Гарри Килворт - Последняя тайна Страница 36

Он порыскал вблизи. Сначала ничего не находил, затем наконец обнаружил на колючках ежевики три шерстинки. Неужели она все-таки проявила беспечность? Нюх вынул из мешка лупу и небольшой конверт, в котором хранил несколько шерстинок с шубы Свелтланы. Он тайком снял их с расчески и засунул за отворот штанины во время встречи с ней во дворце Великого Панголина. Нюх сравнил их с теми, что нашел в ежевике.

— Да, — пробормотал он себе под нос. — Она впервые проявила беспечность. Должно быть, холодной ночью поднялась, чтобы подбросить дров в костер, но в темноте оступилась и зацепилась за ежевичный куст. Наверняка утром она осмотрела кусты, собрала с них клочья шерсти, но эти три шерстинки не заметила.

Значит, он идет по верному следу. Даже если теперь Свелтлана попробует обмануть его, заметая свои следы на снегу, он все равно будет знать, что это она!

Однако вскоре началась метель, которая значительно замедлила его движение. И чем выше он поднимался, тем холоднее становилось. Нюх начал побаиваться за лапы. И особенно страдал хвост, то и дело высовывавшийся из-под накидки. Еще до наступления полуночи бакенбарды Нюха обледенели и затвердели. Не подумав, он потер морду лапой и тотчас же лишился их с левой стороны.

«Замечательно! — подумал он. — Теперь, если останусь в живых, стану всеобщим посмешищем!»

Один бакенбард у ласки — это все равно что один ус у мужчины, даже еще хуже, потому что ласки используют бакенбарды в самых различных целях, особенно в темноте. Когда Нюх шел по тропе, тянувшейся вдоль скалы, то, касаясь ее бакенбардами, он безошибочно делал каждый следующий шаг. Теперь этого надежного «проводника» у него нет! Его драгоценные бакенбарды, расколовшись, развеялись по ветру!

Ближе к рассвету шубка Нюха превратилась в ледовый панцирь и заметно потяжелела. С усов свисали сосульки, а многострадальный хвост тащился за ним, как прихваченная морозом мокрая тряпка.

Но Нюх продвигался вперед, обуреваемый одним желанием — догнать врага.

Вот только сможет ли он убить ее?

«Я никогда не убивал зверей, ни хороших, ни плохих, но на этот раз… на этот раз…» — рассуждал он.

Но пока она жива, Нюх не сможет спокойно спать. Слишком уж сильно она ненавидит его. И еще — беспокойство за Брионию. Нет, кто-то из них должен остаться в этих горах навсегда!

И Нюх твердо решил, что это будет не он!

Пробиваясь сквозь буран, он знал, что сейчас она скорее всего укрылась в какой-нибудь пещере или под нависающей скалой и пережидает ненастье. Когда он поднимется на перевал, она будет свежа и готова к решительной схватке с ним. Да и сейчас в голову ему может полететь камень или в сердце угодить пуля. Он уязвим, как детеныш, и почти так же слаб!

Ближе к рассвету Нюх услышал громовые раскаты, но сразу же понял, что это не гроза. Где-то в горах произошел снежный обвал. Он молился, чтобы причиной тому был неосторожный шаг Свелтланы и теперь она лежала бы, похороненная под снегом. О, если бы сама природа наказала ее — и избавила бы его от греха убийства!

«Я меньше всего на свете хочу убивать ее, но я должен быть уверен, что она не уничтожит меня!» — уговаривал себя Нюх.

Когда рассвело, он понял, что обвал случился далеко… Слишком далеко. И значит, Свелтлане придется покинуть этот мир от его лапы! Как он сможет жить после такого?

34

Баламут с Квакваком угодили в ловушку. Ночью намело столько снега, что к утру хижина оказалась засыпанной по самую крышу. Квакваку удалось прокопать туннель из окна, к счастью открывавшегося внутрь, но было ясно, что по такому снегу далеко не уйдешь. Вокруг все было белым-бело, даже горы исчезли под белой пеленой. Сосульки свисали с елей и сосен и казались клыками какого-то ужасного зверя. Дул жестокий ветер.

Немного поспорив с хозяйкой, Баламут согласился остаться в хижине до конца зимы.

— Ну и как же вы тут живете? Как проводите время? — спросил он хозяйку, которую звали Никнак.

— Чтобы прокормиться, мы прорубаем во льду лунки и ловим рыбу, — ответила она. — Когда кончаются дрова, собираем упавшие ветки сосен. Их много ломается под тяжестью снега. Чем мы еще занимаемся? Когда был жив мой дружок, зимой мы обычно делали каноэ и шили мокасины.

— Что ж, начнем с рыбной ловли, — сказал Баламут. — Я уверен, что полюблю рыбу. Кстати, а что случилось с вашим приятелем? — как бы между делом спросил он Никнак. — Уж не подавился ли он рыбьей костью?

— Нет. — Хозяйка сразу погрустнела. — Однажды его увидел человек-охотник.

