Илона Волынская - Князь оборотней Страница 56

Биату двинулся к тропе. Ему бы повернуться и бежать, но что-то тащило его вперед, как на привязи. В кустах мелькали сдвоенные Рыжие огоньки. Он видел тени, затаенное движение, но дяргули не обращали на него внимания, будто признавая его право находиться тут. И вдруг… Все Огоньки разом погасли, точно дяргули прикрыли глаза. Шуршание прекратилось — в наступившей тишине Биату услышал скрип полозьев. Он знал, кто идет по медвежьей тропе — чужие здесь не ходят. Чужие сидят в кустах и ждут. На краткий миг Биату ощутил безумное, нерассуждающее желание заорать, предупреждая тех, кто так беспечно движется по сотни раз хоженной тропе…

В ногу ему дохнуло жаром. Биату поглядел вниз. Дяргуль, тот же, а может, другой, терся у его колена. Уж неизвестно, как он сумел придать Огненным дыркам своих глаз многозначительность, но выражение их таким и было — многозначительным. Желание предупреждать родичей отмерло, не успев толком родиться. Да и с чего вдруг? Они бы небось о нем заботиться не стали!

Скрип полозьев стал отчетливее, к нему прибавилось похрустывание снега под тяжелыми лапами. В блекло-сиреневых отсветах снега стала видна небольшая вереница нарт — всего три. Не слышно было ни потявкиванья ездовых лаек, ни хриплого дыхания погонщиков. Опутанные постромками Мапа в медвежьем облике легко волокли груз. Вторая тройка, в человеческом облике, бежала рядом, поглядывая, чтобы не развалились уложенные горой и плотно увязанные товары.

Алые огоньки вспыхнули по обе стороны тропы разом. Дяргули кинулись. Тощие, как веревки, гибкие красные волки вылетали из придорожного подлеска и с ходу впивались медведям в лапы. Выскакивали из-за стволов. И сыпались сверху, из нависающих над тропой ветвей. Дяргуль скатился по гладкому боку медведя наземь и был раздавлен тяжелой лапой. Но другие двое уже вцепились медведю в холку — из их пастей ударило Пламя! Шерсть на медведе вспыхнула. От укусов дяргулей загорелись лапы, запылали уши. Второй медведь уже горел весь, от морды и до хвоста. Отчаянно ревя, он метался, колотя нартой по стволам сосен. Подскочил человек, рубанул по постромкам ножом — освобожденный от груза медведь слепо помчался по тропе, волоча за собой Пламя. Заходясь истошным, омерзительным тявканьем, дяргули бежали по бокам, то и дело прыгая и впиваясь в бока несчастного пылающими челюстями. Медведь упал, и шевелящаяся масса дяргулей накрыла его.

Новый дяргуль свалился на погонщика — прямо в капюшон малицы. Капюшон вспыхнул, Мапа сорвал малицу, отшвырнул вместе с вцепившимся в мех красным волком. Густо, как снег с ветвей, дяргули сыпанули на него сверху. Мгновение человек еще стоял, облепленный дяргулями, будто живой шубой, и рухнул навзничь, пылая, как костер. Его страшный, пронзительный крик заметался между сосен. Еще один медведь катался по снегу, пытаясь сбить Пламя со спины — красные волки прыгали ему на живот и вгрызались в грудь и брюхо. Бросившихся на помощь погонщиков встретила волна Огненных тварей — они прыгали, норовя дорваться до горла, накатывали, сминали жертву. Один человек упал сразу — он еще бился под навалившимися на него дяргулями, пытался принять медвежий облик, но уже горел, извиваясь в Пламени… Второй отмахивался ножом от напирающих со всех сторон Огненных пастей и пылающих глаз. Потом упал и он. Последний, еще живой медведь пылающим шаром ломился в подлесок, волоча за собой горящую нарту. Морда — отлично знакомая морда старого приятеля по детским играм! — окутанная Рыжим пламенем, на миг оказалась совсем рядом с укрывшимся за сосной братом Биату. Биату показалось, что медведь узнал его — в его до предела расширенных глазах мелькнула мольба, мука, даже надежда. Потом медведь просто рухнул в снег и выкатился из подлеска на тропу, застыв там мертвой горящей грудой.

Над лесом пахло паленой шерстью и… жареным мясом. Брат Биату сложился пополам, и его вывернуло в снег.

Фью-фью-фью! Скрап-скрап-скрип! — рваная мелодия, состоящая из посвиста, похожего на вой ветра в дымовой дыре чума, гул Огня в чувале и скрип сгорающих в костре дров, пронеслись над лесом. Дяргули бросили тела обозников — те продолжали гореть, но дяргулей они уже не интересовали. Дяргули ждали.

