Бриг «Меркурий» - Геннадий Александрович Черкашин Страница 17

политого маслом, моря, на вест-зюйд-весте возникла полоса ряби, и полоса эта приближалась. Ветер нагонял бриг, но ещё раньше, чем, захлопав, наполнились им паруса на «Меркурии», его приняли в свои паруса турецкие корабли. В мгновение ока они выросли за кормой, словно две снежные вершины, и в тиши внезапно смолкнувших барабанов громкий голос на чистом русском языке произнес:

— Сдавайся и убирай паруса!

— Сам, индюк, сдавайся, — пробормотал Казарский и, взглянув на канониров, которые наготове держали тлеющие фитили, резко махнул рукой. Сверкнув огненными струями и окутав корму дымом, ретирадные пушки откатились назад.

Когда дым рассеялся, на бриге увидели, что реи, ещё минуту назад облепленные турецкими матросами, опустели.

— Не пришёлся басурманам наш гостинец по вкусу, — с улыбкой проговорил рослый загребной матрос, — и это были его последние слова: посланное в ответ с трёхдечного корабля тяжёлое ядро, пробив борт и уложив сразу двух гребцов, вылетело с другой стороны.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Капитан «Меркурия»

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

ридцатифунтовое ядро, пробив правый борт и уложив на месте двух загребных матросов, вылетело с другой стороны. Отброшенные на середину палубы убитые лежали в луже растекающейся., крови, и руки тех, кто ещё был жив, непроизвольно потянулись к шапкам, чтобы проститься с мёртвыми товарищами, и печать печали легла на их обветренные лица. Они словно забыли, что бой уже начался, что неприятель именно сейчас снова пошлёт ядро, быть может ещё более губительное, чем это. И тогда в траурной тишине властно прозвучал голос капитана:

— Прекратить греблю!.. Мёртвых на бак… Песок на палубу!.. Вёсла убрать!.. Живей, молодцы, пошевеливайся!

И этот голос, который сейчас звучал точно так же, как он звучал в Севастопольской гавани, вернул спокойствие потрясённым матросам.

— Молодцы!.. Молодцы, ребята!.. — говорил капитан, наблюдая за их действиями. Сейчас на счету была каждая секунда — турки уже начали обходный манёвр. Трёхдечный корабль отворачивал к норду, ложился в бакштаг, чтобы, увеличив скорость, поравняться с бригом и произвести продольный залп из всех орудий. Двухдечный пока продолжал идти прежним галсом. Пятьдесят пять орудий и тридцать семь! Если одно ядро наделало столько бед, то что могли наделать девяносто два! Более тысячи фунтов чугуна с одной стороны и восемьсот — с другой… И это при каждом залпе!

Что он, капитан восемнадцатипушечного брига, мог противопоставить этому металлическому смерчу? Что?..

Увёртливость маленького брига. Выучку парусных матросов. Умение разгадывать намерения врага. И счастливый случай. Пожалуй, и всё…

Он вдруг вспомнил, что пистолет, о котором шла речь на совете, всё ещё не положен на шпиль рядом с крюйт-камерой, и из-за пояса достал свой. Это был пистолет тульской работы, не очень тяжёлый, как раз такой, каким удобно действовать в абордажных схватках. Пистолет был заряжен. Обойдя уже засыпанную песком лужу крови, он аккуратно положил его на шпиль.

«Девяносто футов в длину и тридцать футов десять дюймов в ширину[8] — вот и вся российская территория, — подумал Казарский и взглянул на флаг. — Ишь чего захотели — флаг им спускай… Дождутся, как же…» Пистолет лежал на шпиле, можно было и начинать.

— Канониры, к орудиям! — подняв рупор, скомандовал он. — Книпелями срезать мачты и паруса! Бить по вантам! Брандскугели бросать на палубу. Не жалеть картечи! И помните, молодцы, — не так страшен чёрт, как его малюют…

Матросы приободрились. Капитан оглядел палубу: все партии стояли на своих местах и парусные матросы там, где им положено. «Теперь всё внимание на манёвре», — проговорил он сам себе… Это было сейчас самым важным — уходить от продольных выстрелов, бросать бриг то вправо, то влево, всё время перемещаться, как это делает опытный кулачный боец. И первым делом следовало повторить манёвр турецкого корабля и тоже лечь в бакштаг, чтобы вновь оставить капудан-паше возможность палить только из погонных орудий.

— На брасы… кливер-шкоты и гика-шкоты… — скомандовал он. — Право руля!.. Пошёл брасы… Кливер-шкоты и гика-шкоты травить… Одерживай… Так держать, брасы и шкоты при-и-хва-тить!..

Всё! «Меркурий», развернувшись бушпритом к норду, вновь имел оба турецких корабля за кормой. И тогда опять донёсся до «Меркурия» рокот турецких барабанов…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Подвиг матроса Гусева

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀ тех пор как на «Меркурии» прекратили греблю, Федя оказался не у дел. Не смея обратиться к капитану и к другим офицерам, каждый из которых был занят делом, Федя в растерянности застыл у фокмачты. Взгляд мальчика блуждал по палубе, выхватывая то надувшиеся от напряжения шеи матросов на брасах и шкотах, то неторопливые действия артиллеристов, прилаживающих к коротким стволам карронад прицельные приспособления или ружья. Как слышал он не раз от дяди Артамона, использование вместо прицела ружья позволяло вести более меткую стрельбу.

Сам старый канонир, уже всё приспособив, внимательно смотрел на большой турецкий корабль, который приближался к бригу с правого борта. «Наверное, дядя Артамон заранее цель себе выискивает», — подумал Федя.

Ядра и книпеля, обрушившиеся на «Меркурий» с кормы, пока особого вреда не причиняли.

Федя уже начал привыкать к звукам пролетающих снарядов, хотя и вздрагивал непроизвольно, когда над головой вдруг раздавался треск и светлые щепки сыпались на палубу. Но вот взгляд мальчика случайно остановился на Гусеве, который, навалившись грудью на борт, старался парусиновым ведром зачерпнуть воды, чтобы погасить брандскугель. Этот брандскугель, шипя и разбрасывая во все стороны искры, катился по палубе к бухте буксирного каната. Поспешив к Афанасию на помощь, мальчик тоже уцепился за верёвку, и вместе они легко подняли на палубу большое ведро забортной воды.

— Я и дальше стану тебе помогать, — сказал Федя, когда Гусев залил зажигательный снаряд.

— Хорошо! — Матрос протянул Феде пожарный топор. — Держи. Будешь делать то, что я тебе скажу. Сейчас нам работы прибавится, — проговорил он, глядя на правый борт. Оглянувшись, Федя увидел, что трёхдечный корабль совсем уже поравнялся с бригом. Его высокие борта, опоясанные тремя белыми полосами и унизанные множеством орудийных стволов, вздымались над морем, как стены крепости.

— О господи! — невольно вырвалось у Феди, и он стал быстро креститься.

Серые глаза Гусева одновременно и насмешливо и ласково глянули на мальчика.

— Вот ведь, никому не хочется помирать, — проговорил он. — А что,