Любовь Романова - Призрак и другие соучастники Страница 23

— Место преступления осматривают! — важно изрек Гарик, стоявший рядом. — Протокол составляют.

До отбоя оставалось совсем ничего, но никто в интернате и не думал укладываться спать. Все возбужденно обсуждали несчастье, приключившиеся с Миронычем. Стася до сих пор не могла прийти в себя — у нее перед глазами стояло посеревшее лицо учителя труда. Лицо мертвеца. Бррр! Как же это неприятно находить трупы! Бабушка была права: в убийствах нет ничего романтичного…

От неприятных мыслей Стасю отвлекло движение в тусклом свете фонаря. Через двор к крыльцу интернат уверенно шагали два человека. Одного из них девочка смогла бы узнать даже в полной темноте. Это был дядя Тарас. Она вмиг ощутила холод внизу живота, к гору поступила забытая в суматохе обида. Стася отшатнулась от окна.

— Ты чего? А-а-а — Леонова увидела. — Догадался Гарик, — Может, еще раз поговоришь с ним?

— Нет. Он не хочет меня знать! — гордо вскинула подбородок Стася, — Обойдусь как-нибудь. Там с ним Стас пришел. Давай его расспросим об убийстве Мироныча.

Дядя Тарас и молодой оперативник прошагали в кабинет директора. Через минуту рядом со Стасей и Гариком материализовался Вадик.

— Все! Дело сделано. В кабинете Стервеллы лежит диктофон, — не скрывая гордости, сообщил он, — Пока все бегали в мастерскую, я спрятал его под ее столом.

— Ты Супер Бизон! — хлопнул Гарик по спине брата, — Главное, так же ловко его потом оттуда достать.

Дождаться оперативника Перепелкина друзьям так и не удалось. Перед ними, словно тень мадагаскарского шамана возникла ночная воспитательница, имя которой братья не смогли вспомнить. Это было бесцветное существо неопределенного возраста. Возможно, двадцати пяти, а возможно и сорока лет от роду. Худая сутулая женщина, с волосами цвета половой тряпки, которой Тетя Аля намывала интернатские полы. Стасе отчего-то почудилось в ее невнятном лице что-то знакомое. «Наверное, напоминает кого-то из той, дугой жизни, — подумала девочка». Ночная воспитательница постояла, молча глядя на ребят, а затем еле слышно сообщила, что пора в постель. И снова замолчала, терпеливо дожидаясь, пока друзья соизволят выполнить ее распоряжение.

Братьям Соболевым и Стасе не оставалось ничего другого, как покинуть свой пост. Они разошлись по палатам, договорившись завтра продолжить расследование.

Стася забралась в постель, включила, прихваченный у Гарика фонарик и открыла книжку Загубского. Но отправиться в прошлое рода Вершицких ей не удалось.

— Что читаешь? — на кровать присела Милка, — Учебник?

Стася удивилась. До сих пор никто из девчонок не пытался с ней заговаривать. Она успела понять, что Вилку здесь не просто бояться — ее слушаются. Она была важным звеном в интернатовской иерархии, которое держало этот маленький уродливый мирок.

— Ты бы лучше с Акуловой поговорила, — наставительно сказала Мила, — Она от тебя не отстанет, пока ты ей клятву не дашь…

— Пока, что не сделаю? — Стасе показалась, что она ослышалась.

— Пока ее главной не признаешь. Покури с ней, подари что-нибудь, и она тебя оставит в покое. Ну и оденься по-другому, прическу измени, а то ходишь, как зубрила недоделанная: косички, колготки эти. Только очков не хватает.

— Я не курю.

— Так начни! Это же просто. Мы все курим.

Стася внимательно посмотрела на свою белокурую соседку. От нее пахло ванилью — аромат добрых намерений, как успела усвоить Стася. Милка и правда хочет ей помочь.

— Это так важно?

— Что?

— Чтобы нормально относится к человеку, он должен курить и одеваться так же, как остальные?

— Ну да!

— Мил, спасибо тебе, большое. Ты очень добрая. И смелая. Только я не хочу меняться. Лучше вы бросайте курить. От этого изо рта плохо пахнет. И Вилке я клятву верности давать не буду. Справлюсь как-нибудь.

— Зря. Соболевы тебе не помогут.

Милка махнула рукой и пересела на свою кровать, где как всегда собрался клуб поклонниц малагасийского шамана. Вскоре по палате начали бродить волны сладкого ужаса. Приятного, уютного. Так бояться под страшную сказку или безобидный триллер.

Для Стаси этот вид страха имел особый запах. Кроме противного привкуса гвоздики, он отдавал корицей и, чуть-чуть, оплавленным воском. Сразу представлялся треск поленьев в камине, горячий чай, дождь за стеной.

На обоях колебались силуэты деревьев. Фонарь, скучавший за окном, каждую ночь устраивал в детских спальнях театр теней. Деревья на стенах и потолке то шевелили корявыми «руками», то водили хороводы под октябрьским ветром, то, вдруг, замирали, словно прислушиваясь к Милкиному рассказу.

