Ренат Янышев - Каникулы юной ведьмы Страница 6

Я не очень поняла, но пообещала этот совет выполнять.

В предрассветной мгле я возвращалась обратно. На крыльце дома, что стал нам пристанищем в Белозере, виднелся тлеющий огонек сигареты. Подлетев поближе, я различила, что это папа сидит на крыльце и курит!

Он же бросил почти год назад! Рядом с ним стояла консервная банка, доверху наполненная окурками.

Я приземлилась, прислонила метлу к крыльцу и села на нижнюю ступеньку. Папа протянул руку, потрепал меня по голове и снова стал молча курить. А потом я повернулась к нему и попросила:

— Па, отпили мне, пожалуйста, черенок у метлы покороче, а то длинным управлять не очень удобно.

Глава V

Сон

Я проснулась совершенно одна. В горнице никого не было. Только на столе ожидал меня холодный завтрак, накрытый марлей от мух. За окном ярко светило солнце, и, судя по теням, день уже перевалил на вторую половину.

Наскоро перекусив и запив все удивительно вкусным молоком, я выскочила на крыльцо, чтобы оглядеться и решить, что делать. Я подумала, что папа ушел по каким-то своим делам, но тут же услышала его голос, бубнивший что-то за открытыми воротами сарая. Я пошла, чтобы поздороваться и поинтересоваться, что он там делает, и еще на полдороге услышала знакомый скрипучий голос:

— А я тебе говорю, не полетит!

На что папа с очень упрямыми интонациями в голосе возражал:

— Посмотрим, посмотрим!

Они продолжали препираться. Впрочем, по затрудненному и прерывистому дыханию папы было понятно, что он опять что-то мастерит. Надо сказать, что мой папа был в свое время автомехаником.

Я не выдержала и зашла внутрь. В углу сарая у окна стоял столярный верстак, такой же, как в школе у мальчишек в кабинете труда, только побольше. Над ним склонился папа, а рядом на пустом ящике примостился дед Кузя в неизменной телогрейке.

— Привет, — мне показалось, что я спокойно произнесла эти слова, даже улыбнулась, тем не менее папа дернулся, словно испугался чего-то, и резко повернулся ко мне. Зато дед Кузя явно обрадовался и так широко раскрыл рот в ответной улыбке, что сквозь заросли его кудлатой бороды проглянули зубы. — А что вы тут делаете?

— Привет, ты уже встала? — попытался папа увести разговор в сторону. Хотя по его растерянности я сразу же поняла, что он что-то делает для меня, но не хочет, чтобы я увидела это раньше времени. Потому что, если бы это нечто не касалось меня, он бы или рявкнул вечное взрослое: «Не суйся не в свое дело», или бы тут же подробно объяснил суть «изобретения». Смешные эти взрослые, у них же все сразу на лице написано. Так что я не дала себя провести, а сразу заканючила:

— Па-а! Ну покажи! Ну покажи, папа!

Вскоре я добилась своего, и меня подпустили к верстаку. На нем лежала новенькая метла, к черенку которой папа уже прикрепил велосипедное сиденье.

— Вот, с утра в кузню сходил и сделал там хомуты, чтобы за черенок удобно крепить было.

Но мало того, рядом лежал еще и велосипедный руль от «Салюта», тоже явно переделанный. Я сразу оценила всю прелесть новшеств:

— Ух ты, как здорово! Спасибо, папа!

И тут дед Кузя пролил ложку дегтя в бочку с медом:

— Благодарить будешь, когда прокатишься! А я твоему отцу твержу, что железо ведьминской метле противопоказано. Не будет она летать, и все тут.

Я почувствовала, как у меня округляются глаза, и взглянула на папу:

— Зачем? Я же только тебе рассказывала!

— Ну, во-первых, когда ты улетела, я сначала подумал, что ты… ну… насовсем, в общем… и вообще, я решаю, что надо и что нет; а во-вторых, Кузьма Петрович твой крестный, я тебе говорил, если ты помнишь. Когда ты родилась, он даже приезжал в Питер на крестины.

— В Ленинград.

— Ну да, я и говорю об этом. Так что он тебя в обиду не даст и защитит. А то, что ты животных лечишь, что ты ведунья, — уже вся деревня знает. Но про твои полеты еще не разнюхали. Так что летать будешь только по ночам, и только под моим присмотром.

Я не выдержала и рассмеялась. Вслед за мной тут же расхохотался дед Кузя. Папа сначала переводил глаза с меня на крестного и обратно, потом заулыбался, а после, когда до него дошел смысл им же сказанного, тоже стал, простите за грубость, ржать как конь. И то ли солнечные зайчики, скачущие по стенам, были тому виной, то ли что — то другое, только мы никак не могли остановиться. Рядом были остатки прошлогодней соломы, и мы втроем повалились туда, держась за животы. Если кто-то проходил рядом, то ни за что не понял бы, что здесь смеются люди. Захлебывающееся повизгивание деда Кузи, переходящее в похрюкивание, совершенно павианий, лающий смех папы (я однажды такой слышала в зоопарке), переходящий в уханье филина, и мое поскуливание, потому что громко смеяться я не могла и только дергала ногами. Мы смеялись до колик, а остановиться не могли.

