Хроники Перепутья - Аве Алиса Страница 4

– На твоей остановке мальчик выходит. Остальные до конечной.

Маша огляделась. Кроме малыша, не отводившего от неё глаз, в автобусе мальчиков не было.

– Хорошо. Я у вас тогда дорогу спрошу, может, вы знаете? – обратилась она к маме мальчика. Та отвернулась.

Автобус тронулся.

– Он один выходит, – громко добавил водитель.

– Без мамы? – не поверила Маша.

– Остальные до конечной.

– Малыши без мамы не ходят, – Маша была уверена, что водитель что-то путает, – они могут потеряться.

– Там лишь два пути, вперёд и назад. Не потеряется.

Маша хотела возразить, но автобус загудел, набирая скорость. За окнами замелькали деревья, дорожные знаки, машины вернулись на дорогу, а пешеходы – на тротуары. Обычно в автобусах Маша разглядывала из окна людей, но сейчас прохожие сливались в сплошное длинное яркое пятно, автобус ехал слишком быстро. Пассажиры смотрели прямо перед собой. Маша оборачивалась и натыкалась на безразличные, будто сонные лица, даже мальчик перестал на неё таращиться и сидел, прижавшись к материнской руке, с тем же пустым взглядом. Никого не волновало, что водитель так разогнался. Обычно взрослые возмущались, если автобус нёсся настолько быстро, особенно ругались бабушки, но в этом автобусе нервничали только Маша и кролик. Зверёк прятал мордочку лапками, прижимал ушки, поворачивался то вправо, то влево и никак не мог устроиться поудобнее.

– Может, я её уговорю и ты тоже останешься со мной, – успокоила его Маша и тут же сжала губы. Она не поверила тому, что сказала. Она обманывала кролика. Водитель назвал ту женщину ведьмой. Ни одна ведьма не отдаст то, что ей принадлежит. А они оба, и кролик, и Костя, принадлежали ей. «Ведьма», – произнесла Маша беззвучно, пробуя слово на вкус. Слово походило на горькое лекарство, мама давала ей такое от простуды. Маша закашлялась.

– Девочка, – раздалось за спиной.

Маша, еле справившись с кашлем, оглянулась. «Неужели кто-то заинтересовался моей историей и подскажет, как найти брата?» – обрадовалась она.

Мужчина с седой бородой проснулся и щурился на Машу. Он искал что-то в кармане пиджака. Нашёл очки, нацепил на нос.

– Ты почему села в автобус?

– Я к ведьме еду. – Маша переложила кролика на соседнее кресло, развернулась к мужчине, встав на сиденье коленями, – она моего брата украла.

– Тебе нельзя быть здесь, – рявкнул на неё мужчина. Маша вздрогнула, но обратно в кресло не села.

– Почему? – Подбородок выдвинулся вперёд, брови чуть нахмурились, чтобы подавить подбирающиеся слёзы: «Чего он на меня кричит?» – Я хочу брата вернуть.

– Тихо, – громко произнёс водитель, – Подъезжаем к границе.

– К какой границе? – удивилась Маша.

Она знала, что границами разные города и страны соединяются друг с другом и, чтобы перейти из одной стороны в другую, нужны специальные документы. Мама с папой показывали в аэропорту паспорта, и у маленькой Маши тоже проверили её собственный заграничный паспорт – она летала в другую страну один раз, в Египет, когда ей исполнилось два года, и не помнила ни жары, ни песка, ни пляжей, но делала вид, что помнит, тыкая в фотографии, на которых она плескалась в бассейне для самых юных гостей отеля. И в другой город она летала, тогда ей уже было пять, зимой, под Новый год, – в Москву. Столица запомнилась вкуснейшими леденцами на главной площади под огромной, переливающейся разноцветными огнями ёлкой.

– Тихо! – повторил водитель.

Мужчина прижал портфель к животу и, низко наклонившись, перебрался к Маше. Кролик прыгнул к хозяйке. Маша сперва испугалась, но сразу решила, что дяденька с бородой не может быть страшнее колдуньи, ворующей детей.

– Мы что, в другой город едем? – выпытывала она.

Но дяденька твердил своё:

– Ты зря, зря села в этот автобус. И ведь не высадит же, у-у-у, изверг, да никто и не попросит за тебя…

– Мне почти до конечной надо, – запротестовала Маша, – водитель так сказал.

– Выходи, пока не поздно! – настаивал мужчина. Он постоянно поправлял сползающие очки.

