Валентин Дитякин - Леонардо да Винчи

МАЛЬЧИК

Н А

ГОРЕ

ВИНЧИ

СТАРЫЙ

ПУТЬ

КОЛУМБУ

ТАЙНАЯ

СНОВА

МИЛАНЕ

ПАПА

ГЕНИИ

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

Леонардо да Винчи. Автопортрет. Рисунок.

Государственное Издательство Детской Литературы Министерства Просвещения РСФСР

Москва 1959

В этой книге рассказывается о замечательной жизни гениального итальянского художника и ученого Леонардо да Винчи (1452 — 1519).

Леонардо да Винчи жил и творил в эпоху итальянского Возрождения, о которой Фридрих Энгельс писал: «Это был величайший прогрессивный переворот из всех пережитых до того времени человечеством, эпоха, которая нуждалась в титанах и которая породила титанов по силе мысли, страсти и характеру, по многосторонности и учености».

Таким титаном эпохи Возрождения и был Леонардо да Винчи. Он вошел в историю человечества не только как художник и ученый, но и как инженер, строитель, писатель и архитектор.

Юный читатель с интересом прочитает эту книгу о гениальном художнике и ученом Леонардо да Винчи.

МАЛЬЧИК

Н А

ГОРЕ

ОЛНЦЕ поднималось все выше и выше. Становилось жарко. По узкой тропинке, круто взбиравшейся в гору, шли два мальчика. Первый, лет двенадцати — тринадцати, высокий, стройный, мускулистый, шел крепким, ровным шагом. Иногда он останавливался, внимательно осматривался вокруг и затем снова решительно шагал дальше. У него были правильные черты лица, большой широкий лоб, прямой нос и блестящие серо-голубые глаза.

Сзади, то отставая, то догоняя, шагал другой мальчик, поменьше ростом, послабее. На одном из крутых поворотов он жалобно протянул:

— Ну, Леонардо... И куда это ты все спешишь!..

Старший, казалось, не расслышал слов спутника. Не уменьшая шага, он шел дальше.

— Леонардо, не спеши... — продолжал умолять младший.

Он остановился и вытер рукавом пот, обильно струившийся со лба. Мальчик очень устал. Казалось, что он вот-вот упадет.

— И куда это ты мчишься? — ухватив руку старшего товарища, простонал он. — Ты идешь все выше и выше...

— Да, все выше и выше, — как бы в рассеянности, ответил Леонардо. Затем с внезапным оживлением продолжал: — Ты знаешь, как это хорошо подниматься все выше, видеть новые места, новые горы, ущелья, долины!.. Так легко дышится! Какое это счастье, что мы живем здесь, в горах!

— Счастье-то счастье, — уныло повторил Франческо, — но уж очень трудно лазить по горам. То ли дело найти хорошее местечко и залечь...

— Знаю, знаю, — прервал его Леонардо. — Тебе бы только хорошее местечко!

Почувствовав в его словах иронию, Франческо обиделся и нахмурил брови.

— Ну, милый Франческо, не сердись. Ведь ты знаешь, как я люблю тебя.

И действительно, Леонардо любил Франческо, любил, несмотря на то что они были противоположны по характеру. Леонардо был стремителен, настойчив, смел и решителен. Франческо — мягок, вял, сентиментален. Но их сдружила страстная любовь к птицам. Франческо был яростный птицелов и знаток птиц. Ради какой-нибудь редкой птицы он готов был, обливаясь потом, ползать по кручам, мог целыми часами лежать в кустах в ожидании момента, когда неосторожная птичка попадет в силок. Если добыча была хороша, Франческо забывал и огорчения и усталость.

Леонардо достаточно было утром крикнуть условное «пью-пью», как немедленно на пороге дома появлялся Франческо с неизменными клетками и силками на спине. Так было и в этот раз. Вот уже три года они посещали поляну, где Леонардо нашел настоящее «охотничье место». Здесь-то он и решил оставить Франческо.

— Вот где много птиц, — оказал он своему другу, а сам двинулся дальше.

— Леонардо, не уходи далеко!

Но Леонардо, не оглядываясь, полез напрямик, цепляясь за камни и кустарник.

Через полчаса Леонардо уже был на небольшой площадке, огражденной с одной стороны огромным столетним, разбитым молнией каштаном. Когда-то это могучее дерево гордо возвышалось над долиной своей широкой, ветвистой кроной. Теперь оно стояло сухое, с почерневшей, опаленной верхушкой, угрюмое, мрачное. Жизнь давно уже отлетела от него, и оно лишь напоминало о былом. Но сбоку, из трещины почерневшего ствола, сквозь толстую, огрубевшую кору пробивалась нежная молодая поросль.