У Баламута на шее шерсть встала дыбом.

— И?

— И застрелил. Вероятно, он стал воротником на пальто у какого-нибудь состоятельного господина. Или частью его шубы. Мы, соболя, очень высоко ценимся из-за нашего мягкого меха. Людям запретили убивать нас, но среди них попадаются нарушители. Они рискнут чем угодно, только бы заполучить наш мех. — Она погладила свой хвост и горестно вздохнула.

— А мой мех? — спросил Баламут.

Она брезгливо сморщила нос:

— Мех ласки? Вы думаете, хоть кто-нибудь стал бы по своей воле носить эту гадость? Никто его с вас не сдерет, будьте спокойны! На ваш «мех» и смотреть-то противно, не то что притронуться!

— Что ж, премного благодарен! — негодующе ответил Баламут. — Очень вежливо с вашей стороны так отзываться о моем мехе!

— Пожалуйста, — с милой улыбкой ответила она.

Утром гости вышли и сделали прорубь во льду озера. Никнак показала Баламуту, как сделать рыболовный крючок из канцелярской скрепки и привязать его к веревке. Изготовив нехитрое рыболовное снаряжение, все уселись вокруг лунки, опустили крючки в воду и стали ждать. Никнак и Кваквак тотчас же вытащили по рыбке, а приманка Баламута оказалась съеденной, но никакой рыбы на крючке не было. От зависти он чуть не расплакался.

— Почему у вас рыба ловится, а у меня нет? — с обидой спросил Баламут.

— Все дело в сноровке! — объяснила Никнак.

— Надо быть проворнее, — добавил Кваквак.

Баламуту объяснили, когда следует дергать веревку, чтобы крючок впился в губу клюющей рыбы. Баламут последовал совету бывалых рыбаков и вскоре вытащил первую серебристую рыбину.

— Мне это нравится! — возбужденно закричал он. — Эти рыбки очень сильные, правда? Не будешь крепко держать удочку, так они тебя самого затянут в воду! Эй! Эй! Еще одна! Ай да я!

Всю зиму он удил рыбу. Всю зиму он ее ел. Вместе с Квакваком они сделали каноэ из веток и коры и сплели несколько пар мокасин. Когда кончились дрова, Баламут собирал в лесу хворост и отморозил два пальца на задней лапе. Всю зиму он пил какао, запас которого в хижине был, казалось, неисчерпаем. Однако к концу зимы и оно ему смертельно надоело, несмотря на то что Никнак варила его мастерски, с аппетитной пенкой. К весне он уже возненавидел гостеприимную хижину. Баламут начал бредить во сне, днем разражался многословными тирадами по любому случаю, осыпал бранью Никнак и Кваквака, хотя те давно перестали обращать на него внимание, поглощенные друг другом.

С первыми лучами солнца, растопившими снег, однажды утром Баламут оставил их еще спящими и в одиночку ушел в горы.

Квакваку он оставил записку, где, извинившись за неожиданный уход и поблагодарив гарпунера за верную службу, признался, что, как это ни печально, им пора расстаться. Баламут возненавидел своих соседей по хижине. Он изучил малейшие подробности их жизни, начиная с того, как они утром чистят зубы, и кончая тем, как каждый из них подпиливает когти перед сном. Он вздрагивал всякий раз, когда вспоминал о ловле блох втроем. Храп. Чиханье. Сопение. Кашель. Баламут слышал их тысячи раз, и они сводили его с ума. Он знал каждую шерстинку соседей, каждое пятнышко на их носах! Он мог предугадать каждое их движение, каждый жест, каждое словцо, которое они скажут.

«Нет, звери не должны жить в такой тесноте, — размышлял он, с трудом шагая на снегоступах по насту. — Никто не должен до такой степени открываться перед другими. Спасти от этого могут только стены! Стены везде, чтобы не видеть соседей. Вернувшись домой, я предложу запустить в действие программу строительства стен. Чтобы заработать на нее деньги, я организую в Туманном марафон! Я устрою заплыв по реке Бронн. Я проеду на велосипеде весь Поднебесный из конца в конец. Высокие стены — вот спасение! Высокие стены с колючей проволокой наверху. Каждому зверю нужно предоставить отдельное помещение. Раз в месяц, ну может быть, в две недели, каждому будет позволено постучать в дверь соседа и спросить его: „Как поживаешь?“ — но в остальное время все будут держаться особняком и искать счастье в себе самих».

Баламут в одиночку перешел через горы. Он отражал нападения бандитов, пробирался через непроходимые леса и болота, дрался с дикими зверями. Он стал горным лаской, жителем приграничной полосы, охотником (рыбаком, как вы знаете, он уже был), зверем, полагающимся лишь на самого себя, тем, кто может довольствоваться двумя бобами и пятью минутами сна в сутки. К его правой лапе был примотан охотничий нож, глаза превратились в узенькие щелочки, а шерсть огрубела от постоянного пребывания на холоде. Кузен Баламута, достопочтенный Остронюх Серебряк, не узнал бы его.