскочила на подставку для зонтов, ощупью ища включатель, разбила горшок с цветами и сквозь шум отчетливо различила голос миссис Хиггинс: «Как ты посмела заявить, что я морю тебе голодом?»

Любопытно, что Марина сразу все поняла, хотя эти слова были произнесены на сквернейшем английском.

Ей захотелось развернуться и броситься прочь. Да, именно так ей и следовало поступить, едва прозвучал голос хозяйки. Но как та узнала о том, что Марина наябедничала матери?

Не прошло и дня, как сказанное ударило по Марине бумерангом. Почему матери всегда распускают язык? Почему они не могут тихо сидеть в своем углу, страдая за своих дочерей и не задавая работу Интерполу, вызвав международный конфликт?

Все это пришло Марине в голову за считаные секунды, и, когда у нее снова возникло инстинктивное желание бежать, она не смогла этого сделать.

Когда девушка заметила, что итальянцы приближаются к ней с явным желанием схватить, ее сковал страх. Они были проворны и удачливы. Они подхватили ее под руки и без церемоний куда-то поволокли.

Их было двое, они были страшно противны, от них несло мхом и сырой землей. Они вцепились Марине в волосы и, словно тюк, поволокли ее вдоль коридора. Искоса она заметила зеленоватый цвет их лиц, глаза, налитые кровью, и заостренные уши. Это были два чудовища.

Марина едва дышала от страха. Она стала заложницей двух отвратительных и уродливых пикси, безжалостно царапавших ей руки и ноги перед огромной кроватью, на которой лежала миссис Хиггинс, прикрыв свои стокилограммовые телеса длинной ночной рубашкой. Хозяйка показалось Марине чудовищнее, чем прежде.

— Неблагодарная девочка, целуй ноги миссис Хиггинс и скажи, что она лучшая мама в мире, — крикнул ей один из пикси, подкрепляя свои слова тычком в затылок, заставляя Марину склонить голову перед хозяйкой дома.

Этот голос, это произношение… Похоже, он говорил на смеси итальянского с английским.

— Bambina[3] ведет себя плохо, миссис Хиггинс. Мы ее накажем.

И в это мгновение Марина поняла, что итальянцы — замаскировавшиеся злые лесные духи, представшие наконец перед ней в своем истинном обличье: с зелеными заостренными ушами… Как ей это не пришло в голову раньше? Неуверенность и нервозность Лилиан, похищение, исчезновение одежды, жаба на подушке…

Что еще они способны натворить?

Из уст миссис Хиггинс вырвался крик. Эта комедиантка сделала вид, будто ее хватил удар. Она поднесла руки к своим огромным грудям, не угадав, в каком месте находится сердце, и закричала, что ей плохо и что она умрет по вине этой испанки.

Оба пикси просили ее не делать этого, не умирать, не оставлять их сиротами. Наконец миссис Хиггинс позволила себя любить, уступила мольбам своих приемных сыновей и с большим удовольствием изволила вернуться к жизни.

Она засопела, точно поправляясь от инфаркта, открыла глаза и, постанывая, указала на Марину:

— Делайте с ней, что хотите. Мне все равно.

Салваторе и Пепиньо тут же набросились на девушку.

— Теперь ты у меня узнаешь, — предупредил Марину Пепиньо, дергая ее за ухо.

— Теперь ты узнаешь, что такое хорошо, — засмеялся Салваторе, обнажая черные зубы, и безжалостно дергая Марину за волосы.

Марина не могла понять, почему сейчас она видит пикси, а прежде нет.

Порошок! Порошок фей стал причиной этой перемены. Несмотря на то что феи привели ее в божеский вид, порошок проник в ее кожу и на нее по-прежнему действовало волшебство.

А ее внешний вид? Он тоже изменился? Марина не могла посмотреть на себя в зеркало, ибо стоило ей только оказаться в своей комнате, как пикси заперли дверь и дико захохотали.

— Теперь настал наш час!