Виталий Мелентьев - Черный свет Страница 26

3

Он приоткрыл глаза и медленно осмотрелся, потом опять смежил веки и долго думал о чем-то. Я молча сидел возле него и не мешал ему думать. И когда он опять открыл глаза и посмотрел на часы, на его лице отразился тот же ужас, как и у меня, когда я впервые ощутил новые условия жизни.

Но это выражение быстро сменилось обыкновенным серьезным, озабоченным, а потом Оор улыбнулся и заговорщически подмигнул мне:

— А все-таки мы живы, малыш. Это уже кое-что значит.

Я понял — Оор осознал полностью все, что с нами произошло, — и спросил:

— Перескочили световой барьер?

— Да.

— Сделали невозможное?

— Н-ну… С точки зрения нашей науки, но не с точки зрения природы.

— Послушайте, командир, но как, почему?

— Все это неудивительно, малыш. С помощью фотонных бомб-ускорителей мы преодолели притяжение кварковой звезды, а дальше нас подхватил поток энергии, поток частиц, и понес. Понес с большей скоростью, чем скорость света. Я давно понял, что Черный мешок может быть только в том случае, если на этом участке Вселенной существуют потоки частиц, двигающиеся со скоростью выше скорости света. Вот и все, малыш. Вот и все… — Он замолк, а потом вдруг спросил: — А все-таки страшно, когда ты чувствуешь себя как бы двойным, а?

— Страшно.

— Сейчас, малыш, будет страшнее, — сказал он, поднялся и, тяжело переступая, подошел к шторам, закрывающим люки внешнего обзора.

С того момента, когда мы подошли к Черному мешку, мы ни разу не открывали их. Оор не сразу нажал на кнопки: он не знал, выдержали или нет линзы внешнего обзора удар о световой барьер. Но, вероятно, по его расчетам, линзы все же должны были уцелеть.

Он нажал на кнопки. Люки, прикрывавшие линзы, медленно поплыли. Сверкнули абсолютно целые линзы — и мы увидели черный свет.

Да, он был действительно черный — не фиолетовый, не багровый или темно-синий, а именно черный. Совершенно черный свет.

Вы — те, кто не видел этого, — не можете поверить, что свет может быть черным. Ведь белый свет слагается из нескольких цветов — красного, оранжевого, желтого… ну и так далее. Заметьте — слагается. И только в том случае, если носители этого света — фотоны — движутся с постоянной, присущей им скоростью.

А если фотоны превысят эту скорость? Если они вдруг вступят в новое состояние, они должны изменить, и они изменили свой цвет. Они стали черными.

И в этом черном свете все чаще виделись далекие или близкие планеты.

Они, как и в обычном небе, были разноцветны: багровые, голубые, фиолетовые и еще каких-то совершенно непонятных, великолепных цветов, и все они казались прекрасными и страшными — так они были величественны и необычайны.

Наш мозг уже привык к состоянию раздвоенности, тело освоилось со странным ощущением "весомой невесомости". Все становилось на свои места — мы были живы, мы мчались сквозь черный свет, прорезали глубины Черного мешка, и это было прекрасно. Сколько времени прошло, как мы увидели черный свет, я не знаю.

Оор спросил:

— Ты заметил, малыш, как путается время?

— Да.

— Что ты думаешь об этом? Докладывай!

— Раз мы движемся быстрее скорости света, в силу вступают законы, отличающиеся чем-то от общей теории относительности. Время по этим законам течет совсем не так, как при обычном движении.

— Правильно. Но ты знаешь, как оно течет?

— Нет.

— И предположений по этому поводу нет?

— Нет.

Командир вздохнул и признался:

— Самое неприятное, что у меня тоже нет никаких предположений. Мне известно, и это проверено на практике, что, приближаясь на световой скорости, время на корабле течет по обычным законам, но на той планете, которую мы оставили, оно как бы ускоряется в два, а то и в несколько раз. Это значит, что мы, пролетав год и постарев на год, на своей планете встретимся с лкуьми, которые в это время постарели на два года, на три и так далее — чем ближе скорость корабля к световым скоростям, тем больше разрыв во времени с оставленной планетой. А как пойдет время, когда мы двинемся со сверхсветовыми скоростями?

— Не знаю… Каждый день нашего полета должен стоить, может быть, несколько десятков лет жизни на обыкновенной планете.

— А может быть, наоборот? Может быть, время пошло вспять? Может быть, его нужно теперь отсчитывать в обратном направлении?