Леонардо любил это старое дерево, эту молодую поросль, побеждающую смерть и разрушение.

С этой площадки открывался широкий горизонт. Далеко-далеко на восток протянулись цепи гор. Это могучие Апеннины, причудливые вершины которых резко вычерчивались на бесконечной синеве неба.

Внизу расстилались зеленые долины. На склоне горы темным пятном стояли пинии. Свободно можно было различить их кроны, как плоские крыши покрывающие теплую, ласковую землю. Кое-где долина желтела созревающими хлебами. Казалось, чуть нагнуться — и можно было услышать перешептывание тяжелых колосьев и крик перепелок. Дальше темнели виноградники, зеленели сады. По дорогам шли люди, катились тяжелые, на высоких толстых колесах повозки. Иногда луч солнца падал на шлем всадника, и тогда шлем сверкал так ослепительно, что глазам становилось больно.

Но больше всего Леонардо любил наблюдать полет орлов. Здесь, в никем не тревожимой тишине, они летали, свободно раскинув широкие крылья, медленно плавали в потоках теплого воздуха или, описывая круги, величественно поднимались к высокому синему небу.

Часами сидел Леонардо, не сводя глаз с могучих птиц. Как зачарованный, он следил за каким-нибудь орлом, вместе с ним совершая полет. Ему казалось, что это летит он сам. Леонардо вспоминал чудесные сказания древних об искусном мастере Дедале, который сделал крылья, и об Икаре, смело полетевшем к солнцу. И Леонардо казалось, что у него за плечами вот-вот вырастут крылья... Он подходил к краю площадки, острым, пронзительным взглядом всматривался в раскрывающийся перед ним беспредельный простор. Один взмах крыльями — и он полетит. Но крыльев нет!

«Надо сделать крылья! — думает он. — Но сейчас я еще не могу сделать их».

Леонардо отходит от края площадки.

Теперь его взгляд устремлен на запад.

Там, далеко-далеко, должно быть море. Его не видно, но в порывах ветра, дувшего оттуда, с запада, казалось, был слышен шум прибоя. Мечта уносит Леонардо к пустынному берегу неизвестной земли. Огромные пенистые валы катятся на песок. Недалеко от берега качается каравелла, а Леонардо в шлюпке, подскакивающей на волнах, спешит к берегу. Вот, воображает он, еще один взмах весел... Он прыгает на мокрый песок и с силой, властно вонзает в него древко знамени Флорентийской республики.

Площадка хороша еще и тем, что почти посреди нее лежит большой, совсем как стол, плоский камень. На него можно положить бумагу и рисовать. На поясе у Леонардо всегда связка бумаги. Рисовать — какое это неизъяснимое наслаждение! Вот чистый белый, чуть шероховатый лист. На нем еще ничего нет. И вот вначале неуверенная левая рука (он был левшой) начинает наносить штрихи, робкие и колеблющиеся. Потом рука уже бежит сама, движения ее становятся все увереннее, властнее: неясные, разбросанные штрихи соединяются в стройное целое. Уже видны очертания, можно узнать дерево — старый каштан. Верхушка его расщеплена. Сюда надо побольше тени — она почернела от огня. А здесь надо бы чуть-чуть той замечательной светло-зеленой краски, которую недавно привез из Флоренции дедушка, и листочки оживут, зазеленеют...

Проходит час, другой. Вокруг мертвая тишина, изредка нарушаемая далеким клекотом орлов да щебетом каких-то (Франческо-то наверняка их знает) птиц в чаще...

Но вот движения руки маленького художника становятся медленнее, карандаш все реже и реже касается бумаги. Леонардо внимательно вглядывается в рисунок.

— Нет, не выходит! — с досадой восклицает он.

На глаза навертываются слезы. Резким движением он комкает рисунок, яростно рвет его. Обрывки бумаги летят вниз, плавно кружась и цепляясь за кусты.

Но Леонардо терпелив и настойчив. Снова за работу. И снова проходит час за часом, и снова бумага покрывается штрихами, и так до тех пор, пока Леонардо, откинувшись назад, не скажет: «Ничего, все-таки это лучше».

«Но как трудно, как трудно!» — думает Леонардо. Вместо могучего дерева — что-то беспорядочное, уродливое. Листочки, такие нежные, так удивительно вырезанные, получаются на рисунке безобразными темными пятнами.