Голос девочки монотонно журчал. Лишь иногда его прерывали вздохи благодарных слушателей. «Все-таки артистка эта Милка! — Стася улыбнулась про себя и погрузилась в книгу.

К удивлению девочки история рода Вершицких в изложении бывшего директора интерната ничуть не походило на скучный учебник. Это была сага. Сага о дворянском роде, бравшем свое начало еще во времена польского царя Сигизмунда III. Предок князя, Яков Вершицкий, участвовал в русско-шведской войне, был взят в плен и 13 лет провел в Москве. За преданность своей новой Родине царь Александр Михайлович пожаловал пленному поляку титул князя, надел земли и три сотни крестьянских душ. В отличие от русских дворян из шляхтича вышел рачительный хозяин. Уже через десять лет он утроил, а потом и удесятерил полученное состояние. Род Вершицких начал играть заметную роль в российском дворянстве…

Стася быстро пролистала описание жизни предков Владимира Вершицкого и приступила к изучению главы, посвященной последнему из рода польских князей.

…В пять лет он потерял мать — ее унесла коварная чахотка, косившая ряды знатных господ в позапрошлом веке. Сейчас бы сказали — туберкулез легких. Когда молодому князю исполнилось 23 года, на тот свет отправился его батюшка — Василий Владимирович, за долгие годы истосковавшейся по своей покойной жене, и не чаявший вновь встретится с ней. Владимир Вершицкий погоревал, да и решил вернуться в Петербург, где до этого учился без малого три года.

Но тут ему встретилась юная Тамара Кадушкина — дочка местного дворянчика.

«Итак, она звалась Тамара… — прошептала Стася, — Необычное имя». Да и девушкой Тамара оказалась необычной. Ходили слухи, что мать ее была цыганкой с буйным, неуступчивым нравом. Впрочем, матери Тамары никто из тихореченцев не видел. Отец привез малютку из далекой губернии, объяснив любопытным соседям, что жена, де, умерла при родах. Девочку растила старая нянька — женщина добрая, но со странностями. Поговаривали, что не чужда она была магии: то травку какую от ревматизма присоветует, то коровку заговорит так, что та никогда хворать не будет. В порчи ее никто не уличал, но разве их, деревенских ведьм, разберешь! Обидится на что-нибудь и все стадо положит.

А Тамара выросла знатная девка. На тысячу верст в округе такой не сыскать: спина прямая, глаза чернеющие, словно южная ночь, волосы — смоляной водопад. Взглянет на мужика — и тот готов за ней хоть на край света. Она же ни кому надежды не давала. Все с нянькой своей по лесам бродила — траву неведомую собирала, колдовать училась. Слухи о дочери Кадушкина разные ходили. Рассказывали, будто влюбился в Тамару богатый сосед, посватался, но получил от девушки отказ. Отец, понятное дело, настаивать не стал — человек он был мягкий, да слабохарактерный — с дочерью ему не тягаться. Но сосед решил не отступаться. Скупил все долги Кадушкина — у того дела-то не очень шли — и снова приехал к нему. Говорит, не отдашь дочь — в долговую тюрьму посажу. Тут к шантажисту вышла сама Тамара. Глянула своими глазищами — жениха аж пот прошиб — и так тихо попросила дом их с батюшкой оставить и все долги им простить, иначе завтра же лишится он близкого человека. Сосед не поверил, у виска покрутил и домой поехал. Но на следующее утро в его семье случилось несчастье — утонула в пруду родная сестра — пошла с подругами купаться, да не вернулась, только к обеду мужики тело девушки из воды выловили. Смекнул сосед, в чем дело, и быстрее к Кадушкным — угрожать начал, что полицию позовет, а Тамара ему отвечает: «Не спеши. У тебя еще два брата остались, мать, отец, племянников полон дом». Тот, ясное дело, решил жизнями родных не рисковать — долги простил, и свататься больше не приезжал. Вот такая девушка встретилась молодому князю. Тот не один месяц ее порог обивал — все замуж звал. Тамаре он вроде по нраву пришелся, но разве сразу гордячка уступит?

Долго мучила красавица влюбленного князя — целый год он ходил бледной тенью, ни спать, ни есть не мог — все о Тамаре думал, а, однажды, взял и уехал в дальние страны. В Тихореченке заговорили, что это Кадушкина его отправила — подвиг совершить, да доказать свою любовь делом. По городу молва пошла, якобы поехал князь не куда-нибудь, а на остров Мадагаскар за колдовским камнем, яхонтом, как тогда говорили, а по-нынешнему — сапфиром. Рассказывали, будто прадед няньки Тамары был в числе беглых камчатских ссыльных, которые под предводительством опального дворянина Морица Августа Бенёвского высадились на Мадагаскар, добираясь по океану из Камчатки во Францию. Знаменитый авантюрист провозгласил себя королем этого острова, но вскоре был убит, а Мадагаскар попал под протекторат Франции.