Джеймс Паттерсон - Спасти Ангела Страница 2

Перекувыркнувшись от неожиданности и побелев от злости, я, как мельница, размахиваю руками и кубарем лечу вниз, едва-едва расправляя крылья. Внезапно Дилан оказывается подо мной и подхватывает меня под мышки.

— Немедленно убери от меня ру… — Договорить я не успеваю. В следующую секунду он притягивает меня к себе и целует. Крепко-крепко.

Мороз пробежал у меня по коже, а кровь застыла в жилах. В голове ни единой мысли.

Внезапно он меня отпускает и стрелой мчится вверх, а на меня со скоростью света несется земля.

На могиле моей напишут: «Она умерла от любви».

4

Но до могильной плиты пока далеко. И если я от чего умирать пока не готова, так это от любви. Так что увольте.

Крылья в стороны — я выровнялась. Кроссовки слегка шаркнули по пыльной красной глиняной земле, и я взмываю в небо, твердо решив, что убить Дилана — самое подходящее время и место.

Его уже едва видно — он кружит в поднебесье, футов за тысячу над землей. Ракетой взлетаю за ним следом.

— Признайся, ушло у тебя сердце в пятки? — кричит он мне, когда я с ним поравнялась.

— Подумаешь, это было тривиальное свободное падение. — Я выписываю вокруг него круги, примериваясь, откуда удобнее пойти на него в атаку.

— Погляди на себя! — насмехается он. — Нюни распустила, жалобные песни с вершины деревьев заводит. — Он развернулся ко мне лицом, синхронно со мной взмахивая крыльями. — О я, несчастная и покинутая. Где ты, где ты, мой любимый, — пищит он противным тонким голосом, ничего общего с моим не имеющим. — О!!! Что мне теперь делать? Как мне без него жить? О! Я умираю от несчастной любви!

В глазах у меня помутилось от ярости. Я пулей рванулась накостылять ему хорошенько. Никто не смел и не смеет так мне хамить. И впредь никто никогда не посмеет. А он и подавно, для этого рылом не вышел.

— Заткнись! — Ничего лучшего мой воспламененный адреналином мозг выдать не смог. — Не тебе знать, что я думаю и что чувствую.

Я подлетела вплотную и выбросила вперед руку для удара. Он поставил блокировку, и меня отбросило в сторону.

— Да уж, конечно, ты там на дереве уселась, просто чтобы пейзажем романтическим насладиться. — Его совершенное лицо пылает, а голубые глаза мечут молнии. — Я не слепой! И это Максимум Райд, покорительница тиранов, первоклассный боец, опора и надежда всей стаи. Для полноты жалостливой картины разбитого сердца не хватает только мороженого и коробки шоколадных конфет. Позор! Глаза бы мои на тебя не смотрели.

Ну вот что! Как меня только ни обзывали! И хамкой! И нахалкой! И агрессором, и черт знает чем. Но я скорее умру, чем позволю кому-нибудь сказать, что я жалость вызываю. Не может быть, чтоб это было правдой.

— Я? Жалость? Да ты в зеркало давно ли смотрел, сосунок! — взвиваюсь я. — Да я тебя видеть не могу, а ты все с меня своих телячьих глаз не сводишь.

И прямо ему в грудь выбрасываю с размаху вперед обе ноги. Точно так, как во сне белохалатнику вмазала. Воздух с сипом вырвался из его легких, и, не в силах перевести дыхание, он валится футов на двадцать вниз.

Наконец, оклемавшись, он бросился на меня. От давнишнего прилизанного вежливого паиньки, который еще недавно только и думал, как бы всем угодить, и следа не осталось. Где он только драться-то научился?

Могучим крылом он так двинул меня в бок, что я волчком закрутилась на месте. Это что-то новенькое. Оказывается, и крыло можно в бою в дело пустить. И очень даже эффективно. Такой приемчик мы еще не опробовали. Надо будет взять на вооружение.

— Значит, ты смотреть на меня не можешь? — орет мне Дилан, увидев, что я наконец выровнялась в воздухе. — Еще как можешь! Только боишься!

— У тебя галлюцинации. — Я набираю высоту, чтобы рухнуть на него сверху и дать ему по башке посильнее. Но он уходит влево, внезапно встает вертикально и, схватив меня за щиколотку, резко дергает вниз. Крылья у меня болезненно задрались. Однако, превозмогая боль, я делаю кувырок вниз и бью его по ушам. Он непроизвольно всхлипывает, и мне удается добавить ему хорошенько ударом кулака в плечо.

Наконец до меня доходит: он же у меня самой все мои приемы драки слизал. Он у меня драться научился. Я взвыла:

— Да когда же ты в конце концов уберешься отсюда и оставишь меня в покое?

— Я не могу! — кричит Дилан в ответ с таким перекошенным от гнева лицом, какого я у него прежде никогда не видела.

— Еще как можешь, — скриплю я зубами. — Помаши крылышками. Вверх-вниз, вверх-вниз — и вали.

