Никос Зервас - Греческий огонь Страница 8

А я- холодный путник одинокий.

Приду к тебе, мой ангел синеокий,

И к сердцу истомлённому прижму!

Лучше – "утомлённому". Ведь он, Царицын, уже много пережил. Его сердце утомлено мимолётными, ненужными связями – вспомнить хотя бы Беллу...

Стихи недурны, подумал Ваня, но дочка президента заслуживает особенного шедевра. Надо что-нибудь тонкое, чтобы с красивыми словами. Приплести какую-нибудь "виньетку", ввернуть изысканный "пируэт".

Какой чудесный пируэт мечты!

Ты – нежная виньетка красоты!

А я всего лишь путник одинокий.

Приди ко мне, мой ангел синеокий...

Скорее записать, пока шедевр не забылся!

Во всём автобусе ни одной авторучки! Зато тридцать перочинных ножей. Пока ехали, Ванька тайком царапал лезвием сиденье, – сохранить, довезти до училища, а там запишем.

Когда толпа братьев-кадетов повалила в казарму готовиться к отбою, Царицын нырнул за колонну, а потом красиво, по-спецназовски скользнул в офицерский туалет. В казарме ему делать нечего.

Он хорошо понимал, что сегодня – не уснуть. Он влюблён, разрази гром! Поэзия распирала Царицына изнутри, валила наружу горячим паром и сыпалась, как монетами, звучным строчками. Строчки просились на бумагу, руки чесались.

Разулся – и крадучись, двинулся по полутёмному коридору. А вот и заветный кабинет истории. Все кадеты отлично знали, что Фёдор Иванович кладёт ключик за козырёк, нависавший над дверью.

Аудитория, залитая лунным светом, была неузнаваема: посередине, казалось, стояло мутное облако. Со стены на обнаглевшего кадета недовольно смотрели заспанные великие историки: Карамзин, Соловьёв, Ключевский. Загадочно, точно окна в параллельную реальность, поблескивали в полумраке тактические карты Российского генерального штаба времён Первой мировой войны. Сонными змейками переливались вензеля на занавесках.

Иван присел за парту у окна. Наконец он запишет эти строчки, эти ландыши, распустившиеся в сердце.... Слова, как сочные ветки, хлестали в лицо, скользили по губам, оставляя на них цветочную пыль.

В дальнем конце коридора послышались шаги! "Быков!" – ужаснулся Ваня, мигом узнав летучую поступь офицера-воспитателя. Влюблённый кадет наугад выдернул из шкафа книжку потолще. Судорожно зашелестел страницами. Очень вовремя.

- Встать! – рявкнул Быков. – Что здесь происходит?! Ваня взмыл над партой.

-  Разрешите доложить, товарищ лейтенант! Суворовец Царицын! Готовлюсь к докладу по истории!

-  Что-о? – опешил от такой дерзости Быков. – Среди ночи?!

-  Так точно, товарищ лейтенант, – уныло ответил Иванушка. – Днём времени не хватило, отрабатывали наряд по столовой. А утром у меня учебный доклад по Суворову.

-  По Суворову? – недоверчиво переспросил Быков. – А почему без сапог?

На секунду кадет застыл, бешено соображая, – а потом языковое устройство сработало, не дожидаясь команды мозга:

-Разрешите доложить, товарищ лейтенант! Сапоги снял... чтобы пятки дышали. Медики говорят, это полезно для развития памяти.

На лейтенанта Быкова информация про пятки произвела особое впечатление.

-  Даю ещё четверть часа, – кивнул довольный офицер-воспитатель. – А потом спать.

Быков круто обернулся и вышел из кабинета. Ваня облегчённо вздохнув, опустился на стул. Рассеянно поглядел на книгу и, прочитав, фыркнул: "Русские народные сказки и побасенки". Хорошо, что Быков не заметил, по какой книге Иван готовится к докладу!

Медленно шевеля пальцами, ведьма Цельс роняла подсохшие розовые лепестки, по одному в секунду. Они сыпалась на фарфоровую танцовщицу, прилипая к плечикам и холодной спине, лепестки укладывались у маленького постамента, заляпанного тёмным воском. Сарра что-то шептала сквозь зубы, изредка косясь на страницу измочаленной книжицы, затянутой, как утверждали хозяева объекта "М", в обложку из человечьей кожи.

А в доброй дюжине вёрст к северу, в кабинете истории Отечества Московского суворовского училища кадет Иван Царицын, похрустывая копчёными сухариками, рассеянно переворачивал страницы русских сказок. Вытащил книгу наугад и не мог оторваться: в каждой царевне ему чудилась она. Даже Шамаханская царица улыбалась похожей, немного надменной, но милой улыбкой.

