Михаил Новорусский - Приключения мальчика меньше пальчика Страница 8

Так разгуливал я по своей плавучей аллее очень долго. Никто и ничто меня не беспокоило. И я совсем забыл, что весь пруд населен различными водяными чудовищами. Некоторых я уже видел. И теперь хорошо знаю, с каким удовольствием они съели бы меня целиком, если бы только увидали меня здесь, одинокого и беззащитного. Хорошо быть маленьким для того, чтобы изучать их, но страшно опасно подходить к ним близко, особенно когда они голодны.

Когда я размышлял таким образом, гуляя по своей аллее, вдруг я слышу над моей головой страшный шум и какой-то странный скрип от трепыхания крыльев, словно целая стая птиц хочет обрушиться на меня.

Я весь похолодел от ужаса, и мне тотчас же вспомнились разные страшные сказки о летающих кровожадных драконах. От страха я зажмурился и думал, что уж теперь, наверное, пришел мой конец.

Но так же внезапно все опять стихло. И я, хоть с закрытыми глазами, но чувствую, что остаюсь жив и невредим.

Открыл глаза я спокойно; думал, что теперь мне не угрожает никакая опасность, и… от страха остолбенел. В нескольких шагах от меня на узкой ленте тростника уселся огромнейший дракон и большущим левым глазом смотрит на меня, не поворачивая головы. Его огромные четыре крыла были распростерты поперек его тела и слегка покачивались. Они оба были прозрачны, как стекло и только перекрещивались вдоль и поперек жилками, толстыми, как веревки. Издали каждое крыло напоминало остов крыла ветряной мельницы или крыла на модели летательной машины.

Прикреплялись все четыре крыла к толстой и сильной груди. К ней же были прикреплены шесть больших ног с крючковатыми лапами, которые своим видом напоминали ноги сказочного дракона, как его рисуют на картинках. Маленькая голова соединялась с грудью очень тонкой шеей. Но на этой маленькой голове по обе стороны ее прилеплены были два огромных глаза, которые были вдвое больше самой головы. От груди начиналось длинное и прямое туловище, вдоль которого могли бы лечь пять таких человек, как я.

Оба глаза, и пестрое туловище, и четыре крыла отливали слегка различными цветами радуги. В этом была какая-то особая, зловещая красота. Ведь и ядовитые змеи на солнце блестят радужными цветами.

Я стоял перед этим драконом как зачарованный. И жутко было, и страшно, и красиво, и огромно. Если бы такого летучего зверя приручить, как лошадь, какое счастье было бы людям! Можно на него и верхом сесть, можно к нему и корзину подвязать. Сел таким образом, а он взмахнет своими огромными крыльями, и лети, милый друг, по поднебесью! Какое раздолье! И какое неизведанное наслаждение!

Между тем, мой дракон все время оставался неподвижным. Сидит, слегка колышет крыльями и не двигается.

Его спокойный и мирный вид успокоил и мой страх. Я присмотрелся к нему хорошо, и во мне заговорил мой прежний задор и отвага:

— А что, и в самом деде, не попробовать ли приручить этого летуна к езде по воздуху? Я маленький и легкий. Держаться на нем хорошо и удобно. В облака он меня не сможет унести, а в воду он сам боится сесть.

В этот момент мне страшно захотелось летать по воздуху. Я только об этом и думал и совсем забыл о береге, на который мне необходимо выбраться во что бы то ни стало.

Такая уж у меня натура: что я решил, то мне хочется сделать сейчас же.

И вот я, не медля ни минуты, зашел сзади дракона, ступая по плоской ленте тростникового листа, занес ногу, взмахнул и сел верхом посреди спины, неподалеку от груди. И сразу почувствовал, что сидеть на этой спине, округлой и не жесткой, было удобно и покойно.

Должно быть, мой пегас был очень неповоротлив. Прошло несколько секунд, прежде чем он почувствовал, что на него кто-то сел. Но как только он почувствовал это, взмахнул сразу всеми четырьмя крыльями и плавно взвился над прудом.

Очевидно, он был очень силен или я очень мал. Летел он легко и свободно, как будто на нем не было никакого всадника. Полет у него был слегка ныряющий, то замедленный, то быстрый, как будто скачками, но плавный и спокойный. Беспокоило немножко только скрипение крыльев, потому что изредка одно крыло задевало за другое.

Сначала, как только мы поднялись над прудом, мне стало очень страшно, и я плотно охватил спину дракона и руками и ногами. Но это продолжалось очень короткое время. Сидеть было так хорошо, а полет был такой ровный, что я тотчас отогнал всякие страхи. Было только немножко жутко, но и как-то сладко. Немного кружилась голова и чуть-чуть замирало сердце. Хотелось смеяться, а на глазах выступали радостные слезы.

