Алека Вольских - Мила Рудик и Магический Синод Страница 66

С этой мыслью она бросила на Главу Судебной палаты яростный взгляд… и вдруг на исполненном холодной злобы лице Мстислава заметила нечто немыслимое. Что-то странное происходило с его глазами. Лишь на секунду ей вдруг показалось, что в глазах Мстислава задвигались клубы густого белого тумана, внутри которого словно двигалось что-то живое. Мила была так ошеломлена этим, не зная наверняка, действительно ли она видела это сейчас или ей показалось, что даже не заметила, как к ней подошел Велемир. Он решительно протянул руку, хмуро и строго глядя на Жавеля, у которого на лбу выступил пот, а руки затряслись крупной дрожью.

— Я сохраню твою Метку Мила. Ты можешь доверить ее мне, — решительно сказал Велемир.

По сурово сведенным на переносице бровям Велемира и его тяжелому взгляду Мила поняла, что он догадался о чем-то, но не была уверена, насколько точны его догадки. Однако без колебаний она вручила ему Метку. Если в ее жизни и были люди, которым она могла доверять, то Велемир, несомненно, был одним из них.

Когда Метка легла в надежные руки Велемира, Мила повернулась к Мстиславу. Тот смотрел на нее из-под бровей с опаляющей ненавистью, хоть и выглядел при этом как застывшая ледяная глыба. Весь его вид говорил только об одном — она не должна была догадаться! Именно поэтому самый важный свидетель Обвинения был вызван Златой в последний момент. Именно поэтому суд ордалий перенесли на четыре часа раньше. Он — и Мила уже не была уверена, о ком сейчас подумала, о Многолике или Мстиславе, — рассчитывал, что она будет слишком напугана предстоящей встречей с ордалиями. Слишком сильно напугана, чтобы думать о том, что Метка не должна попасть в чужие руки.

Но он — тот, кто спланировал всю эту шахматную партию, — просчитался.

Время словно застыло. Прошла минута, но никто не произнес и слова. Жавель трясся от страха. Мстислав пылал холодной злобой. Добролюб был растерян и не понимал, чем вызвана заминка. Мила и Велемир просто ждали.

— Господин Жавель, — наконец произнес Мстислав с такой стужей в голосе, что его подопечный затрясся еще сильнее. — Приговор должен быть приведен в исполнение. Отчего вы медлите?

— А… Да… Да-да, конечно… — оторопело пробормотал Жавель и на дрожащих ногах направился к небольшой дверце в противоположном конце комнаты.

Открыв ее, он повернулся к Миле.

— Госпожа Рудик, — произнес он уже более ровным голосом, словно взял себя в руки, — вы должны войти в это помещение. Суд ордалий состоится здесь.

Мила вошла в эту комнату, где ее ожидало, наверное, самое тяжелое в жизни испытание духа и воли, уже без страха. Ненависть к Многолику и тем, кто прислуживает ему, а еще — осознание своей неожиданной победы пересилило тот парализующий внутренности ужас, от которого она отчаянно хотела избавиться.

Но как бы Мила ни храбрилась, она была не готова к тому, с чем встретилась.

Место, увиденное однажды в мнемосфере Вирта, сейчас словно стало реальностью. Небольшая комната. Стены из камня. На стенах — прозрачные белые занавеси. Тонкая ткань занавесок мягко колыхалась, словно под порывами сквозняка, который просачивался, казалось, прямо сквозь стены. Здесь будто царило уединение — это было безжизненное место.

Секунды шли, но ничего не происходило. Однако отчего-то это спокойствие внушало лишь тревогу. Прислушавшись к своим ощущениям, Мила вдруг поняла, что каменные стены комнаты и эти прозрачные белые занавески — это не мертвая бездушная материя. В больших буро-серых камнях словно пульсировало что-то живое, будто в них были артерии, вены и капилляры, по которым текла теплая кровь, а белая подрагивающая ткань была кожей, прикрывающей эту каменную плоть.

И как только Мила осознала, что в действительности она в этой комнате не одна, сзади что-то коснулось ее спины. Она резко обернулась, но ничего не увидела. Однако сразу же последовало еще одно прикосновение — недружелюбное и холодное. А потом… явились они.

Ордалии не появлялись из-за занавесок, как в ее видениях. Нет, все было иначе. Занавески, камни, воздух вокруг — все это превращалось в ордалий. Они словно материализовывались из каждой крупицы того, что находилось в этой комнате. Их было не двое, не трое — их было много, они окружали Милу, не оставляя между собой даже маленького зазора.

Мила задохнулась — на нее смотрело два десятка черных провалов вместо глаз. Около дюжины растянутых ртов, сшитых толстыми белыми нитями, взывали к ней, словно молили о пощаде, но одновременно проклинали, обещая невыносимые страдания, которые продлятся вечно.

«Вечно! Ты будешь страдать вечно!».

