Пять дней из жизни черепахи [сборник 1989, худ. М. Ромадин] - Феликс Григорьевич Лев Страница 11

Лесная грамота

Я приехал на знакомый кордон. Устал с дороги, попил с лесником чаю и лёг спать.

А утром проснулся очень рано оттого, что где-то далеко грохотало и шумело.

Я подумал: это валят деревья — и вспомнил, что рассказал мне вчера лесник.

Текла когда-то речка, широкая, глубокая, и по ней плыли пароходы, а в жаркие дни купались люди. А на берегу рос густой зелёный лес.

И люди в деревнях сеяли пшеницу и рожь, сажали картошку, помидоры, капусту.

Но вот однажды сказал человек: лес — это прочные брёвна и гладкие доски; это комоды, столы, табуретки; это белая бумага и жаркие дрова. И пришли сюда лесорубы — не один, не два, много! На каждого лесоруба по дереву — вот и леса нет: весь срубили.

Стало здесь светло и просторно, далеко видно. Зато все звери и птицы пропали, и грибов не стало, и ягод.

А потом обмелела река, пароходы не могли больше плыть: ведь это лес раньше охранял воду. И душные ветры днём и ночью стали сушить землю: раньше лес не пускал их. И поля начали плохо родить. Пришло к людям горе — стало голодно в их домах. Даже в колодцах пересохла вода. А в воздухе запахло зноем и дымом.

Тогда только люди поняли, что лес — не одни лишь дрова и табуретки, лес — это зелёная прохлада в жаркий полдень, это много маленьких звонких ручьёв, которые несут свою воду в большие реки; это полезный чистый воздух и сколько ещё другого хорошего!

Я не утерпел и спросил:

— А что было дальше?

— Что? Люди посадили семена и стали ждать, пока вырастет новый лес, — не выдержал Миша.

— А долго он растёт?

— Вот сколько лет мне, столько и нашему лесу, — сказал Мишин дедушка.

«Ого, — подумал я, — значит, деревья рубить нельзя. Срубишь, а потом целых семьдесят лет жди, пока вырастут!»

А лесник сказал ещё:

— Если рубить только старые деревья, а молодые не трогать, никакого вреда не будет. Людям без досок и брёвен тоже ведь не обойтись. Вот стол нужен, вот изба. Только лес надо рубить с умом, надо вот что знать — лесную грамоту.

Дёр! Дёр! Дёр!

«Дёр! Дёр! Дёр!..» — кто-то противно кричит в лесу.

Скрип… скрип… скрип… — скрипит возле дома ворот: ведро опускают в колодец.

А в ответ ещё громче:

«Дёр! Дёр! Дёр!..»

Будто кто-то сердится там, думает, наверно, что его передразнивают.

Пошёл выследил: это же старая знакомая — птица деряга! Так её лесник называет.

Прошлым летом, когда я тоже гостил на кордоне, мы с дедом в лес ходили, делянки осматривать. Вижу: пёстренькая птичка, чуть поменьше грача, схватила что-то с земли — и в кусты.

Я за ней потихоньку: сидит, жёлудь расклёвывает. Позавтракала — и за другим.

А другой-то есть не стала. Разгребла клювом землю, мох и зарыла.

Вот какая она, деряга: закопает жёлудь про запас, а сама и забудет. А он возьми да и вырасти!

Теперь, когда я в лесу молодой дубок замечу, то думаю: где-то здесь птица деряга живёт. А что она так противно кричит, так это пускай себе…

Пчёлы отроились

В лесу цветёт липа, на каждой полянке полно разных цветов, и от этого всюду пахнет чем-то знакомым, душистым, сладким. Да ведь это же мёдом пахнет: подходи, бери! Вот и «берут» пчёлы, и носят в свои ульи с раннего утра и до вечера — весь светлый день работают.

У деда было четыре улья. Из одного вылетела молодая матка и за ней другие пчёлы — новый рой. Рой сел в саду на яблоньку. Старик быстро взял куль из вывернутой еловой коры и смёл туда пчёл. Они его жалили. Одна прямо в глаз. Глаз оплыл, а дед смеётся: «Это полезно, когда пчела кусает!»

Вечер пришёл. Стало смеркаться. Пчёлы тогда смирные. Дед принёс деревянные рамки с чистыми восковыми ячейками — сотами. Он составил рамки в пустой ящик, а сверху тряхнул куль. Пчёлы так и посыпались грудой, будто не живые, а сухие, бумажные… И зашелестели. Он ещё тряхнул — ещё посыпались и… запо́лзали. Дед их дымом окуривать! Когда всех вытряхнул и они заползли в улей, дед сверху настелил досочки — потолок — и поставил крышу от дождя.

Пчёлы в улье гудели, а некоторые выползали через щёлочку-лётку и снова заползали в улей.

Дед был в фуфайке, а на лице — сетка. Только руки голые, он в них держал дымарь. Это вроде чайника с носиком, откуда выходит дым. Внутри «чайника» разные гнилушки горят, берёзовый гриб, а позади — меха, чтобы раздувать огонь. Пчёлы дыма боятся, дуреют от него и не жалят.

Лесосека

Там секут лес. Секут — значит, валят деревья.

Я пошёл туда, а мне навстречу по дороге ревели огромные грузовые машины — лесовозы. Они везли лес — длинные деревья с обрубленными сучьями, хлысты.

А где-то далеко визжали электрические пилы, с грохотом падали деревья. Это и была лесосека. Туда не пускают, потому что опасно: всюду валят деревья и может придавить. А те, кто там работает, знают, как надо беречься.

Когда шум на лесосеке затих, увезли все хлысты, сгребли и сожгли ветки, я пришёл туда. Там, на большой поляне, где раньше очень старые деревья стояли, одни пеньки остались.

…На кордоне возле избы — грядки. На грядках не помидоры, не огурцы растут, а маленькие пушистые ёлочки и сосенки. Когда жарко, их поливают. И землю вокруг них тоже разрыхляют граблями. Всё как на огороде! У ёлочек на грядках земля чёрная, а у сосенок песок — кто что любит.

Весной Мишин дедушка возьмёт из этого лесного питомника саженцы — совсем ещё молоденькие сосенки и ёлочки — и привезёт их на лесосеку. Здесь их посадят.

И будет расти новый лес.

Заблудились

Пошли мы однажды с Мишей за грибами и заблудились. Случилось это так. Искали грибы: под берёзами — подберёзовики, под осинами — подосиновики. Слушали, как дятел по дереву клювом долбит, червяка-закорыша под корой ищет. Сильно стучит, будто клюв у него железный.

На вырубке, где пни торчат да растут молоденькие деревья, напали на малину. Мы корзину возле пня поставили, сами принялись собирать. Собираем, собираем —