Наконец-то я свободно плаваю по воздуху! (Рис. 13). Наконец-то я сумел подняться над землей, к которой все мы словно цепями прикованы. Наконец-то я взлетел в высь и могу оттуда любоваться всем, что расстилается у меня под ногами.

А под ногами теперь у меня расстилались все наши окрестности. В две минуты дракон вылетел из пруда, окруженного тополями, поднялся над самым высоким деревом и полетел прямо. Под нами мелькнул пруд, словно зеркало в зеленой раме, мелькнули верхушки деревьев, за ними развернулся как на ладони весь наш сад, с краю его мелькнул наш дом, но возле него я никого не успел заметить. Вдали широко раскинулось село, а вдоль него большой блестящей лентой извивалась наша многоводная река. Но выше всех среди этой картины торчала труба большого кирпичного завода. Закоптелая вершина ее сегодня не дымилась обычным черным облаком и казалась еще более мрачной и зловещей.

И эта мрачная каланча темнела на фоне яркого солнечного неба, как огромный голый ствол гигантского дерева. Очевидно, она привлекала к себе моего крылатого коня, потому что тот направился прямехонько к ней. Приближаясь к трубе, он стал подниматься выше и выше, поднялся выше ее вершины, а затем немного спустился вниз и сел как раз на самую верхушку ее.

Верхушка, которая издали и снизу казалась такой маленькой, здесь, вблизи, оказалась настоящей широкой башней. По верхней площадке ее можно было бегать и играть без всякого затруднения. Понятно, что на гладкую вершину ее мой дракон сел как на широкий помост и совсем не заметил окружающей копоти.

Как только кончился наш полет и я почувствовал под ногами твердую опору, я подумал было, что мы очутились на земле, где ни вода, ни ветер не страшны нам. Но это было только на один миг. Я оглянулся кругом и понял, что нахожусь на огромной высоте и притом в самом опасном положении. Здесь было гораздо опаснее, чем на воде, на глазах у всех чудовищ. Там все-таки можно было как-нибудь увернуться от них. А здесь? Что я буду делать здесь, если подует сильный ветер и мне будет трудно удержаться за моего дракона? А может быть, он здесь умрет от усталости после такого тяжелого подъема? А может быть, он летает сюда ночевать, чтобы на такой высоте никто не потревожил его крепкого сна? Что я буду делать здесь ночью среди полной тьмы и в ночном холоде? А вдруг из трубы полетят опять и искры, и копоть, и вся она накалится от жара?

Такие мысли сильно тревожили меня. Но помочь себе здесь я уж никак не мог ничем. Вся надежда была на дракона. Вывезет ли он меня из этой опасности и куда именно вывезет?

А дракон все сидел и сидел совершенно неподвижно. И только легкие покачивания его крыльев показывали, что он не спит и жив по-прежнему. Что-то он думает на такой высоте и куда намечает свой новый полет? Озираться по окрестности ему не было нужды: его огромные глаза занимали почти всю голову и потому видели сразу и вперед и назад, и вверх и вниз, и в обе стороны. Видел ли он вдаль что-нибудь своими чудовищными глазами? И намечал ли он себе отсюда место, куда теперь следует ему направить свой путь?

Меня он как будто не замечал вовсе. Казалось, ему было все равно, сижу я на нем или нет.

Только мне было не все равно. Я отлично понимал, что в нем одном теперь все мое спасение, и потому держался за него как можно крепче. Я боялся, как бы он вдруг не ускользнул из-под меня неожиданным и быстрым движением.

Но он продолжал сидеть совершенно спокойно, а потому и мои тревоги постепенно улеглись. А успокоившись, стал и я осматривать окрестности. Конечно, мне ни разу не приходилось бывать на такой трубе. И я никогда не видывал, какая прекрасная панорама открывалась с нее во все стороны. Леса, поля, деревни, изгибы большой реки, овраги и холмы, все это широко расстилалось перед нами и было видно, как на ладони, во всех подробностях.

И пока я смотрел вдаль и любовался отдаленными видами, я чувствовал себя совершенно спокойно и не замечал, где я нахожусь. Но вот я опускал глаза вниз, туда, где под нами виднелась полоса красной железной крыши, и там еще ниже, далеко-далеко, я видел настоящую землю, теперь недоступную для меня. Тогда у меня кружилась голова, и я готов был оборваться и упасть в бездну.

Вблизи завода начиналось большое село и дома его с высоты казались какими-то игрушечными, — слишком они были малы. С краю вдали я различил и наш дом. При виде его у меня сильно забилось сердце. А когда я увидал, что на крыльцо вышла женская фигура — очевидно, моя мама, — я забыл все и изо всей силы закричал: