Дмитрий Емец - Карта Хаоса Страница 5

Отняв руку от виска, она случайно посмотрела на пальцы и обнаружила, что указательный превращается в длинное маховое перо. Ирка вздрогнула, моргнула, тряхнула рукой. Наваждение исчезло, однако уже через минуту то же самое стало происходить и с другой рукой.

«Всё ясно! Я уже три месяца не превращалась в лебедя, и – вот!» – осознала валькирия-одиночка, и ей стало совсем не смешно. Когда у человека всё хорошо с пяткой – он может месяцами не вспоминать, что она у него вообще есть. Но стоит ему поймать в нее гвоздь, как ситуация в корне меняется.

Превращаться в лебедя прямо здесь, у Эссиорха, ей не хотелось. Мало ли что могла натворить крупная птица, решившая, что ее заперли в четырех стенах. В лучшем случае всё разбить, пытаясь взлететь, а то и изрезаться об оконные стекла.

Ирка усилием воли загнала сущность лебедя на задворки души, в ту комнатку за сценой, где пылились несбывшиеся или отложенные желания. Лебедь внутри у нее бился и пытался расправить крылья.

Ирка вернулась в комнату.

– Я сожалею, что наговорил о Корнелии много лишнего. Прости! Я не должен был давать волю эмоциям, – услышала она голос Эссиорха.

Хранитель стоял к ней спиной и ногтем соскребал с холста присохший кусок не то клея, не то воска. Он все еще пытался разобраться в своем отношении к Корнелию. За те минуты, что Ирка оставалась на балконе, акценты немного сместились. Прежде Эссиорх ругал Корнелия – теперь же грыз себя. Ирка издала звук, который Эссиорх воспринял как «почему?».

– Ну как? Думать о незнакомых и неизвестных тебе людях плохо – дурной тон. Думать же плохо о знакомых скверно вдвойне. Человеку лишь кажется, что он говорит плохо о ком-то. На самом деле он говорит плохо только о себе.

– А-а? – переспросила Ирка, не слыша.

– Мелкий я становлюсь, без полета. Накал мысли как накал лампочки. У меня лампочка на 40 ватт. Больше не раскочегаривается, – убито пояснил Эссиорх.

С усилием попрощавшись, Ирка поплелась в коридор, по дороге ухитрившись налететь бедром на мотоцикл.

– Ты что, серьезно уходишь? Без дураков? – удивленно крикнул ей вслед хранитель.

У Ирки не хватило уже сил на ответ. Пытаясь обуться, она присела, собираясь завязать шнурки. Веревочки путались, пальцы не слушались. Дырок казалось бесконечное количество. Вдобавок Ирка поняла, что разучилась завязывать бантик. Простая конструкция из двух шнурков казалась ей теперь сложнее, чем в далеком детстве.

Кое-как справившись, она почти поднялась, когда на нее волной нахлынули возвратившиеся тошнота и головокружение. Пленный лебедь внутри отчаянно рванулся. Ирка попыталась удержать его, но не успела.

Упав на пол, она поджала под себя колени, вытянула стремительно удлинявшуюся шею и забилась в одежде, ставшей вдруг слишком просторной и одновременно тесной. Когда минуту спустя привлеченный шумом Эссиорх выглянул в коридор, то обнаружил лебедя, который, запутавшись в светлой вельветовой куртке, рвался из нее, рискуя сломать себе крыло. Заметив Эссиорха, лебедь вытянул шею и угрожающе зашипел.

Следующие дни стали для Ирки сумбуром, какой оставляют в памяти быстро забывающиеся тревожные ночные сны. Она не знала, ни кем была, ни что с ней происходило. То она старалась взлететь и билась о потолок, то врезалась клювом в стекло и, не понимая, что это, испытывала обиду и недоумение. То куда-то ползла, то что-то глодала, то ей досаждали блохи и она пыталась выгрызть этих мелких тварей зубами. Кажется, один раз ей даже удалось кого-то укусить. За это на нее сильно кричали, а она огрызалась и, пятясь, поджимала уши.

Эти простые ощущения, иногда приятные, но чаще нет, захлестывали ее волнами, накрывали с головой и норовили утащить на дно, туда, где не существовало мысли, а было одно простое и во многом интуитивное животное чувство – великодушно-жертвенное у лебедя и озабоченное, недоверчиво-агрессивное у волчицы.

И, чудом выныривая после каждой волны, Ирка лихорадочно напоминала себе, что она все же человек. Живой человек, а не птица и не волк. А потом всё разом переменилось…

Глава 2

Волчица

Я вечно боялся не того, чего надо было бояться, и вечно не боялся того, чего бояться следовало. А раз так, то стоило ли вообще чего-либо бояться?

– Эй! Я не могу к ней даже подойти! Пусть кто-нибудь брыснет, а? – пожаловалась Гелата.

Как всегда, подмосковная валькирия дышала нетерпеливым жизненным жаром. Двести движений в минуту, тысяча противоречивых желаний в час. Стоять с ней рядом и то было горячо и беспокойно.