– Вы не понимаете! Она нашего Костика своим Костиком подменила, – Маша указала на кролика и тут же разозлилась на себя. Она будто обвиняла кролика в бедах, которые произошли из-за её желания. – У меня братик есть. Я думала, мама только его любит, а про меня забыла. И я захотела опять стать единственным ребёнком у мамы и папы. И кролика очень хотела… – Маша выложила всё разом и перевела дух: правда отнимала много сил. – Нельзя меня высаживать. Я брата заберу и сразу на обратный автобус сяду.

Очки мужчины сползли на кончик носа.

– Обратного автобуса нет, девочка, он в одну сторону возит. И пока везёт, люди в нём забывают, откуда едут, когда в него сели, и кем они были, тоже забывают. Помнят лишь, куда и зачем едут. Дорогу твёрдо знают. Вот я и думать пытался, и спать пытался, понадеялся, что сон приснится. Но ни снов, ни мыслей. Кажется, меня на автобус посадил сын, он почему-то плакал. Я пытаюсь вспомнить почему, но не выходит. И самое страшное – не могу вспомнить лицо сына. А тебя увидел, и как пронзило изнутри – ты другая, тебе нельзя быть здесь!

Мужчина откинулся на спинку кресла, уставился в окно. За стеклом сгущались сумерки, липли к стеклу, пытались просочиться в автобус. Тёмная полоска пробилась сквозь окно и прослойку из резины, которую Маша ещё год назад обожала поддевать ногтем, чтобы проверить, вывалится ли стекло. Маша протянула указательный палец к дымке, та встрепенулась, обхватила палец холодным кольцом. Маша отпрянула, завертелась, оглядывая пассажиров. Они смотрели вперёд, глаза у всех побелели. Там, где полагалось быть синей, зелёной, карей радужке, зияли белые провалы.

– Дядя, – тоненьким голоском позвала Маша, забыв о том, что в её возрасте называть взрослых «дядя-тётя» стыдно, – что с ними?

Мужчина не отреагировал.

– Граница! – объявил водитель и резко остановил автобус. Тормоза заскрипели. – Анастасия Макаровна Покровская, восемьдесят два года, конечная. Василий Петрович Игнатьев, шестьдесят семь лет, конечная. Маргарита Павловна Гладких, тридцать три года, конечная. Александр Давидович Ковалёв, двадцать девять лет, конечная. Мария Алексеевна Звонова, восемь лет, – от звука собственного имени Маша вздрогнула, но водитель обращался не к ней, – на промежуточной сходит. К ведьме дело. Платон Андреевич Гладких, три года десять месяцев. На промежуточной сходит. Назначена встреча с Хранителем.

Малыша ждал какой-то Хранитель, Машу – ведьма. «Обратного автобуса нет», – сказал мужчина, но малыш тоже до конечной не ехал, и ему Хранителя назначили. Может быть, Хранитель его до конечной проводит и обратно отведёт? Если так, то и Маша с ними попросится обратно.

– Мария Звонова, подойди ко мне, – позвал водитель.

– Откуда вы нас знаете? – Маша встала возле окошечка в пластиковой перегородке, отделяющей водительское кресло от пассажиров. Водитель обернулся к ней темнотой под капюшоном.

– Твоя остановка – Перепутье. – Он оставил Машин вопрос без ответа. – Ведьмы на Перепутье обитают, равно как духи, призраки и те, кто сторону не выбрал. Граница тебя пропустит, не тронет, подождёт покамест. Ты, – он издал тихий смешок, – уж постарайся с ведьмой справиться. Много веков она зайцем в моей ладье катается. Сейчас войдём в границу, – водитель указал рукавом, закрывающим пальцы, на лобовое стекло. – Ты не бойся, прижми кролика покрепче. Он с Перепутья, с ним легче пройдёшь. Гляди внимательно, редко кто из живых такое видит.

Автобус больше не трогался с места, сумерки озарились голубоватым светом. Маша взяла кролика, подошла ближе к окнам, за ними между тёмной землёй и серо-синим вечерним небом переливалась полупрозрачная стена.

Казалось, что впереди расплескалась радуга. Вместо семи узких полос она расправила синее, зелёное, красное и бледно-оранжевое полотна, лучистые, непостоянные. Там, где одно полотно соединялось с другим, цвета становились фиолетовыми и лимонными. Сияющие ленты колыхались, закручивались в петли, распрямлялись огромной занавесью, срывались водопадом и замирали ровной стеной, чтобы через мгновение покрыться рябью и задышать от невидимого ветра.