Человек в птичьем шаманском плаще выступил из чащи. Пошел между горящими телами, легко и спокойно, как между кострами охотничьей стоянки. Сожравшее родичей Пламя выхватывало из тени морщинистое лицо под высокой шаманской шапкой. Шаман Канда улыбался — посверкивал выглядывающий из-под по-собачьи сморщенной губы кончик клыка! При виде этой улыбки старший брат Биату вжался в сосну всем телом, моля Хозяина леса и всех духов укрыть его, сделать так, чтобы страшные глаза шамана не увидели его!

Канда оглядел горящие тела на тропе — отблески Пламени плясали в его жутко выпученном левом глазу — и снова засвистел:

— Фить-фить!

К посвистыванию добавились гудение, тявканье, рык и сухое пощелкивание пальцев. Не оглядываясь на разоренный обоз, шаман Канда пошел прочь — его шаманская шапка сбивала снег с низко висящих веток. Дяргули поднялись — все как один — и деловито побежали вслед, то и дело оглашая пропахший смертью лес отрывистым, омерзительным тявканьем.

Они давно уже скрылись за поворотом тропы, а Биату все стоял, крепко обняв сосну. Наконец он отлепился от мерзлой коры и, оскальзываясь на каждом шагу, выбрался на тропу. Его родовичи были сильными, каким ему никогда не стать! А теперь они мертвые, а он, слабый, — живой! И у него есть дело, которое надо делать прямо сейчас!

Свиток 32,

где появляется заяц и все становится с лап на уши

Какое… дело? — с трудом выталкивая слова из глотки, хрипло рыкнул медведь-Хадамаха.

Глазки Биату воровато заметались.

— Мы ж с Кандой договаривались! Что товар к нему отвезем. Надо было нарты подготовить, упряжь, груз перепаковать. Да я еще наших хотел похоронить, правда-правда! — поймав на себе упорный багровый взгляд медведя, завопил он. — Канда не дал, сказал, если похороню, все поймут, что я замешан, а я не замешан, я и не знал вовсе, что он наших пожжет, и про дяргулей не знал!

— Какие они тебе «наши», — только и смог глухо рыкнуть медведь.

— Чушь таежная! — возмутилась Аякчан. — Шаман Канда красными волками командовал? Каким образом? Дяргули должны были вылезти… — Она хотела добавить «с Буровой», но поглядела на Донгара и ничего не сказала.

— У вожака дяргулей был клочок от твоей рубахи, — все так же глухо рыкнул медведь. — Единственное, откуда он мог взяться, — от той крылатой девочки, младшей жены Канды. Ты ее обнимала, когда уговаривала уйти с нами.

— Моя сестра никогда бы… — горячо начала Белоперая.

— Она ребенок, — мягко перебил медведь. — Ее в доме Канды уже всему научили. Она думает, Мапа едят своих жен и лучше терпеть побои от Канды, чем быть съеденной.

Белоперая повернулась к скорчившемуся у лап сторожевых тигров бывшему вожаку… и снова засадила ему ногой в бок. На сей раз со всей силы.

— Ай да Канда, белый шаман! — ошеломленно покачала головой Аякчан. — Для каждого приманку нашел… — Она поочередно оглядела старшего брата Биату, тигра Куту-Мафы с сестричкой, ощипанного вожака крылатых. — Всех в узел сплел… почитай, до самого Нижнего мира, — тихо добавила она. — Откуда он такой взялся?

— Завелся, как червяк в гнилом мясе, — буркнула Золотая. — Он старого человеческого шамана сынок! Хадамаха, ты его что, вовсе не помнишь?

Медведь покачал башкой — старого шамана помнил. Приличный мужик был: в чужие дела не лез, с другими шаманами ладил, в торговлю не мешался. А вот сына… Нет, не помнил!

— А он незаметный был… никакой! — продолжала Золотая. — Людской шаман ученика вместо сына хотел взять. Не успел — помер! Канда и остался.

— Еще один мертвый шаман, — задумчиво сказал Хадамаха.

— Так он совсем старый был — Канда ведь и сам немолодой! — возразила Золотая. — Мог и своей смертью… того…

— А мог и Канда устать ждать — пока отец… того… — возразил Хадамаха.

Золотая сосредоточенно кивнула:

— Мог. Как отца не стало, Канда развернулся. Сперва торговцы приезжать перестали, потом дичь ушла… Шаманы, опять же… Долги появились.

— Канда обещал скостить долги, — вдруг буркнул Куту-Мафы. — Не всем, конечно. Кто ему помогать станет.

Стыд варом обжег внутренности Хадамахи. Он выкупил у Канды свое племя, и даже мысли не мелькнуло, как у других дела обстоят. Но он же не знал! Его целый День дома не было! Что он, нанимался за всех думать, он молодой еще, а они взрослые дядьки-тетки, медведи-тигры… Никому из Мапа в голову не приходило об Амба заботиться, тем паче о далеких крылатых, чего ж он-то теперь за чужие племена распереживался! Разум доводы принимал, внутренности все равно неприятно пекло.

— Торговцев распугал, дичь прогнал, шаманов убил, даже с тварями Рыжего огня поладил — не много ли для слабого шамана? — подняла брови Аякчан.