Наконец мы отсмеялись, но еще долго сидели, держась за животы и всхлипывая.

Чуть попозже папа все же вернулся к верстаку и приладил руль.

— Ну, попробуй!

Я взялась за руль и уселась на новое сиденье, слегка согнув ноги в коленях. Оказалось очень удобно — словно садишься на большой трехколесный велосипед, а не на метлу, и держаться гораздо лучше. А то я заметила по ночному полету, что не очень-то удобно управлять метлой, держась за черенок. Метла все время забирает в сторону той руки, которую я держу на ручке впереди. Да и, если честно, попе не очень удобно долго сидеть на узком черенке. Ну-у, теперь полетаем!

Однако ничего не произошло. Я не смогла подняться в воздух. Я пробовала еще и еще, начала скакать по земляному полу сарая, но все тщетно. Метла меня не слушалась. Я стала потихоньку всхлипывать, стараясь сдержать рыдания, охватившие меня. Что со мной случилось? За что? Я хочу летать.

— Говорил я тебе, Тимофеич, нельзя металл ставить. Давай с дерева строганем, и вся недолга. Послушай, что тебе дед говорит. Уж я-то знаю, что можно, а что нельзя. В крайнем случае, пусть катается на простой, без сиденья.

У меня даже дыхание перехватило. Действительно, чего это я? Это же метла не хочет летать, а не я.

Папа недоверчиво пожал плечами, но отправился в глубь сарая подыскивать подходящие доски. Я всегда любила смотреть, как работают с деревом, строгают его рубанком и шкурят, тем более что это делают для меня.

Дед Кузя лез к папе с советами и время от времени пытался сам встать за верстак. День еще только клонился к закату, а выгнутый руль и деревянное сиденье уже были готовы. Они опять заспорили, как крепить. Папа хотел все соединить на Шипах и клею, а крестный утверждал, что это надо делать только с помощью сыромятных ремней.

Уяснив себе, что, если верх одержит папа, придется ждать сутки, пока клей высохнет, а если дед Кузя с его ремнями, то хоть сейчас лети, я приняла сторону деда и вступила в спор. Папа немного обиделся, но сдался под нашим давлением.

Крестный очень шустро обернулся, сбегал домой и вскоре победно потрясал в воздухе зажатыми в кулаке длинными полосками кожи. Их тут же замочили в бочке с водой, и мы пошли на ужин в дом к тетке Варваре.

Едва завидя нас, тетка Варвара поманила меня из сарая, где она сидела на перевернутом ведре и доила корову. Струйки тоненько звенели о края ведра, уже наполненного более чем наполовину. На землю опускалась вечерняя прохлада, и от надоенного молока поднимался легкий парок.

— Ну-ка, подай мне кружку, Никочка! — скомандовала хозяйка.

Я послушно передала ей металлическую кружку и наклонилась, чтобы получше рассмотреть, как доят корову. Тетка Варвара одной рукой подставила кружку, а потом большим и указательным пальцами протянула вниз один из сосков. Причем так безжалостно, но корова даже не шелохнулась. Взык-взык — и кружка заполнилась, тут же оказавшись перед моим лицом.

— Выпей! В городе ты никогда такого не попробуешь.

Я заглянула в кружку. Там даже не было видно молока. Над ним возвышалась пузырящаяся шапка голубоватой пены, словно у пива. И у этого молока был такой душистый аромат и сладковатый вкус, что я и опомниться не успела, как кружка оказалась пустой. А мой язык вовсю слизывал пену с верхней губы.

— Ну вот! — удовлетворенно поцокала тетка Варвара. — А еще?

Я не отказалась, и вскоре вторая кружка теплого-теплого молока оказалась в моем желудке, сразу наполнив его какой-то удивительной сытостью. Так что даже и на ужин расхотелось идти.

— Никочка, посмотри Пеструшку, а? Все ли у нее хорошо? А то что-то молока давать стала меньше, — вдруг попросила тетка, когда я уже выходила из сарая.

«М-да, приходи к нему лечиться и корова, и волчица… Началось. К концу лета я стану знатным ветеринаром. Или ветеринаркой? В общем, кем-то стану, это точно», — подумала я и уже привычно прищурилась, рассматривая хозяйскую корову. Но Пеструшка была абсолютно здорова, что я и сообщила тетке Варваре.

Но даже когда я повторила, что беспокоиться не о чем, тень сомнения не исчезла с лица хозяйки.