Гелата маячила в дверях, вставала на цыпочки и пыталась увидеть хоть что-то, кроме множества валькирий и оруженосцев, запрудивших всю комнату.

– Нас здесь слишком много! Все лишние должны удалиться! – отчетливо сказала Фулона.

Ее призыв повис в воздухе. Расплывчатые приказы саботировать проще, чем конкретные. Ни одна из валькирий лишней себя не считала. Багров и Антигон тоже уходить не собирались. Подумав, Фулона решила вопрос в гендерном ключе, выгнав на лестницу всех оруженосцев, начав с собственного, который призван был подать пример.

– Пусть очкарик тоже выйдет! Он хотя и компактный, но места много занимает, потому что бесконечно крутится! – потребовала Радулга, указывая Корнелию на дверь.

– Вообще-то я тут живу! Это мой диван! – огрызнулся связной.

– Где твой диван? – не поняла Радулга.

– На котором она лежит!

– Так и быть. В виде исключения диван может остаться!

Корнелий вздохнул и проворчал, что с женщинами не спорят. Их сразу в мешок и топят. Однако мешка под рукой у него не оказалось и поневоле пришлось послушаться.

Гелата, пробившаяся к дивану Ирки, опустилась на колени. Их лица оказались рядом – бледное, с подрагивающими веками лицо Ирки и розовое, напряженно-внимательное Гелаты. Валькирия-одиночка лежала неподвижно, укрытая по грудь одеялом в цветном пододеяльнике. Дыхание было слабым. Кожа на носу содрана, что неудивительно. Когда носом пытаются прорыть нору в ванной, от этого портится не только и даже не столько ванная.

Гелата протянула руку и осторожно коснулась спутанных волос Ирки. Руки у валькирии воскрешающего копья были красные, с облупившимся лаком на ногтях, с тонкими характерными царапинами кошатницы на внешней стороне ладони и, наконец, с кокетливым кольцом-сердечком. Если добавить к этому еще две сбитых ударных костяшки, то руки девы и воительницы можно было представить себе ярко.

– И давно она приняла человеческий облик? – спросила Гелата.

Не дождавшись ответа в первую же секунду, она быстро вскинула лицо. Для нетерпеливой валькирии минута промедления была всё равно что для другого три часа на морозе в ожидании электрички.

– Я же спрашиваю!

– Ты спрашиваешь, а мы пытаемся думать. Часа два назад, – спокойно ответил Эссиорх.

Гелата ужаснулась.

– Как? Уже два часа! А до этого где вы ее держали? Только не говорите, что в ванной!

– А где еще? Искать в зоопарке неудачную клетку два на три метра? Мы поняли, что если кормить вовремя, то в ванной спокойнее всего. Там ее ничего не пугает, и вода опять же… – сказал Эссиорх.

– А кровь на руке откуда? Поранилась? – продолжила выяснять валькирия.

– Сама себя укусила. Голова еще волчья была, а крыло лебединое. Ну и вцепилась! – удрученно пояснил Эссиорх.

Гелата кивнула и, выпрямившись, отошла от дивана. Ирка ничего не могла слышать, но всё равно валькирия воскрешающего копья предпочла встать у окна.

– Подведем итоги. За двое суток она восемь раз превращалась в волчицу и девять в лебедя. Так?

Эссиорх подтвердил.

– Съела ведро мелких беспозвоночных, трудноопределимое число отрубей и дождевых червей, двенадцать мороженых кур и одного… кгхм… живого кролика. Кстати, какой гений его вообще припер? Да еще и с голубой ленточкой на шее?

Багров виновато кашлянул.

– Но она действительно любила кроликов! Всегда мечтала о кролике! Я надеялся, что она его увидит и это поможет ей стать человеком!

– И что, помогло? – ехидно спросила Ильга.

Она только что перестала выяснять по телефону соотношение курсов валют и теперь активно втискивалась в разговор.

– Мне хотелось сделать ей подарок!

Таамаг чихнула гулко и с раскатами, точно на кафель упала и прокатилась пустая кастрюля.

– Подарок? В сущности, ты его и сделал, – ухмыльнулась Таамаг. – Волчица осталась довольна. Что такое, если разобраться, кролик? Котлета с лапками! И вообще, некромаг, ты помнишь наш последний разговор? Когда тебя удушить? Сейчас или вечерком?

– Успокойся, Таамаг! – поморщилась Бэтла. – Хоть ты-то не лезь!

Непрерывный щебет валькирий действовал на Бэтлу изматывающе. Чужие слова буквально торчали у нее из ушей, как мотыль изо рта у переевшей аквариумной лягушки.

Ничто не размывает волю и не лишает внутреннего покоя так быстро, как пустая болтовня. Пускай даже самая дружеская. Поэт, разгрузивший вагон телевизоров, может еще в теории часа за три восстановиться и написать эссе. Но поэт, проболтавший минут сорок по телефону, не способен уже даже разгружать вагоны.