Дмитрий Емец - Таня Гроттер и проклятие некромага Страница 23

Гуня застыл. Повернулся. Посмотрел на Гробыню. Потом на Ваньку. Затем снова на Гробыню. Медленно почесал лоб. Ванька схватил его за ворот, дернул, обрывая пуговицы.

– Гломов! Не тормози! Заставь ее замолчать! Она произносит имена духов хаоса!.. Знаешь, что такое хаос? – крикнул Ванька.

Плоское лицо Гуни посетил отблеск разума. Огромная ручища, сжимавшая Ваньке горло, разжалась.

– Хаос убьет ее!.. Гробыня должна молчать! Спаси ее!

Гуня шагнул к Склеповой, сгреб, прижал к полу. Даже могучему Гуне это стоило немалых усилий. Гробыня вырывалась как безумная, бодалась, била его локтями, коленями. Когда Гломов зажал ей ладонью рот, попыталась отгрызть ему мизинец.

Гуня навалился.

Даже с зажатым ртом Гробыня пыталась рваться и повторять имена. Однако в таком положении повторять их правильно она уже не могла. Сбилась, запуталась в звуках и вдруг прекратила вырываться. Всхлипнула. Стала жадно дышать через нос. Уже вполне осмысленно оцарапала Гуне нос.

– Отпусти ее! Ты ее задушишь! – сказала Таня.

– Уже можно?

– Да.

Гуня осторожно оторвал ладонь от губ Склеповой. Сбоку, на мясистой части ладони, был глубокий укус с отпечатавшимися зубами.

– Просто как на карту стоматолога, – заметил Ягун.

– Гы! – сказал Гуня задумчиво, созерцая, как рана затягивается на глазах.

Все-таки способность к регенерации великая вещь. Этот мир так дальновидно устроен, что выгоднее иметь одну крепкую, удобную для тарана голову, чем десять умных.

Гробыня встала. Обнаружила, что из носа капает кровь, и озабоченно задрала к потолку голову.

– Вы что, озверели? А лицензия на удушение девушек у вас есть? – поинтересовалась она деловито.

– Ты хоть что-нибудь помнишь? – спросила Таня.

Склепова задумалась.

– Я помню, что ты меня дико раздражала лет пять назад, – сказала она.

– А как была в сознании у Поклепа, помнишь?

Продолжая держать голову задранной, чтобы кровь перестала течь, Гробыня скосила на Таню глаза.

– Я там была? Как все запущено!..

Таня подошла к столу и осторожно вытащила из куриного сердца перстень Феофила Гроттера. Она ожидала упреков, ругани на латыни – всех милых проявлений прекрасного характера дедушки. Ничего подобного! Никогда прежде она не видела свой перстень таким довольным. Перстень выбрасывал красную искру через две зеленых, что-то бубнил и сиял, как новый пятак.

Капли крови, попадавшие на него, перстень впитывал с изумляющей торопливостью.

– Дедушка, а дедушка! Ты уверен, что не вурдалак? – спросила Таня ласково.

– O, si sic omnia![2] – отвечал Феофил мечтательно. Его скрипящий как тележная ось голос приобрел небывалую бархатистость.

С беспокойством поглядывая на перстень, Таня вернула его на палец.

– В чужом сознании находиться неприятно, особенно когда ныряешь туда полностью. Я не запомнила деталей, только ощущения. Как в киселе плаваешь, а вокруг образы, хаос эмоций, страхи. Словно копошишься в мешке с обрезками цветной бумаги, – задумчиво произнесла Склепова. – Так что я выудила, колитесь?

– В центре темницы непроницаемая завеса. Как она возможна в пространстве, где нет магии, непонятно. Но она там есть. С той стороны завесы кто-то повторяет имена духов хаоса. Вот и все, что ты выудила, – сказал Ягун.

– Прекрасная тема для передачки! «Маги, магвочки и всякая магвочь! С вами снова я, ваша любимая Склеппи, которую мерзкая Грызианка держит на вторых ролях, хотя сама кошка драная и мизинца ее не стоит! В школе Тибидохс вызывают духов хаоса, и все это в двух шагах от Жутких Ворот! Куды смотрит общая общественность, когда волшебные волшебники творят свой беспредельный беспредел?» – затараторила Гробыня.

– Склепова, ты отравлена тележурналистикой! – убежденно заявил Ягун.

– Что, завидуешь, комментатор, что тебе яда не хватило? Ладно, проехали! Гуня, сколько времени? Долго я просидела внутри Поклепа?

Гуня взглянул на треснутые командирские часы, которые в серьезных схватках он нередко использовал как кастет.

– Час ночи!

Таня вздрогнула и кинулась к окну. Крыша Башни Призраков видна была как на ладони. Тане почудилось, она увидела мелькнувший на крыше голубоватый огонек.

Гробыня зевнула.