Внезапно кадет Царицын замер. Крошки от сухариков просыпались на небольшую иллюстрацию: милое девичье личико, без кокошника, коса по спине, будто цепь золотая, и голова от такой тяжести запрокинулась... Ванька охнул, он узнал её.

Василиса Прекрасная. Сказка о Царевне-лягушке.

Красавица из книжки, конечно же, была похожа на девочку, с которой он танцевал в Кремле.

Будто нежными цветами запахло со страниц. Иванушка едва не задохнулся стихами.

Я так хочу упасть тебе на грудь

И навсегда упиться ароматом...

 Ух, ты! Да ведь он, Царицын, – поэт, и нешуточной величины! Вот что значит настоящая любовь: она раскрыла в душе Вани новые дарования! Последнее двустишие заворожило автора недетской красотой и силой. Осталось придумать пару строк для рифмы, чтобы стихи получились как настоящие.

Ванька начал торопливо перебирать, первая строка оказалась богата вариантами:  "грудь – забудь – обессудь", "уснуть – порхнуть – куда-нибудь". А вот с "ароматом" сложнее, даже до неприличия: едва ли в стихе про любовь воспользуешься "автоматом", "благим матом", да к тому же "горбатым" и "щербатым". Наконец, золотая формула была нащупана:

Я одинок. И тягостен мой путь.

Когда-нибудь израненным солдатом

Я упаду, мой друг, тебе на грудь

И навсегда упьюся ароматом...

Царицыну особенно нравилось многоточие в конце, это было по-взрослому. Все видят, что поэту есть, что сказать ещё, но он замирает поневоле, ибо к чему слова?! Ему захотелось поразить кого-нибудь внезапным шедевром, прямо сейчас, не откладывая.

Бросился вон из кабинета – босиком, сапоги в руке -скорее в казарму, к надёжному и толстому Петрушке... Вот сюрприз!

Тот почему-то сам бежал навстречу, в руке мобильный телефон.

- Ваня, Ваня! Послушай...

-  Нет! Это ты послушай! – радостно налетел на друга - У меня... случилось в жизни, не поверишь! Раз в сто лет такие чудеса бывают!

-  Ну, пожалуйста, Ванюша, подожди... Тут срочная новость... – Громыч пытался отстраниться.

Счастливый Ванька заткнул ему рот ладонью:

-  Ни слова! Моя новость поважнее будет! Угадай-ка, с кем я познакомился на балу? С дочкой... самого... президента! И она влюбилась в меня насмерть, умоляла позвонить утром!

Действительно, Василиса быстро, почти воровато оглянувшись, прошептала ему на прощанье: "Мне нужны объяснения, Царевич. Запоминайте номер, это телефон моей подруги, она сегодня ночует у нас в гостях... Номер совсем новый, пока не прослушивается. Итак, жду вашего звонка, мы придумаем, как устроить встречу. А теперь прощайте. Стрела ваша пока остаётся у меня".

Петрушины глаза были круглыми, как плошки. Ванька наслаждался произведённым эффектом:

- Ты поражён, скажи?! Ты восхищён! Согласись, не каждому подваливает такая радость! Это судьба, старик. Это любовь...

-  Ванюша, постой! – Громыч, казалось, его даже не слушал. – У меня важная новость! Асенька пропала...

- Ты не понял! У меня роман с настоящей дочкой президента! – воскликнул Иван. – Представляешь, поганец Рябиновский и здесь пытался перебежать мне дорожку!

Он вдруг замер, тихо осознавая.

- Погоди... Что значит "пропала"?

- После бала Асю не смогли найти. Нигде, – не мигая, с ужасом в глазах проговорил Петруша. – В автобусе стали считать девочек и не досчитались. Кинулись обратно во дворец, а охрана говорит: "В Георгиевском зале никого". В коридорах тоже. Куда подевалась, немыслимо. Как сквозь землю провалилась.

Ваня присел.

-  Вот дурёха! Ну почему от девчонок одни проблемы, а?! – он скрипнул зубами. – Послушай, не могла ж она исчезнуть из Кремля... Там несколько периметров охраны! Может быть, ей стало дурно, и отвели в медпункт?

Генерал Еропкин сам вызвал Ване с Петрушей такси до Никитских ворот.

Уже через полчаса, прибыв в штаб, Царицын мобилизовал велоказаков и муравских братьев. Половина личного состава с враньём пополам вырвались из дома – и теперь полуэскадрон верных бойцов на великах прочёсывал Александровский сад, Китай-город, переулки Тверской и Большой Никитской.

Без Аси в штабе выжигателей было холодно. Вельможи на старинных почерневших портретах, казалось, зябко переминались и тайком, улучив минуту, дышали в ладони. Петруша почти плакал, Ваня бегал из угла в угол по штабу, нервно почёсывал рёбра...

- Куда? Вот куда могла подеваться?

В углу поблескивал тот самый тазик, что раньше стоял посреди комнаты.