— Я тебе честно говорю, что не могу. — Тень смущения и растерянности пробежала по его чересчур красивому лицу. Внезапно он совершенно остыл, и гнев его улетучился, как и не бывало. Теперь он просто парит рядом со мной, уверенно и спокойно работая крыльями. Он смотрит вниз на землю и одной рукой задумчиво потирает лоб.

— Я правда не могу. И ты сама прекрасно знаешь почему. И не заставляй меня лишний раз говорить об этом. — Голос у него звучит огорченно, а лицо становится по-детски беззащитным.

Множество разных людей, тех, кому я верю, и тех, кому не верю, не раз сообщали мне, что Дилан создан для меня. Я имею в виду, буквально. Его сделали мне в пару, чтобы он был «моей идеальной половиной». Должна сказать, что если Дилан моя идеальная половина, то лучше мне посмотреть на себя повнимательнее. Видно, с моей собственной половиной не все в порядке. В любом случае вся эта история про половины — сплошная чухня.

— Послушай, Дилан. Все это только потому, что тебе никакой другой крылатой девчонки подходящего возраста не попадалось. Подожди немного, вот начнут белохалатники массовое производство, выбор появится. Они к тому же все огрехи в следующих моделях исправят.

Я нахмурилась, представив себе, как Клык находит новую Макс без огрехов.

— Никогда, Макс! Меня запрограммировали под тебя. Ты же знаешь. Потому-то я и не могу сопротивляться стремлению быть с тобой рядом, что бы ни случилось, что бы ты сама про это ни думала.

— Так вот почему ты ко мне прилип насмерть. Потому что тебе дядей прописано.

На лбу у Дилана залегла сосредоточенная морщина:

— Наверно, так и есть.

Внезапно его взгляд стал пронзительным и жестким:

— Но мне кажется, я бы хотел быть с тобой, даже если б программа моя была написана с обратным знаком.

На это мне ответить ему нечего, и я, не задумываясь, складываю крылья и стремительно несусь обратно на землю.

5

Где они, добрые старые времена, когда стая бегала от погони, искала еду по помойкам, чуть не каждый день дралась с врагами не на жизнь, а на смерть и никому не верила…

Все это кончилось тем, что я отыскала мою маму, женщину-донора моей второй Х-хромосомы. Жить с ней я, конечно, не стала. Стая всегда будет моей главной и первой семьей, и уж только потом я назову себя дочерью Валенсии Мартинез. Как ни странно, но мама это понимает и не обижается, а мне хорошо от того, что она есть, и на сердце тепло от ее заботы. Но, едва я переступила порог ее дома, на меня почему-то напала ностальгия по давно прошедшим временам опасностей и бескрайней свободы.

— Попробуй. — Надж сует мне в рот еще теплое свеженькое печенье.

В животе у меня еще крутит от возбуждения после битвы в поднебесье с моим клонированным красавчиком, и никакого печенья мне не хочется. Но едва я раскрываю рот, чтобы сказать «нет», она впихивает в меня теплый пахучий кругляшок.

— Меня твоя мама учит, — тараторит Надж, пока я стараюсь не подавиться. — Что, пересушила? Шоколада много?

— Много шоколада не бывает. Печенье шоколадом, как и кашу маслом, не испортишь. Это я тебе авторитетно заявляю, — подает Игги голос с дивана, где он уютно примостился с моей сводной сестрой Эллой. — Давай дальше. Ты остановилась на том, как Тарзан убил огромную злобную обезьяну.

Элла хитренько мне усмехается, находит на странице место, где остановилась, и продолжает читать Игги вслух. Сам он читать не может. Неудачный лабораторный опыт в детстве — и он ослеп навсегда.

Иметь маму — удивительно. Но еще удивительнее иметь сводную сестру. Всю последнюю неделю мы спим с ней в одной спальне. Ночью треплемся чуть ли не до утра, и от нашей болтовни я становлюсь нормальным, обыкновенным подростком. Вернее, так я чувствовала. До тех пор пока Элла не стала трындеть, что влюбилась в Игги. Теперь у меня такое чувство, что она признается мне в любви к моему собственному сыну, которому столько же лет, сколько и мне…

Нормального в моей жизни мало. Но сейчас в гостиной тишина и покой. Газзи и Ангел устроились на полу за самым что ни на есть безопасным занятием — собирают пазл и улыбаются мне одинаково лучезарными улыбками. Из всех пяти членов стаи (а в прошлом шести) только они — настоящие брат с сестрой. Потому-то у меня глаза карие и темные волосы, у Клыка и глаза, и волосы совершенно черные, как вороново крыло, Игги — длинный, тощий рыжеватый блондин, Газзи и Ангел — оба сущие ангелочки, а Надж, наша «шоколадка», с африканской кровью, но кожа у нее светло-коричневая, волосы закручены в штопор, а глаза цвета растопленного шоколада.