— Этого не может быть! — запротестовал я. — Это уже даже не фантастика, а просто какая-то нелепость!

— А разность времени возможна? — сурово спросил Оор. — А путешествие на сверхсветовой скорости возможно? А черный свет возможен? Нет, малыш. Вопрос этот не праздный, и, уж конечно, это не нелепость. В том состоянии, в которое мы попали, возможно всякое — мы просто еще ничего не знаем. И нужно думать… думать прежде всего о тех, кто остался на наших планетах и живет сейчас по старому, доброму времени, не ощущая никаких временных парадоксов.

Я молчал, не понимая, куда он клонит. — Пойми, малыш, если временной парадокс в сверхсветовой скорости положителен, то есть если он обгоняет время планет, мы рискуем, что наши сигналы попадут к ним только через сотни лет. Но если он отрицателен? Тогда они просто не сумеют его принять. И еще: а по каким законам, по какому времени развиваются явления в этом самом Черном мешке? И наконец, самое главное: с какой скоростью мы летим? Может случиться так, что мы вырвемся из Черного мешка и не будем знать, что это нам удалось, и будем идти со сверхсветовой скоростью.

Все, что он говорил, было действительно важно, но я ничего не мог придумать. Я все-таки многого не понимал.

И командир оценил мое состояние. Он усмехнулся:

— Ладно, малыш, не ломай голову. Во всяком случае, мы летим не вспять, иначе наверняка встретили бы на своем пути уже не черный, а какой-нибудь другой свет. А раз так, то нам нужно просто поручить роботам подсчитать, сколько мы пролетели от границ Черного мешка, а потом уж дать им задание на подсчет горючего. Сможем ли мы выбраться из этого невеселого местечка? Мне кажется, что на это нам потребуется около двух месяцев. Потом мы начнем тормозить и вновь пробивать световой барьер, но уже в обратном направлении. А это время мы затратим с тобой на подсчет временного парадокса. Попробуем математически решить проблему времени, пока летим в Черном мешке.

Работали мы с командиром до изнеможения, спали по три-четыре часа в сутки и считали, считали, считали. Вычислительные машины гудели не переставая. Миллиарды уравнений, миллионы программ. И все напрасно. Закон поведения времени в сверхсветовых скоростяу мы не открыли. Это предстоит, очевидно, сделать тем, кто меня слышит сейчас.

В сущности, пока еще никто не знает, что такое время, не знает его закономерностей, его поведения и его влияния на Вселенную.

Оор считал и думал, я помогал и одновременно учился. Наших товарищей, застывших в камерах абсолютной защиты, мы не трогали — им нужно было экономить время жизни.

Кто знает, если бы мы ускорили события, если бы вернули их к жизни и воспользовались не только нашими двумя, а коллективным умом всех, того, что произошло, могло бы и не случиться. Но мы не сделали этого. Мы были увлечены работой, убаюканы относительным покоем этого странного и страшного уголка Вселенной и не предполагали, что катастрофа наступит так скоро и так беспощадно. Мы опять не учли скоростей и связанного с этим парадокса времени. Нас можно было бы и не обвинять в этом — мы еще не знали этих законов, мы только стремились их открыть и, кажется, кое-что нащупали…

4

Когда наши организмы относительно освоились со странным ощущением сверхсветовой раздвоенности, командир необычно грустно сказал мне:

— Ну вот, малыш, пришла пора рисковать в обратном порядке.

Я не стал его расспрашивать, в чем дело, и так было понятно, что Оор решил преодолеть световой барьер в обратном направлении. Как это делается и можно ли это совершить в наших условиях, я решительно не представлял и, что хуже всего, все это время спокойного полета даже не думал об этом. А командир, видимо, думал, и ему, кажется, не понравилось, что я не спросил у него ни о чем и ничего ему не сказал.

— У тебя нет ни предложений, ни вопросов?

— Вопросов бездна, но на них и вы не ответите — нет опыта. А какие же предложения?.. Пожалуй, лишь одно — прорываться.

— И снова рисковать?

— Да. Иного выхода я не вижу. Оор долго с улыбкой наблюдал за мной и мечтательно, но с грустью в голосе сказал:

— Хорошо быть молодым — даже опасности не кажутся такими уж страшными.

Я промолчал. Дело не в том, что опасности не кажутся страшными, а в том, что другого выхода, в обход опасностям, я не видел. Да и Оор тоже.

— Тогда начнем торможение, — сказал Оор. И мы начали его. Двигатели постепенно меняли режим работы, пока наконец не прекратили многолетнюю деятельность.