– У тебя много слов-паразитов, Гуня! Да и сам ты, если разобраться, паразит!.. Почеши мне между лопатками, пожалуйста. Почему-то всегда, когда я ругаю Гломова, у меня чешется спина. Может, Гуня сильный маг или это голос совести? Ну там: «Опоздала на электричку. Нет денег на такси. Ночью дома не ждите. Ваша совесть».

Таня поклялась себе, что больше не посмотрит в окно. Невольно она бросила взгляд на Ваньку, желая окончательно убедиться, что на крыше не он. Ванька стоял рядом и водил пальцем по фигуркам зверей, вырезанным на стене.

– Художник хорошо представляет анатомию драконов, а вот со слонами у него напряг, – сказал он.

«Я никуда не пойду! Пусть мерзнет там всю ночь, если он больной на голову», – решила Таня и тотчас уверилась, что так и поступит. Однако – а Таня никогда себя не обманывала – в мысли, что Бейбарсов будет сидеть на крыше всю ночь и ждать, было что-то довольно приятное.

«Его могут засечь вампиры. Они где-то здесь. У них «Раздиратель некромагов», – постучалась в сознание Тани еще одна мысль.

– Что-то случилось? – спросил Ванька, оборачиваясь. У него был особый дар: он всегда безошибочно улавливал настроение Тани.

– Нет. А почему ты решил, что что-то случилось?.. – нервно спросила Таня.

– Ты уже минуту выщипываешь свой свитер!

Таня недоверчиво уставилась на свои пальцы. Пол у ее ног был весь усыпан комками шерсти.

– Он был какой-то неравномерно пушистый! Меня это раздражало.

– Зато теперь он местами лысый, – сказал Ванька.

– А, ну да… Ну все, до завтра! Я хочу спать! – Таня торопливо выскользнула наружу.

Огонек на крыше Башни Призраков продолжал призывно мерцать.

Глава 6

Multa renascentur, quae jam cecidere[3]

Однажды Аррия, убеждая своего мужа покончить с собой, сначала обратилась к нему с разными увещаниями, затем выхватила кинжал, который носил при себе ее муж, и, держа его обнаженным в руке, в заключение своих уговоров промолвила: «Сделай, Пет, вот так». В тот же миг она нанесла себе смертельный удар в живот и, выдернув кинжал из раны, подала его мужу, закончив свою жизнь следующими благороднейшими и бессмертными словами: Paete, non dolet. Она успела произнести только эти три коротких, но бесценных слова: «Пет, не больно!»

Спеша поскорее добраться до контрабаса, Таня сделала вещь, в которой постыдилась признаться бы даже Ваньке, – заблудилась в Тибидохсе. Конечно, можно было оправдать себя тем, что в темноте она свернула не на ту лестницу. Однако истинная причина была в ином.

В этот тревожный ночной час, когда только редкие факелы потрескивали в кольцах стен и плоские, давно лишившиеся сущности призраки проносились над полом едва различимым белесым туманом, трудно было реально воспринимать происходящее. Таня ощущала себя в полусне, когда принимаешь решения и сам удивляешься спонтанности совершаемых поступков. Все вроде временное, но временное любит становиться постоянным. Все же постоянное на самом деле иллюзия. Леденец на палочке, который утешительница-судьба заталкивает в рот рыдающему младенцу, предварительно натянув одноразовые перчатки, чтобы не испачкаться его слюнями.

В такие ночи человека ведут эмоции, но не разум. Разум отдыхает, ехидничает, и на всякий случай собирает на эмоции компромат, чтобы предъявить его потом, днем, и попилить себя задним числом. Старый пакостный старикашка-разум любит выступить в роли наблюдателя, а после поугрызаться. Таня бежала по лестнице, удивлялась тому, что та все никак не закончится, и думала о Бейбарсове.

«Бейбарсов должен оставить меня в покое! Меня и Ваньку! Он обманул меня у Серого Камня! Таких вещей не прощают! Я с ним объяснюсь!» – это была главная, правильная, парадная мысль, с которой Таня неслась вперед, как воин несется с тараном разбивать ворота крепости.

За этой парадной мыслью скрывалась куча других, непарадных, тех смутных искренних мыслей, в которых человек редко когда себе сознается, особенно если ему всего восемнадцать-девятнадцать лет и жизнь, если и била его головой о дверь, все же великодушно подкладывала в месте удара кусок поролона.

Наконец лестница закончилась. Таня оказалась на темной площадке и вдруг ни с того ни с сего решила, что это Жилой Этаж, а она в общей гостиной недалеко от своей комнаты. Впереди, отмечая поворот, чадил тусклый факел. Магия вечного огня была наложена на факел, когда тот уже догорал. В результате агония факела длилась вечно, и так же бесконечно огонь потрескивал, искрил и испускал чадящий дым. С удивлением покосившись на факел, Таня толкнула дверь и шагнула в комнату.