Неисчислимое количество длиннопалых рук тянулось к ней, словно желая коснуться, схватить, разорвать ее на части.

«Боль! Много боли! Она будет твоей! Вечно!».

— Нет… Не трогайте… Не трогайте меня! — хриплым шепотом пробормотала Мила.

Она сделала шаг назад, словно хотела убежать. Но бежать ей было некуда. Глаза-провалы уже заглядывали ей в лицо. Ледяное и смрадное дыхание из растянутых ртов, сшитых белыми нитками, уже забивалось ей в ноздри. Длинные тонкие пальцы уже касались ее кожи…

«Страдай! Кричи! Умирай! Вечно!».

— Нет… Отпустите… ОТПУСТИТЕ!!!

Это была агония. Миле казалось, что боль сейчас поглотит ее, словно огромная черная пасть, а потом она сразу умрет. Такую боль невозможно терпеть.

Ее руки и ноги горели. Невидимое пламя словно вонзалось в ее кожу острыми клыками и отрывало куски плоти. Она слышала крик, но не знала и не хотела знать, кто кричит. Ужасный крик… Пусть этот человек замолчит. Пожалуйста, пусть он замолчит!!!

Ее услышали. Крик смолк, но Миле уже было все равно. Она захлебывалась. Вокруг нее была вода. Внутри нее, в горле, в легких. Нечем дышать! Она тонет! Ее виски разрывались от боли. Грудная клетка горела. Вдохнуть! Вдохнуть! Вдохнуть!

И опять ее услышали. Вот он — желанный глоток воздуха. Она дышит… Как хорошо дышать… Н-нет… Почему?.. Пожалуйста, только не снова… Что-то растягивало ее тело: руки, ноги — словно пыталось разорвать ее пополам. Больно! Хватит! Не надо! Ей казалось, что ее кожа рвется, как у тряпичной куклы.

Не-е-е-е-е-ет!!! Невидимые иглы вонзились в ее тело — глубоко, до самых костей. И тут же ее оглушил крик — тот самый. Но в этот раз Мила поняла, что человек, который так ужасно кричит — это она сама. Это был ее крик: безумный, нечеловеческий, исполненный боли. Острые, длинные иглы все пронзали и пронзали ее тело, а она все кричала и кричала. Перестаньте! Хватит! Хватит! Хва-а-ати-и-ит!!!

И внезапно все прекратилось… Мила слышала тихие всхлипывания. Чьи-то руки держали ее крепко и бережно. Мягкий голос что-то успокаивающе шептал. Мила хотела открыть глаза, но, пытаясь поднять собственные веки, вдруг почувствовала, что стремительно падает в уютную, как пуховая перина, блаженную темноту.

Когда Мила наконец открыла глаза, она сразу поняла, что ей это не приснилось — кто-то действительно обнимал ее и гладил по голове, как ребенка. Несколько секунд спустя взгляд Милы наконец прояснился и она тихо выдохнула:

— Вирт…

— Да? — отозвался ее Защитник.

— Где… я?.. — через силу спросила Мила, пытаясь оглядеться вокруг.

— Ты в безопасности, — ответил Вирт. — Все закончилось.

Они находились в маленькой комнатке. Единственный арочный выход на террасу здесь был открыт, пропуская в помещение мягкий дневной свет. Мила заметила, что они сидят на кушетке. Ее голова лежала на груди Вирта. Больше в комнате никого не было.

— Ордалии… — прошептала Мила, пытаясь сфокусировать взгляд на лице Защитника. — Суд… ордалий…

— Суд ордалий не состоялся, — сказал Вирт. — Они только начали, когда я заставил Жавеля вытащить тебя оттуда.

— Начали… — недоверчиво пробормотала Мила, вспоминая свою агонию; она думала, что умрет. — Это было… только начало?

Мила видела, как Вирт болезненно скривился.

— Даже это было слишком, да? — словно бы виновато спросил он. — Этого бы не случилось, если бы суд ордалий не перенесли на четыре часа раньше. Я бы пришел вовремя и не допустил бы…

Мила сделала глубокий вдох и вопросительно посмотрела в глаза своего Защитника.

— Мне показалось, что ты решил меня бросить, — слабым голосом прошептала Мила. — Там… в суде… у тебя был такой вид… равнодушный.

— Так надо было, — мягко сказал он. — Иногда это необходимо — притвориться проигравшим. Извини. Я заставил тебя поверить, что сдался. Но только затем, чтобы в это поверили и другие. Но ведь я тебя не бросил. Я же обещал, что буду защищать тебя до конца, помнишь?

Вирт улыбнулся, и только теперь, словно внутри Милы одним махом сорвало все предохранители, ее глаза наполнились слезами.

— Все позади, — произнес Вирт, успокаивающе гладя ее по волосам и давая вволю выплакаться. — Теперь уже все позади.